ША́ХТИНСКОЕ ДЕ́ЛО, судебный процесс, состоявшийся в Москве 18 мая — 6 июля 1928. Группа инженеров и техников обвинялась в создании контрреволюционной вредительской организации, которая якобы действовала в Шахтинском и других районах Донбасса.

Продолжение. Начало

ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ ДЕНЬ ПРОЦЕССА

СКОРУТТО И ЕГО «ЭТАПЫ»

Если Именитов с самого начала своих показаний до самого конца их не перестает отрицать своей виновности, то Скорутто, бывший пом. заведующего директоратом Донугля в ВСНХ СССР, на протяжении одного и того же дня признал свою вину, потом стал, как и на предварительном следствии, отрицать ее, затем—в вечернем заседании суда— снова признал.

—    Я считаю своим долгом заявить перед пролетарским судом, что признаю себя виновным в участии в контрреволюционной организации.

Так начинает свое заявление Скорутто.

РАБИНОВИЧ—ЗЛОЙ ГЕНИЙ СКОРУТТО

Речь идет об обвиняемом Рабиновиче, который заведывал горной секцией в Госплане СССР, который так же, как и Именитов, так же, как Скорутто, на предварительном следствии и после этой своей исповеди,—отрицает свою виновность во вредительстве.

—    Это было в 1926 году, — пишет Скорутто в своем заявлении, - в июне или в июле, точно не помню. Будучи в Госплане, я встретил Л. Г. Рабиновича, который просил меня к себе зайти. Когда я зашел к нему, он дал мне прочесть письмо Б. Н. Соколова, в котором тот предлагал сорганизовать в Москве организацию по каменному углю, которая задерживала бы темп развития этой промышленности...

О ЧЕМ ПИСАЛ СОКОЛОВ ИЗ ПАРИЖА

Сокол писал, что в Донугле есть своя крупная организация, так что в Москве, в центре, в сущности, надо будет ее только прикрывать, «затормаживать здоровые мероприятия».

Соколов писал о необходимости пересылать в Париж некоторые сведения о каменноугольной    промышленности СССР. И при этом, конечно, подчеркивал, что все члены организации, будут получать денежную поддержку из парижского центра.

— Прочитав письмо,—пишет Скорутто,— я был совершенно поражен и отказался разговаривать. Но вопрос о возможности получать деньги застрял у меня в мозгу.

«БЕЗОТЧЕТНОЕ» ВРЕДИТЕЛЬСТВО

В письме Соколова, которое показывал Скорутто Рабинович, говорилось, между прочим, что старые инженеры, оставшиеся в СССР, «должны понимать, что они в конце-концов обречены на замену молодыми, на выбытие из строя с какой либо ничтожной пенсией».

Поэтому, доказывал Соколов,—«весь их интерес в создании затруднительности благополучия СССР».

— Мысль, бывшая у Соколова, относительно нашей, старых инженеров, участи—пишет далее Скорутто,—тоже меня отравляла и я как-то безотчетно начал организовывать центральную каменноугольную организацию, конечно, в самых минимальных размерах, во с безусловно ответственными людьми...

ЛИЧНЫЙ СОСТАВ МОСКОВСКОГО ЦЕНТРА

И Скорутто приводит личный состав московского центра.

—    Начатый мною разговор с Назимовым, прошел удивительно гладко. Он сказал, что—«деньги нужны, а опасности особой нет, только надо чисто ходить около себя».

Он привлек Шакдера, Шемякина, Именитова и Рабиновича. Рабинович говорил, что участвует в нашей организации и М. И. Федоров. Это небольшое ядро и существовало...

—    В нашем директорате и в организации Назимов играл доминирующую роль. Сношения с Рабиновичем имел я, реже—Назимов. Деньги мы получали от Рабиновича, иногда их приносил Именитов. Деловые сношения с донуглевской организацией вел я...

Скорутто пишет в дальнейшем о том, что с развитием московского центра прекратились непосредственные сношения «донуголевцев» (т.-е. харьковского центра) с заграницей. Все сведения, предназначенные для парижского центра вредительской организации, концентрировались в московском центре, осуществлявшем связь с зарубежными членами организации через одно иностранное посольство в Москве...

