ГЕРОИ ЩЕРБИНОВКИ
Уже изучена история вредительства в Донецко-Грушевском рудоуправлении, во Власовском рудоуправлении, в Несветаевском рудоуправлении. За ними— Щербиновское рудоуправление. Щербиновка представлена на скамье подсудимых несколькими фигурами, в центре которых инженер Березовский и инженер Сущевский.
Березовский сравнительно короткий период времени был главный инженером на Щербиновке,—он перешел туда на работу только в 1927 году. Но тем не менее вредительская активность Березовского нашла себе проявление и здесь, на Щербиновке, несмотря на то, что он работая здесь в период «перелома», о котором он столь красноречиво и задушевно говорил в первые дни процесса.
До 1927 года главная роль в деле щербиновского вредительства принадлежала обвиняемому Сущевскому: недаром он был здесь главным инженером!
ДИСКВАЛИФИКАЦИЯ ИНЖЕНЕРА ОДРОВА
В 1923 году он был назначен заведывающим шахтой «Центральная» — шахтой, дающей самую крупную цифру добычи на Щербиновке. Впоследствии его способности были еще больше оценены. Инженер Одров сделался помощником главного инженера, а затем и заместителем главного инженера. Таковы факты. Этих фактов не отрицает даже и сам Одров.
Но послушайте Одрова дальше, и вы должны будете, чтобы не обидеть его своим недоверием, прийти к заключению, что инженер Одров по существу был на Щербиновке только на ролях посыльного или почтальона. В такой степени он был дисквалифицирован.
Одров привозил главному инженеру Сущевскому письма. Самые невинные письма. Например, письма от Дворжанчика, ныне пребывающею в Польше, но в свое время являвшегося председателем харьковского правления крупнейшего акционерного общества по разработке соляных и угольных недр на России.
Бывший Дворжанчик сильно интересовался состоянием Щербиновских рудников. И он посылал письма своим инженерам. В письмах—соответствующие запросы и соответствующие... директивы.
«Всего пять раз» инженер Одров исполнял обязанности почтальона—доставлял Сущевскому письма от Дворжанчика.
Согласитесь,—что тут особенного? 1923 год.
После нескольких лет отсутствия на Щербиновке (Одров служил эти годы в Симферополе) Одров получает назначение на Щербиновку. И вот в Харькове ниженер Будный (один из обвиняемыя) передает ему «письмо и какой-то сверток» для Сущевского. Будный откровенен с Одровым: он сообщает ему, что письмо от Дворжавчика, что Дворжанчик интересуется состоянием старых шахт, интересуется закладкой новых шахт, интересуется «рабочим вопросом».
Одров как будто знает, что Дворжанчик давно перестал быть хозяином на Щербиновке, что там давно властвует другой хозяин —советская власть. Но Одров нелюбопытен и нелюбознателен.
Письмо—так письмо!
Передать Сущевскому? Ладно!
И письмо было передано. Сущевский прочитал письмо и рассказал Одрову о содержании его, о том самом, которое ему стало известно со слов Буднего. Сущевский при этом сказал еще: «Все будет исполнено». Но Одров не придал этому никакого значения, он просто понял слова Сущевского, как шутку.
КАЛАМБУР О «ПРЕМИЯХ» ДВОРЖАНЧИКА
Одров вообще очень восприимчив к комическому. Он получал деньги от инженеров Бахтиарова и от Сущевского. Бахтиаров прямо ему сказал при первой выдаче:
— Вам Дворжанчик премию прислал.
Но это показалось Одрову «просто» каламбуром. Одров полагал, что это самые настоящие «законные премиальные». Пусть и Бахтиаров и Сущевский платили Одрову «премиальные» как раз в тот период, когда Одров выполнял уже знакомую нам—по другим рудоуправлениям — вредительскую директиву о закладке ряда мелких, явно нерентабельных шахт, в то время, как мощные шахты разрабатывались с большой прохладцей, с установкой явно негодных машин, с систематическими «неполадками» и т. д., и т. д.
Одров остается «наивным».
Одров остается «наивным».
Впрочем, в конце-концов, Одров готов признать, что если бы он «серьезно заинтересовался» происхождением «законных премиальных», то, вероятно, без особенного труда «мог бы установить», что это—«премии Дворжанчика за точное и добросовестное выполнение его директив. Но в этом-то и беда, что Одров не склонен был «серьезно заинтересоваться»...
«Теперь» для него все стало ясно. А «тогда» все казалось ему лишенным какой бы то ни было преступной окраски.
Невинные поручения...
Милые каламбуры...
«НЕЛЕГАЛЬНЫЕ» ПРЕМИИ
Обвиняемый Люри, также Щербиновский инженер, недалеко ушел в своих показаниях от «посыльного» Одрова.
Люри—тоже «наивен». Люри—тоже чист душой.
Деньги, которые он получал из кармана Дворжанчика, он «теперь» признает «нелегальными премиями».
— Почему вы их называете нелегальными?
— Я называю их нелегальными после того, как мне сказали об этом на следствии. А когда я их получал—в тот период,—я и не подозревал, что это нелегальные.
Теперь Люри заявляет, что он получил только «500—600 руб. премиальных». На предварительном следствии он назвал цифру несколько большую —10.000 руб. На линии защиты Люри, пожалуй, больше останавливаться не стоит,—ничего нового.
ЗА ЧТО ПРЕМИРОВАЛ ДВОРЖАНЧИК
Несколько слов о ярких фактах вредительства на Щербиновке, которые упоминал при допросе Люри, к которым он имел непосредственное отношение. Люри ведал новым строительством, новыми работами на Щербиновке.
Вот образцы этого нового строительства.
Останавливается шахта № 5. И в то же время там возводятся капитальные сооружения, на которые затрачивается больше четверти миллиона руб.!
В той же шахте № 5 «был заложен шурф для вентиляции». Сделано это было в таком месте, о котором заведомо было известно, что оно будет затоплено.
И многие другие примеры.
— Что же это не явно вредительская работа?
— Не могу сказать, чтобы это была вредительская работа, но она была нецелесообразна.
Эта любовь к деликатным выражениям не нова.
Третий вредитель из Щербиновской группы, инженер Стояновский, не отрицает ряда фактов, иллюстрирующих вредительство по линии щербиновских мелких шахт, которыми он ведал. Но он никак не признает себя вредителем.
Стояновский не склонен признаться и в получении «премиальных».
Сам Сущевский, получавший доверительные письма от Дворжанчика и ведавший распределением его «премий», заявляет, что Стояновский получал «премии». Он, кстати, не разделяет мнения Стояновского о Дворжанчике.
— Дворжанчик продолжал присылать деньги потому, что рассчитывал, благодаря нам, получить свои предприятия в хорошем состоянии.
КАНИТЕЛЬ С КОТЛАМИ
Тянулась эта канитель на Щербиловке. И тянулась достаточно долго, — целых три года.
Об этом повествует главный механик Щербиловки, обв. Семенченко.
— Канителились, канителились, да так ничего и не сделали, — прибавляет Семенченко.
В исключительно тяжелом положении оказалась Щербиновка в 1925—26 г.г. по части котлового хозяйства. Котлы износились до последней степени. Необходимо было поставить, — и серьезно поставить перед Донуглем вопрос о капитальном ремонте котлов.
Конечно, инициатива должна была принадлежать Сущевскому, главному инженеру Щербиновки. Но Сущевский предпочитал не проявлять инициативы, когда речь шла не о вредительстве. Сущевский говорил, что надо ограничиться «своими мерами».
Надо ли прибавлять, что пока щербиновские вредители «принимали свои меры», — работа на шахтах останавливалась.
А канитель... канитель продолжалась.
Кричали рабочие на производственных совещаниях о «спасении котлового хозяйства». Производственные совещания давали соответствующие директивы руководителям рудника, отмечали и безразличное отношение Донугля и этому вопросу, недоумевали, негодовали.
А канитель тянулась и тянулась.
И об’яснялось все это до чрезвычайности просто и естественно. Ведь у Сущевских, у Березовских на местах, у Шадлунов — в групповом руководящем пункте, у Бояршиновых и прочих вредителей Донугля — были одни и те же задачи «тормозить»!
ПРОЧЕЕ . . .
Из показаний Семенченко мы узнаем и о других вредительских действиях.
Не принимались меры к ремонту плотины. Были произведены громадные затраты на проводку электропередачи на большом протяжении. Но эта линия совершенно не была использована. Не производился ремонт под'емной машины на крупнейшей шахте «Центральная». Были прекращены работы по устройству сортировки на Соловьевке, хотя они носили, безусловно, срочный характер (от наличия хорошо оборудованной сортировки зависит качество выпускаемого на рынок угля).
БЕЗ ОГОВОРКИ
Дает об’яснения главный Щербиновский вредитель Сущевский.
Он уже в процессе допроса других обвиняемых Щербиновской группы (Одрова, Люри, Стояновского и Семенченко), отвечая на отдельные вопросы суда, говорил суду больше и прямее, чем его предшественники по допросу, в прошлом—его подчиненные.
Когда настает его очередь давать подробные об'яснения,—Сущевский прежде всего заявляет, что «снимает ту оговорку», которую он сделал в начале процесса. Это—оговорка Сущевского о том, что он «частично» признает себя виновным.
— Я признаю себя виновным,—подчеркивает Сущевский, — без этой оговорки, полностью, во всех пред’явленных мне обвинениях.
ВАЖНЕЙШЕЕ ЗВЕНО
Нет сомненья, что Сущевский был одним из важнейших звеньев во вредительской организации. Он был не только руководителем вредительской работы в «своей» Щербиновке.
Он был теснейшим образом связей с харьковским центром организации, засевшим, как известно, в самом сердце треста каменноугольной промышленности. Он был связан непосредственно с Дворжанчиком действовавшим от имени зарубежной организации бывших шахтовладельцев (одних ли шахтовладельцев?). Он распределял «премии» Дворжанчика, он получал и передавал по всему вредительскому фронту директивы Дворжанчика и К-о.
Вот почему обширнейшие показания Сущевского заслуживают особого внимания. Даже и в том случае, если считать, что Сушевскмй, несмотря на свое предупреждение — «без оговорки», мог бы рассказать гораздо больше того, что он рассказал.
ВЗГЛЯД И НЕЧТО ШКУРНИЧЕСКОЕ
Речь идет здесь, конечно, о политической физиономии Сущевского. Нарисуем ее очень схематично.
В гимназические годы—в эсдековскам кружке. Но революционные идеи отнюдь «не увлекают» ни гимназиста Сущевского, ни студента Сущевского. Он твердо помнит о «шкурных интересах». К тому же политический строй царской России казался ему (невольно вспоминаются Березовский, Калганов и др.) настолько прочным, что представлялась бессмысленной всякая борьба против этого строя. Любил свою профессию (опять—«производство ради производства»!). Хорошо относился к рабочим.
Но... рабочие его не любили.
Падение царского режима приветствовал. Октября—испугался: «нутром не мог пойти навстречу советской власти». Но при этом не очень сочувствовал белым. Считая, что у них нет никакого будущего. Бежать от советской власти никуда не хотел: ни с белыми, ни за границу, «хотя и имел возможность». Не уточняя здесь Сущевский своих мотивов, но, надо полагать,—и тут не без шкурнических соображений, о которых он так четко говорил в начале своих показаний.
НА ПУТЬ ВРЕДИТЕЛЬСТВА
Власть большевиков стала реальным фактом.
Как работать с людьми другого класса, другого подхода, и другого нутра? Это пугало Сущевского. Но со стороны советских деятелей он встрегал «исключительно хорошее отношение». Со стороны рабочих организаций—тоже. И... Сущевский тем не менее пошел не с советской властью, не с рабочими организациями, не с рабочим классом в целом,—новым хозяином рудников. Он стал вредителем. Вредителей не столько из идеологических соображений, сколько за деньги. Даже—точнее: за одни деньги. Снова всесильное, непобедимое «шкурничество»!
Сущевский говорит об этом—и роняет слезы.
Что это за слезы?
Слезы раскаяния, стыда, горечи?
Или слезы, источник которых—все то же «шкурничество», страх перед расплатой за свои «заслуги» перед сотовой страной?
Л. НИКОЛАЕВ.
О НЕКОТОРЫХ НЕУДАЧАХ
Сущевский готов признать «некоторые неудачи» на Щербиновке.
Вот, например, в Америке была куплена машина для погрузки угля за 9 тыс. долларов, она оказалась совершенно непригодной. Пожалуй, неудачной можно признать и систему закладки ряда мелких шахт, «раздувание мелкой промышленности» действительно давало вредные результаты, но инициативы и активности Сущевского и здесь нет.
Заметим в скобках, что из дальнейших показаний самого Сущевского явствует, что это самое «раздувание мелкой промышленности» было одной из многих директив Дворжанчика. Эти методы Сущевский признает вредительством.
Но... себя, главного инженера Щербиновки, он участником этого вредительства не считает. Он виноват лишь разве в том, что «не хотел идти на конфликт» с другими вредителями.
В том, что на лучших шахтах Щербиновки были «завалены пласты», Сущевский вообще не видит греха. Тут, видите ли, были «об’ективные условия»: отсутствие ресурсов. Но в то же время хватало ресурсов — и немалых — на закладку ряда явно убыточных мелких шахт, назначение которых — оттянуть внимание от богатейших недр, от крупных шахт (они должны быть сохранены для бывших хозяевя будущих концессионеров). Мелкие шахты, это, по выражению Дворжанчика, — «оттягивающий пластырь».
Кстати, не лишне отметить, что завал пластов на «Пугачевке» и «Толстом» уменьшил в соответствующий период добычу угля на 3 млн. пудов.
О КНАППОВСКИХ МАШИНАХ И О МУСОРНОМ ЯЩИКЕ
Эту неожиданную связь между врубовыми машинами, поставлявшимися в рудники Шахтинского района германской фирмой «Кнапп», и мусорным ящиком, устанавливает один из трех обвиняемых германских подданных Бадштибер. Нет надобности подробно останавливаться на показаниях Бадштибера,—они в значительной мере совпадают с показаниями, дававшимися в свое время обвиняемым Никишиным. Они являются повторением моментов, уже освещенных ходом судебного следствия.
Мы помним эти моменты. Кнапповские машины никуда не годились. Их непригодность била в глаза самому рядовому технику. Представители фирмы, инженеры Кестер и Зееболь, приезжавшие на рудники Шахтинского района, пропихивали эти машины через инженеров, механиков и техников, прикосновенных к вредительству, пропихивали при помощи «пакетов от нашей фирмы». Бадштибер имел однажды наивность подписать вместе с другими акт о непригодности машин. И ему, служащему фирмы Кнапп и германскому подданному, было резко сказано не то Кестером, не то Зееболем:
— Это нелойяльно не только по отношению к нашей фирме, это нелойяльно к Германии!
После такого внушения Бадштибер подписал другой акт, признававший машины годными. Он, Бадштибер, передал еще «пакет» — 400 руб. — инструктору по врубовым машинам Никишину. И тот «признал годными». По словам Бадштибера, Кестеру для улаживания истории с забракованными машинами пришлось еще дать 2 тысячи рублей инженеру Кузьме, руководившему специально созданной для приемки врубовых машин комиссией.
Бадштибер вспоминает такую реплику Зееболя:
— Иностранцы— не такие дураки, чтобы давать большевикам хорошие машины, чтобы помогать им восстанавливать промышленность.
Когда однажды Бадштибер заговорил с Зееболем на тему о плохой работе установленных им на рудниках кнапповских врубовых машин, Зееболь не захотел вести эту пустую беседу:
— Поставили, ну и пускай ее теперь бросают в мусорный ящик! Вас это не должно больше интересовать!
Бадштибер, кстати, не скрывает, что для него, в конце концов, стало ясно, что вредительство на шахтинских рудниках проводится организованно.
Но если Бадштибер не хотел быть вредителем, почему он не разоблачил вредительской организации? Бадштибер на этот вопрос отвечает весьма определенно:
— Я боялся, что после этого мне будет отрезан путь в Германию...
ТЕ ЖЕ И СОКОЛОВ
Еще один... Инженер-предатель Соколов, не отрицающий своей виновности, не отрицающий своей связи с вредительской организацией с первого периода ее создания, с 1922 года, по 1928 г. Соколов, видимо,—один из тех вредителей, который выдвигался вредительской верхушкой.
Подобно Сущевскому, он, после нескольких лет работы в Щуповском рудоуправлении, затем в Кадиевском рудоуправлении, был переведен в Донуголь, в отдел, ведавший новым строительством. Соколов — сын генерала, бывшего в свое время военным прокурором и членом военного суда, примкнул к вредительской организации на самой заре ее существования. Его взял в организацию инженер Андреев.
От него же Соколов получил первую «премию». Соколов подробно рисует этапы деятельности организации, называя фамилии ряда активных ее членов: Андреева, Детера, Именитова, Матова, Братановского и др.
Но и Соколов не склонен говорить без умолчаний. Он, подобно Сущевскому, выбирает осторожные, деликатные выражения. Он склонен «иначе толковать» некоторые весьма недвусмысленные показания, данные им на предварительном следствии.
*
Соколова сменяет перед судейским столом инженер Бояринов, это—специалист по части «нажима на рабочих», который временами старался по этой части больше, чем это было можно по принципу «осторожного торможения». О нем завтра.
Л. НИКОЛАЕВ.
ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПРОЦЕССА
О ЩЕПЕТИЛЬНОСТИ И О ПРОЧИХ ОСОБЕННОСТЯХ СУЩЕВСКОГО
Хотелось бы верить Сущевскому, что он дает показания без умолчаний. Но верить в это трудно. Увы! Сам Сущевский заставляет сомневаться в его полной искренности.
Вы помните, что Сущевский прямо заявлял, что толкнули его на вредительство не соображения идеологического порядка, а шкурнические, — пошел ради денег, ради премий Дворжанчика и К-о. Но вот тот же Сущевский переходит к конкретному рассказу о том, как началась его переписка с Дворжанчиком. И начинает подводить под этот факт совсем иную базу. Во-вторых—«не ассимилировался вполне с советской общественностью». Во-вторых, «остатки, знаете, старой щепетильности: неловко как-то, к тебе обращаются—и не ответить!»
Дальше еще меньше начинаешь верить в искренность формулы Сущевского: «без оговорки». Он, как мы видели, крепко связался с Дворжанчиком, не менее крепко с верхушкой вредительской организации, с групповым директором, заседавшим по вредительским делам в кабинете технического директора Донугля Бояршилова. Он охотно получал «премиальные». И при всем этом, как уверяет Сущевский, он отказался от вредительства на производстве. Для большей правдоподобности он прибавляет:
— Должен сознаться,— отнюдь не по соображениям идейного порядка...
Опять — жест, который должен подкупить своей искренностью. Опять — словечко о шкурничестве. И вслед затем мягкий переход к той реальной картине участия его во вредительстве на Щербиновке, которая с такой четкостью обрисована на процессе.
— Я отказался вредить на производстве, но, психологически связавшись с вредителями, не мог уже ручаться, что все мои действия пойдут целиком на пользу советской власти...
Видите, как тонко!?
О СОБЛАЗНИТЕЛЯХ И НЕВИННЫХ ИНЖЕНЕРАХ
На этом процессе каждый из подсудимых, давая об’яснения Верховному суду, тычет пальцем в своего злого гения, в своего соблазнителя.
— Я был вовлечен в организацию...
И мы узнавали, что Березовского «вовлек» Горлецкий, что Калганов считает своим соблазнителем Березовского, и т. д.
У каждого из трех десятков допрошенных уже обвиняемых находится свой змей-искуситель. Инженеры Бояринов и Некрасов, Иван, на этот счет не составляют исключения. Отличаются они разве тем, что ссылаются на одного и того же «восприемника» — на инженера Соколова.
Впрочем, Бояринов, оказывается, был «вовлечен» еще раньше, чем он стал работать под началом Соколова на Кадиевке. В 1924 году он получил письмо все от того же Дворжанчика, хотя «Дворжанчика никогда не знал». Бояринов «очень удивился» и поехал к Одрову, кучер которого принес Бояринову письмо, поехал «выяснить». Одров «изложил суть дела».
Да, по существу говоря, и об'яснять-то было нечего: письмо Дворжанчика совершенно четко говорило о «торможении откачки затопленных шахт на Калининском руднике» и т. д. Бояринов потолковал еще с Сущевским, тот подтвердил необходимость выполнения директивы Дворжанчика.
И Бояринов, — в меру своих сил и возможностей, — «тормозил». Тормозил и получал за это «некоторые блага»...
«ЧЕРЕСЧУР ОСТРО»
У Бояринова была и другая специальность на вредительском поприще: «жесткими расценками», чрезвычайной грубостью, или — по деликатному выражению самого Бояринова,—«требовательностью», он систематически возбуждал недовольство рабочих. Но Бояринов перегибал здесь палку даже с точки зрения руководящих вредителей.
Соколов, например, которому Бояринов в свое время и по производственной, и по вредительской линии был подчинен, заявляет, что Бояринов, хотя и был вообще ценным вредителем (он даже называет Бояринова «вредителем по природе»), но директиву «нажима на рабочих» он проводил «чересчур остро». Недаром Бояринову, в силу его «нервного отношения» к рабочим, трудно было удержаться на одной и той же шахте даже сравнительно короткий период времени. Недаром его приходилось перебрасывать с одной шахты на другую. Байрак—Кадиевка—Байрак—Несветай — Чулковский рудник и др.,—таков путь перебросок Бояринова.
Но «нервность» Бояринова не пропадала, ибо она питалась директивами и премиями...
ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ ДВОРЖАНЧИКА
Нельзя обойти молчанием исключительную стратегическую дальновидность Дворжанчика. В своих письмах к Бояринову Дворжанчик давал наставления о том, как надлежит себя вести добропорядочному вредителю, когда начнется интервенция, война. Дворжанчик рекомендовал «повреждение водоотлива и вентиляционных установок».
— Возможно, и об электричестве были указания в третьем письме Дворжанчика — точно не помню, — прибавляет Бояринов.
За выполнеиие этих заданий Бояринову была обещана довольно солидная премия — 1.000 долларов.
«ТЕХНИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ»
Деятельность Бояринова была и интенсивна, и многогранна. На него была возложена, между прочим, ответственная задача («связи с заграницей» путем систематической передачи туда «известного рода сведений», собиранием которых ведал обвиняемый Матов, один из руководителей вредительской организации. В течение семи месяцев Бояринов имел встречи — по всем правилам конспирации, — с неким таинственным «Казимиром», которому передавал «технические сведения» и от Матова, и от себя.
НЕКРАСОВ «ВТЯНУЛСЯ»
«Втянулся» — это словечко самого Ивана Некрасова. Некрасов, помимо своих вредительских специальностей, весьма сходных со специальностями Бояринова, имел одну особенность, которую он действительно безоговорочно признает. Он брал взятки, брал профессионально, систематически и неукоснительно с кого угодно. Суд, конечно, интересуется причиной этой «болезни» Некрасова. Может быть, исключительно тяжкое материальное положение было у Некрасова? Может быть, очень «мизерные премиальные» получал он?
— Нет, в последнее время, — отвечает Некрасов, — я не нуждался. Просто втянулся и брал...
Нетрудно догадаться, что Некрасов «втянулся» и во вредительскую организацию (будем точны — был «втянут» обвиняемый Соколовым, «духовным отцом» и вредителя Бояринова).
При своей совершенно неисключительной способности «втягиваться», Некрасов без особых усилий, вступил в оживленную переписку с дореволюционным директором Берестовско - Богодуховского рудника, Ремо, получал от него, как приличествует уважающему себя вредителю, премии (распределял премии от Ремо инженер Шдлун, однажды присвоивший себе 400 рублей из законной доли Бояринова.
Как и чем защищается Некрасов?
Он не отрицает своей переписки с Ремо, не отрицает факта получения от него премий.
— ...Но никаких заданий вредительского характера я не получал и не выполнял...
Некрасов великодушно и предусмотрительно отрицает и вредительскую работу других обвиняемых, тесно с ним связанных — Бояринова, Соколова, Матова и др.
— Я не считал их вредителями.
— А они вас считали вредителем?
— Они считали, а я не считал.
«ВЕРХОВНЫЙ СУД СДЕЛАЕТ ЗАКЛЮЧЕНИЕ»...
С такой поистине дипломатической корректностью отвечает обвиняемый Детер на вопрос тов. Крыленко, можно ли его, Детера, теснейшим образом спаянного с такими деятелями организации, как Сущевский, Матов, Бахтиаров, Братановский, Бояршинов и Мешков, устанавливавшего связи с заграницей, — можно ли с полным основанием считать Детера одним из важнейших рычагов вредительской организации ?
— А вы сами какого мнения о вашем удельном весе в организации? — все же любопытствует тов. Крыленко.
— Я себя крупным рычагом не считаю.
ПЛЕНУМ ВРЕДИТЕЛЕЙ
Вот некоторый подсобный материал для разрешения спора между тов. Крыленко и Детером.
1925 г. Действие происходит в одном из кабинетов правления треста каменноугольной промышленности в Харькове. На совещании, созванном формально по «повестке дня» для обсуждения вопроса об уменьшении добычи угля в связи с затовариванием его, собрались: групповой директорат в полном составе, «антрацитники» Шадлун, Березовский и Валиковский, и «угольщики» Матов, Бахтиаров, Мешков и... Детер.
На этом пленуме вредителей, под прикрытием указанной выше «повестки дня», обсуждались директивы Дворжанчика.
Красноречиво говорит об удельном весе вредителя Детера, его «заграничная командировка». О ней придется поговорить особо.
Л. НИКОЛАЕВ.
