Распутин и царский дом - 30 Декабря 2016 - Дневник

До сих пор личность Григория Распутина, "старца", оставившего свой след в российской истории, вызывает большой интерес. Оценки его роли в истории России самые противоречивые. Такими они были и во времена его жизни и деятельности. Известна его тесная связь с царской семьей, о встрече с Распутиным Николай II впервые упоминает записью в своем дневнике от 1 ноября 1905.

17 декабря 1916 года (по старому стилю) Петроград облетела весть - убит Распутин.

О тех событиях, которые происходили в связи с этим событием, материалы из газет и журналов 100-летней давности.

Все даты в материалах по старому стилю.

В начале июня 1914 г. мне пришлось отправиться в Иркутск. На дебаркадере вокзала в Петрограде находилось много сановников и дам. Оказалось, наш экспресс везет до Тюмени старца Г. Е. Распутина. В свите Распутина, занимавшей несколько купе, было 15 человек—14 женщин и один мужчина.

Судьбе угодно было поместить меня со старцем в одном вагоне. Купе наши находились рядом, и мне пришлось наблюдать «жизнь и деяния» старца.

Свита старца состояла из барынь и барышень лучшего общества, жен, сестер и дочерей людей, фамилии которых известны всей России. Мать с дочерью и еще мать с дочерью. Широкогрудая массивная дама лет 35, которую можно было бы назвать красивой, если бы не изобилие жира. Худая, гибкая девушка, жаждущая сильных ощущений. А вот подросток с гимназической скамьи, беленькая, тоненькая, греховно улыбающаяся. Все бегала с «Матрешей» и хитро смотрела на все. Тощая увядшая дама торчит у окна. Сморщенная Госпожа примостилась у дверей купе и мотает головой и треплются остриженные волосы. Похожа на курсистку, а попала в Распутина. Идет величественная старуха, опираясь на руку дочери. Сердитый кок оттеняет прекрасный широкий лоб Распутина; большинство из них звали его «отцом». А «отец» все жует.

Вообще говоря, все эти 17 человек, разместившихся в двух вагонах, являли идеальный образец жующих. Провожавшие старца в Петрограде сочли необходимым притащить конфеты, фрукты и пр., и распутинки без устали жевали. Пожирают конфеты, и в окно одна за другой летят пустые коробки. Уничтожают апельсины, яблоки, груши, и швыряют на полотно дороги корки и шелуху. Проводник то и дело тащит в купе ящики и, кажется, весь вагон чавкает и чавканьем заглушает грохот колес.

Странные и жалкие все эти женщины: присмотревшись, вы видите, что у всех у них потухшие глаза. Кажется, для них не существует природы и людей. Они безучастны, напоены равнодушием к жизни, они внереальные.

А Григорий Ефимович жует бороду, чешет поясницу, громко икает, невнятно что-то бормочет.
Перед отходом ко сну он прощался. К нему заходили женщины, и иные подолгу оставались в купе старца. Стояли они в очереди и нервно ждали. Я видел, как выскочила из купе гибкая девушка. Волоса растрепались, руки дрожали, глазами поводила, как полоумная, извивалась, как бесноватая. Распутин любил «погладить», не стесняясь присутствием посторонних. Треплет по бюсту, по бедрам и хихикает, оскалив зубы, сощурив глаза.

Мигает—и все бегут исполнить желание его. Тащат кипяток, черный хлеб, нож, соль, а он все хихикает и потирает руки. Чувствовал он себя отлично и держался победно. Он гордился своим положением и рекламировал себя, рекламировал вызывающе, пытаясь оглушить случайного собеседника своею важностью.

При Распутине терся какой-то субъект вроде секретаря. Потом я узнал, что это Симанович. Это — короткий субъект в отлично сшитом костюме, в желтых туфлях и с золотой цепью через живот, под которым торчат короткие толстые ножки. Носит пенсне и серую пуховую шляпу. Красный налитый затылок отмечен рубцом. Рыжеватые усы распущены и лезут вверг к короткому носу. Смотрит вскользь, не глядя в лицо.

Пробирается животом вперед, переступая с ноги на ногу осторожно, словно боится поскользнуться и упасть. Говорит громко на весь вагон. По утрам обходит дам. Желает им «доброго утра» и чмокает ручки. По вечерам желает «спокойной ночи» и опять чмокает ручки с особым присвистом. Трудно, должно быть, бедняге наклоняться четырнадцать раз подряд! Он—распорядитель. Тащит баранки. Приносит кипяток. Вскрывает ящики и баулы. Распоряжается в вагон-ресторане. Когда мы кончаем еду, Симанович вваливается в вагон-ресторан и отдает приказания:

— Приготовить чай! Проветрить! Накрыть! Подать! Убрать!

А сам усаживается на кончике стула и ждет. Когда начинается «выход»—бегает, приводит в порядок столы, суетится, кричит. По утрам и по вечерам совещается с буфетчиком: как приготовить осетрину, какое изобрести жаркое, что выдумать на сладкое. И поздно вечером, когда Распутин со свитой удаляется в купе, секретарь торжественно усаживается за стол, заказывает крепкие напитки и крепко напивается.
Такова была свита Григория Распутина.