«НЕКОТОРАЯ АПАТИЯ»

Скорутто пишет:

—    Надо заметить, что уже в начале 1927 года была заметна некоторая апатия в работе со стороны членов харьковской организации и нашей, московской, ибо для всех было очевидно, что могучий рост промышленности, энтузиазм, с которым работает масса рабочих и техников, сводят на нет все вредительство.
—    У меня вся работа шла при полном раздвоении личности...

О одной стороны, Скорутто, «просматривая» отчеты Донугля, покрывал вредительские мероприятия организации. А с другой—он «в 1926 году выдвинул и осуществил идею реорганизации в отдельных предприятиях, которые сейчас дают исключительные результаты»...

Скорутто утверждает в своем заявлении, что в 1927 году он,«в донуглевской организации, уже нашел несомненный развал, и хотя вредительская работа шла, но как бы по инерции и в чрезвычайно малом масштабе...

—    В Москве мы уже избегали разговоров на эти темы. Перед моей поездкой за границу Рабинович меня просил зайти в парижский центр и предупредить их о том, что у нас происходит, поговорить о ликвидации взаимоотношений, ибо было опасение, как бы, просто порвавши, не попасть в беду...

Но все же,—мы узнаем из заявления Скорутто,—и в этот период в парижский центр «сведения посылались»...

 «ПОКАЯННЫЕ» НАСТРОЕНИЯ

—    Когда я получил заграничную командировку, я был страшно счастлив. Я в Америке совершенно исключительно работал, собираясь во всех областях нашей каменноугольной промышленности внести улучшения. Организация казалась каким-то далеким сном. И вот по приезде в Москву я был арестован. Почему я не сознался? Это была страшная слабость духа. Кроме того, я невероятно болезненно нервно настроен.

И еще одну причину указывает Скорутто.

—    Моя вредительская работа была так мала, работа же положительная так значительна, всем известна, что я считал, что никто не поверит, что я состоял в организации. Потом мне было безгранично, стыдно признать это перед моими сотрудниками-коммунистами, которые мне верили.    

—    ...Потрясающее впечатление произвела на меня речь Матова. Я как-то сразу понял, что спокойствие души я обрету, если я сознаюсь, если всенародно скажу о своем грехе...

СКОРУТТО ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ СВОЕЙ ИСПОВЕДИ

От этой своей исповеди, поданной в воскресенье вечером, Скорутто, как уже указывалось, при открытии вчерашнего утреннего заседания отказался. Скорутто стал отрицать свое признание.

Но что может сказать Скорутто по поводу мотивов побудивших его подать заявление, в котором он «оговорил» самого себя?

- Ложное призвание сделано мной с целью добиться облегчения своей участи.

Теперь Скорутто всю свою исповедь называет «сплошной выдумкой».

—    Но в вашем заявлении столько фактических данных, столько характерных деталей и штрихов, что их выдумать совершенно невозможно?

Скорутто уверяет, что все эта данные он почерпнул из показаний Матова и Братановского.
Но легко убедиться в том, что в заявлении Скорутто указывается и на моменты, не фигурирующие в показания других обвиняемых.

КОГДА СКОРУТТО ГОВОРИТ ПРАВДУ

Инициатива государственного обвинителя тов. Крыленко дает судебному следствию еще одно доказательство, что правдой было признание Скорутто, что правдивы факты, приведенные в первоначальном заявлении Скорутто.

Во время перерыва между дневным и вечерним заседанием суда следственный аппарат, по распоряжению прокуратуры, допросил дворника того дома, в котором жил Скорутто, и граждан Ильменева, Конопатского и Горбушина, соседей Скорутто по квартире.

Все четверо подтвердили, что осенью 1925 года Скорутто приобрел мебели приблизительно на тысячу рублей, т.-е. подтвердили тот факт, который приводился в заявлении самого Скорутто, что на деньги, полученные от Рабиновича, он купил мебель.

СКОРУТТО СНОВА ПРИЗНАЕТСЯ

В тот момент, когда тов. Крыленко возбуждал ходатайство о приобщении к делу протоколов допроса этих свидетелей, поднялся со своего места Скорутто и заявил:

— Не надо никаких доказательств. Мое признание во вчерашнем заявлении совершенно верно. Когда я его подал, меня опять охватило ночью малодушие. Было страшно сознаться в этих преступлениях.

Так закончились вчерашние «приключения» с показаниями Скорутто.

Л. НИКОЛАЕВ.

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПРОЦЕССА

«НИКАКИХ КОЛЕБАНИЙ И СОМНЕНИЙ»

После импульсивности и горячности Именитова, после истерических признаний, отрицаний и новых признаний Скорутто—обстоятельность, холодность и спокойствие третьего обвиняемого из группы «московского центра», инженера Рабиновича, бывшего руководителя горной секции Госплана СССР.

Чеканя каждое слово, Рабинович своим негромким, несколько старческим голосом (ему около 70 лет) заявляет:

— В полном сознании своей невинности, неприкосновенности и непричастности к вредительской организации, при отсутствии с моей стороны даже каких-либо подозрений о существовании организации, каких бы то ни было центров, где бы то ни было,— я нахожусь в совершенно спокойном состоянии, и у меня нет никаких колебаний и сомнений.

О МИЛЛИОНАХ И ПРЕЗРЕНИИ К РОСКОШИ

«Общая часть» показаний Рабиновича длится слишком долго. Мы не станем подробно ее излагать. Мы ограничимся тем, что к приведенной выше схеме прибавим несколько деталей.

В 1914 году Рабинович, управлявший рудниками и получавший за это десятипроцентное отчисление с доходов его хозяев, сколотил себе состояние, которое им самим определяется не менее чем в миллион рублей (известно, что ему принадлежали 60% акций Богураевского акционерного общества, — на 2 миллиона рублей по номиналу). Но интересовало Рабиновича отнюдь не накопление богатств,—его работа была для него только «творчеством». Тысячи же вырастали в миллионы только, так сказать, попутно. Это было своего рода неизбежным злом...

РАБИНОВИЧ и «РАБОЧИЙ ВОПРОС»

В отношении дореволюционного Рабиновича к «рабочему вопросу», есть кой-какие «неувязки», выражаясь мягко.
С одной стороны—Рабинович «всегда возмущался», что шахтеры получают свой заработок, главным образом, натурой, на которой выгадывают, конечно, хозяева, и только крупицы заработной платы получают наличными. С одной стороны, Рабинович, член «общества пособий горнорабочим», стремится провести едва ли не через высочайшие сферы (по крайней мере, с председателем совета министров, графом Витте, у него беседы были на этот счет) устав «взаимного страхования рабочих», нечто (по утверждению Рабиновича) приближающееся к «социальному страхованию».

А с другой стороны, тот же Рабинович является убежденным противником восьмичасового рабочего дня. И не подумайте, что здесь в Рабиновиче говорят интересы хозяина-шахтовладельца. Нет, Рабинович и тут проявляет только все то же  «филантропическое», «гуманитарное» отношение к рабочим.

При восьмичасовом рабочем дне, рабочие, видите ли, закончив работу на одной шахте, нанимаются, «имея много свободного времени», на другую шахту—и в результате работают еще больше. А если рабочие не нанимаются на другие шахты, т.-е. на своего рода сверхурочные работы, то они «так проводят свои свободные часы», что потом их—без риска аварии—нельзя приставить ни к одной машине, ни к одному котлу...    

«ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ»

Общественная деятельность Рабиновича—это, прежде всего если не исключительно. его работа в совете с’ездов горнопромышленников юга России, его деятельность в государственной думе второго созыва, куда он прошел, кстати сказать, -по кадетскому списку, и притом именно в качестве представителя совета с'ездов горнопромышленников (по словам Рабиновича, это отнюдь не означает, что он был кадетом...)

Рабинович, по его словам, энергично боролся с горнопромышленниками «за улучшение положения «рабочего класса». Но он оказался побежденным своими собратьями-капиталистами...

— Не мог же я совсем переменить капиталистический строй, а идти в революционные деятели не было смысла, так как в Туруханоком крае я бы имел еще меньшую возможность использовать свои силы...

В роли председателя союза инженеров, Рабинович в 1905 году «выступал с такими речами, что его посадили в тюрьму». Его должны были выслать в Архангельск, но «директор Французского банка», с которым граф Витте тогда вел переговоры о займе для России, помог ему, и Архангельск был заменен высылкой за границу...

Правда. Октябрьская революция лишила Рабиновича его состояния, он сохранил только «тысяч десять»... Но, — так утверждает Рабинович, — «жалость детское чувство». И Рабинович не жалел о прошлом, о богатстве и т. д. Он стал работать. Сначала —в случайных для него областях («строил какую-то детскую колонию» и т. д.), а с 1920 года— уже по своей специальности горного инженера.
С 1920 года—Рабинович в Главугле.
С 1923 года — в Госплане (до самого своего ареста.  И в то же время, в 1925 году Рабинович избирается председателем технического совета Донугля, того технического совета, о котором немало было сказало на судебном следствии.

БЫЛ ЛИ РАБИНОВИЧ ВРЕДИТЕЛЕМ?

Мы знаем уже, что Рабинович в самом начале своих показаний категорически отверг все пред'явленные ему обвинения: активную вредительскую деятельность в качестве председателя технического совета Донугля, принадлежность к московскому центру вредительской организации, получение денег от парижского центра, распределение их среди других членов московского центра и т. д.
На чем же основано обвинение Рабиновича во вредительской деятельности?
Прежде всего — обвиняемый Будный, хорошо известный читателям «почтальон» вредительской организации, утверждает, что он передал в 1923 г. Рабиновичу, как и длинному ряду других «старых инженеров», письмо от Дворжанчика.

Рабинович отрицает этот факт и, между прочим, обращает внимание суда на то обстоятельство, что «главное управление по топливу никогда на Ильинке не помещалось». (Буный говорит, что он передал Рабиновичу письмо в ГУТ’е, на Ильинке).

Обвиняемый Кржижановский «предполагал, что Рабинович член организации», потому что «Матов называл фамилию Рабиновича». Сюда можно еще прибавить уверенность Кржижановского, что «Рабинович должен был видеть и понимать, что творится вредительство».

Обвиняемый Казаринов утверждает, что, когда он остался с организацией, то «одной из первых фамилий», которую он услышал, была фамилия Рабиновича. Казаринов видел Рабиновича в июне 1925 года на совещании о создании проектного бюро Донугля. На этом совещании говорилось о «захвате в свои руки нового шахтного строительства». Значит, «было ясно»...

Эти показания Казаринова подтверждает Матов.

 Рабинович отрицает факт участия в июньском совещании Донугля в 1925 году. Он утверждает, что в 1925 году он впервые приехал в Харьков в октябре. Но тут выступает Братановский. По его показаниям выходит, что то совещание, о котором говорили Казаринов и Матов, происходило не в июне, а в ноябре или декабре 1925 года. Кроме того, Братановский утверждает, что Рабинович присутствовал еще на другом совещании вредителей, происходившем в 1926 году, в Харькове. Матов тоже вспоминает об участии Рабиновича на втором совещании в 1926 году.

Матов заявляет еще, что Рабинович принимал участие в двух вредительских совещаниях в Москве, что он беседовал с Рабиновичем на соответствующую тему о связи с заграничными центрами перед своей «заграничной командировкой».

Наконец,, показания Скорутто в его обширном покаянном заявлении на имя Верховного суда, в котором, как известно, определенно говорится о Рабиновиче, как о руководящем деятеле московского центра организации.

***

Рабинович твердо отрицает достоверность всех этих показаний.
Рабинович отрицает с той же категоричностью и правильность показания свидетеля Мухина, бывшего заместителя управляющего южнорудным трестом Криворожского района (Мухин также привлечен по вредительскому делу, находящемуся сейчас, в стадии предварительного следствия).
Рабинович даже, не без ехидства, задает Мухину вопрос:

— Вы про меня или про какого-нибудь другого Рабиновича рассказывали здесь?

И принимается долго и упорно допрашивать Мухина о деталях встречи с ним, ловить его на противоречиях.

Ту же систему неиссякаемо-энергичной защиты Рабинович применял и ко всем другим обвиняемым, говорившим о его причастности к вредительской организации.    

Л. Николаев.

ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ПРОЦЕССА

Заключение экспертов

В вечернем заседании 26 июня был закончен допрос последнего подсудимого—Рабиновича. После этого Верховный суд заслушал заключение экспертов-профессоров: Попова, Губкина и Финмельштейна по вопросу о сравнительных достоинствах проектов шахты им. Скачинского, составленных обв. Калниным и обв. Кузьмой.

Эксперты признали, что проект Кузьмы следует считать технически более совершенным, чем проект Калнина. Вместе с тем эксперты отметили, что если бы был принят проект Кузьмы, поступивший значительно позже проекта Калнина, то это обстоятельство, а также некоторые другие особенности проекта повлекли бы за собой более поздний приступ к разработке шахты им. Скачинского.
Проф. Губкин, кроме того, считает преждевременным производство «опытов», какие содержались в проекте Кузьмы, «в таких широких масштабах» (шахта им. Скачинского, по проекту, должна была давать до 30 миллионов пудов угля в год).

Сообщение о закрытом заседании суда

Вчерашнее заседание суда происходило при закрытых дверях. Судом обследовались, главным образом, вопросы о связи контрреволюционной организации и о тех путях, по которым шла передача сведений за границу и получение оттуда денег.
Первым в судебном заседании допрашивался подсудимый Будный, — «почтальон» организации, который в одном из открытых заседаний сообщал уже о том, что им было получено и роздано членам организации до сорока поступивших из-за границы писем. Будный назвал ряд лиц и учреждений, при помощи которых им осуществлялись сношения с Дворжанчиком.

Подсудимый Матов также подтверждает, что связующим звеном между Польшей и организацией был Будный, а впоследствии Бояринов. Связь через Будного прекратилась в 1926 г. Разница была только в том, что в 1920 г. Будный начал передавать за границу сведения, имевшие военный характер.

Больше того—в начале 1926 г. Будный, служивший связью между организацией и советом съездов горнопромышленников (его парижским бюро), сделал в организации доклад, в котором говорил, что такие же сведения, какие организация дает совету с'ездов, нужно давать и одному иностранному учреждению, с которым связь им уже установлена. Предложение Будного было принято. Сведения начали передавать, и за эти сведения организация стала получать деньги. Матов отмечает только, что инициатором передачи этих сведений являлся не Будный, — он попрежпему исполнял лишь роль передаточной инстанции. Будный, однако, отрицает передачу за границу сведений военного характера.

Другой подсудимый — Сущевский также сообщает суду о лицах, при помощи которых он сносился с Дворжанчиком. Это — Ружицкий и Быховский, о которых уже упоминалось в процессе судебного следствия. Новым в показаниях Сущевского в отношении этих лиц являются лишь некоторые подробности о том, кто были эти лица, где он с ними встречался и каким образом они имели возможность сноситься с заграницей. Быковский в частности, как выясняется из об’яснений Сущевского, уехав окончательно из Советского Союза, все время служил представителем фирмы Кнапп и участвовал в качестве такового в тех переговорах, которые велись за границей с Казариновым и другими.

Кроме этих лиц, осуществлению связи с Польшей содействовали и некоторые другие. Был случай, когда сведения для Польши были получены от организации приезжавшим в Донбасс одним иностранцем, занимавшим высокий пост. Это были сведения, касающиеся состояния рудников, капитальных затрат и т. д.

Фамилию Ружицкого называет также и подсудимый Штельбринг. Последний, однако, об’ясняет свое знакомство и связь с этим лицом тем, что хотел при его помощи получить сведения о своем отце и матери, которые были за границей. Ружицкий помог Штельбрингу восстановить связь с отцом, привез ему от него письмо, деньги и небольшую посылку. Знакомство в дальнейшем продолжалось, но Штельбринг уверяет, что оно носило исключительно личный характер. Подсудимый Матов сообщает, однако, что, пользуясь Щтельбрингом, он передавал Ружицкому письма, которые затем направлялись на границу. Штельбринг не отрицает, что он получал письма для Ружицкого, но увереяет, что «он не знал, что это за письма».

Подсудимый Шадлун также рассказывает судебному присутствию о некоторых своих связях с заграницей. Фигурируют те же фамилии, которые назывались уже и Сущевским. Один из них в 1922 году передал ему письмо от бывшего шахтовладельца Ремо, находящегося во Франции. Через них же Шадлун посылал и своя письма. Через одного из них, от того к Ремо, Шадлун получил и деньги: в первый раз 100 долларов и 10 фунтов стерлингов и во второй раз 100 рублей «для служащих».

Шадлун, однако, «совершенно серьезно» уверяет, что, встречаясь с этими лицами, он совершенно не знал, что они из себя представляют, где служат и какими пользуются возможностями для своих заграничных связей. Шадлун повторяет, однако, что деньги, полученные им от Ремо, были той суммой, которую Ремо задолжал ему перед от’ездом из России. На предварительном следствии он об этом не говорил, а теперь вспомнил.

В показаниях Матова роль Шадлу на и его связи приобретают, однако, несколько более серьезный характер. Ремо в своем письме, по словам Матова, просил Шадлуна не только о сообщении ему «некоторых сведений», но и о необходимости «установления связи организации» с некоторым иностранным учреждением, которому также надо сообщать известного рода сведения. Связь с этим учреждением должен был осуществлять Шадлун,— так решила организация. Шадлун это решение принял и осуществлял, но не лично, а через других лиц. Через Шадлуна получались организацией и деньги за передаваемые ею сведения, и притом в больших суммах — по 20—25 тысяч рублей.

Все эти моменты Шадлун отрицает, уверяя, что, кроме денег, от Ремо он получал их также от Матова и Сущевского (как передаточных инстанций от бывших хозяев), но больше никогда и ни от кого.
Выяснению роли Шадлуна в связи с называемым Матовым иностранным учреждением, Верховный суд уделяет много внимания. Производится перекрестный допрос ряда подсудимых.

Подсудимый Кржижановский, который также обвиняется в связях с иностранными учреждениями и передаче при их помощи сведений за границу, отрицает свое участие «в этой работе», хотя и допускает, что мог быть использован «помимо своего ведома». По просьбе Братаковского он передавал сведения, но в «какие-то частные руки», какой-то учительнице французского языка, которой он принес пакет от Братановского. Вот и все, в чем он считает себя виновным.
Кржижановский отрицает также свое участие в совещании вредителей, на котором он был выдвинут для связи с некоторым иностранным учреждением.
Однако, возможность такого совещания он допускает. Подсудимый Братановский утверждает, это такое совещание было и что Кржижановский действительно намечался для указанной цели.

Подсудимый Скорутто сообщает суду некоторые подробности о том, как осуществлялись связи с польским обвинением совета с'ездов горнопромышленников, а затем и с парижским бюро совета съездов промышленников, и называет два иностранных учреждения, через которые связь с этими организациями осуществлялась до начала 1927 года. Скорутто сознается, что он лично принимал участие в осуществлении этой связи, передавая пакеты со сведениями и получая деньги. Кроме себя, Скорутто называет и еще одно лицо, находящееся сейчас под следствием по другому делу, которое он обычно замещал в такого рода «работе». Скорутто называет два места, где у него происходили встречи с иностранцами, которым он передавал пакеты со сведениями, и от них получал деньги. В связи с этими данными он называет имя Рабиновича, от которого исходили руководящие указания по линии этих связей. Таким путем организацией были получены большие суммы. Ежемесячно проходило до 40 тыс. руб.

Подсудимый Матов, опрашиваемый судебным присутствием, отказывается от некоторой части прежних показаний о том, что во время пребывания за границей он посетил или должен был посетить, помимо парижского центра, и некоторые официальные французские учреждения. Он не отрицает, однако, передачи некоторым заграничным учреждениям, — польским и французским,— ряда сведений не только экономического, но и политического характера: о подготовке организации к действиям на случай интервенции.

Скорутто утверждает, что сношения с иностранными учреждениями: польскими и французскими, происходили через Рабиновича. Сам ли Рабинович осуществлял эту связь или через кого-либо другого, Скорутто точно не знает.
Скорутто устанавливает, что Рабинович был председателем московского вредительского центра.

Очень важные показания дает подсудимый Одров, рассказывающий об уже упоминавшемся выше посещении Донбасса одним иностранцем, занимавшим видный пост. Иностранец этот прибыл в Донбасс осенью 1926 года и в сопровождении инженера Бояринова, появился в конторе на шахте Центральная Щербиновского рудоуправления. Бояринов назвал Одрову имя этого иностранца и сказал, что ему «нужны сведения». При этом он упомянул фамилию Дворжанчика. Наказание Одрова подтверждает и Матов.

Закрытие судебного следствия

Вчера вечером после уточнения сторонами некоторых моментов дела и приобщения судом, по ходатайству сторон, некоторых документов, касающихся отдельных подсудимых, председатель суда т. Вышинский об'явил судебное следствие закрытым.
Сегодня, с 10 час. утра, речами общественных обвинителей начиняются прения сторон. Первым выступит тов. Гринько. За ним остальные общественные обвинители—т.т. Шейн, Крумин и проф. Осадчий.

Речь государственного обвинителя т. Крыленко начнется, вероятно, сегодня, в вечернем заседании.