Уже давно горело в вагоне электричество, и проводник приготовлял постели, когда старец, припрыгивающий в проходе, стал изучать наши физиономии. Мы стояли втроем и делились впечатлениями: их было немало. Распутин подошел, наконец, к нам. В его психологии хитрого и лукавого мужика была какая-то брешь. Известный всей России он хотел знать мнение о себе каждого в отдельности. Прищурил глаз, посмотрел вверх и, обратившись ко мне, бросил:

— А воздух!.. Питерскому далече до тутошняго...

Он говорил нескладно. Перескакивал с одного вопроса на другой, но вся сумма вопросов имела определенную цель.

— Воздух... ночь... энтой дорогой на Челябу (Челябинск) ходили... отсюда десять день пути... степь и лошадьми, во-как.

Мой сосед, пожилой человек из исторической земской семьи Тверской губернии, сердился, что Распутин надоедает. Старец заметил это настроение. Злой огонек блеснул в глазах его. Но мгновенное превращение—и добродушно-плутовато посмотрел на меня.

— Далечее?..
— Далече.
— Эк, едем... поезд-то бежит, а?..
— Бежит, да медленно.

Схватил меня за руку и, приседая, хитро заглянул в лицо:

— А Рассея-то... движется.

Недовольный помещик парирует:

— Где движется, а в чем и обратно идет.

Старец пропустил мимо ушей резкий ответ. Он отлично понял соль его и посмотрел на нас свирепо. Тут лишь я заметил, что эти серые стальные глаза красивы, когда горят злобой. В них властность, покоряющая жестокость.

— Движется, движется Рассея... Аль не так? Чо?.. (што). Медленно, а на чему быстрея? - и посмотрел в упор.—На раплане?.. хи-хи- хи!.. На раплане грех... Против Бога ..
— Где это сказано, кем и когда?—

Распутин не задумывается и скороговоркой выпаливает:

— Я говорю... против Бога... Баронесс одна в Питере... Знакомая мол... тоже, лететь хотела. Упала и до смерти расшиблась. Так и померла... Грех...

Чешет поясницу, жует бороду и продолжает:

— А може хорошо... раплавы летают, динамит бросают... войны нету... Когда настроют рапланов, конец войне... нету крови пролития...

И так, Распутин—пацифист! Но я ошибся:

— Вот туточа на японца ходили .. Наших в Артур возили. Много народу побили .. Уж и помяли нас японцы... мяли, мяли... гордость побили и в землю согнули... Вот как сагнули гордость-то нашу... а что скажу.. драться нам надо. Война-то—благословение Божие...

— А это где сказано?

Он беспокойно заерзал, пугливо посмотрел на меня и, брызжа слюною, прохрипел:

— Сказано, все сказано... а как во времена библегическия Бог благословлял... так и война благославение Божие... И вот скажу что... Австрию надо... побить ее надо... и то-то... кораблики вот строим да строим... Годика чрез три кораблики настроим и будем бить. Благословение Божие .. А Ерманию пока остановить... чуть-чуть войны то не было. Я ее упредил... царя отговорил...

Я слушаю фантастическую сказку. Дикую и страшную. Ее рассказывает Распутин:

— У царя я человек свой... вхожу без доклада... Стукотну, вот и все. А -ежели два дня меня нету, так уже и стреляют по телефону... Григория Ефимовича дожидаются. Вроде я у них, как примета. Все меня уважают. ... Хороша царица. Баба ничего... И царенок хорош... Мальчонка ловкий... Все ко мне... м дочки —все ко мне.

Вот раз, значит, я в приехал, да прямо к царю... Дверь раскрываю. Николай Николаевич там был, великий князь. Не любит меня. Зверем смотрит... А мне ничего. Я к ему злобы не питаю... Сидит он, а меня увидел, уходить собирается. А я ему: посиди, говорю, чего торопиться, время-то раннее... А он, значит, царя соблазняет... все на Ерманию его наговаривает. Ну, а я и говорю, кораблики понастроим, тоды и воевать, а теперь, выходит, не надо.

Рассерчал Николай Николаевич, кулаком по столу... и кричит, а я ему — кричишь-то зачем?... Он царю докладывает: ты б его, говорит, выгнал... Мне с ним об государстве не разговаривать... А я царю объясняю, что я правду знаю и все наперед скажу, а не гоже Николай Николаевичу со мной в одной комнате, пущай уходит... Христос с ним... а беспорядок в квартире производить не гоже. Вскочил Николай Николаевич, ногою топнул, да и прочь. Дверью только потряс крепко...

И вдруг, оборвав часовой монолог, Распутин бросил нам: «спите спокойно» и убежал, потирая руки.

Да, старик был всемогущ и не стеснялся всюду показывать свое могущество. Еще понятно, если желавшему сфотографировать его господину он пренебрежительно отвечал: «пущай снимает», но было непонятно для нас, к чему рассказывал он, что губернаторы ему «надоели», хотя, правда, повсюду они встречали его на вокзале.

Мы проезжали губернский город. На вокзале Распутина приветствовал управляющий казенной палатой, геморроидальный господин с Владимиром на шее. Он целовал Распутину руку и просил посодействовать ему. Через месяц я прочел в газете, что этот управляющий казенной палатой назначен губернатором.
Группа офицеров в нашем вагоне все время отпускала резкости по адресу Распутина. Казалось, старец не слышит. Но когда офицеры пошли на станцию, на которой сошел и провожавший старца управляющий палатой, Распутин высунулся в окно, ткнул пальнем по направлению военных и громко, так что все слышали, сказал: