Первая мировая война. Техника. Индивидуальная защита (панцири). Часть 2 - 12 Июля 2015 - Дневник

Попытки защитить бойца от огнестрельного оружия привели к созданию различных устройств, которые стали применяться во время первой мировой войны. Первые такие средства появились в армии Германии. Практически одновременно появились подобные разработки и в России - панцыри.

Об этих разработках рассказывается в материале, составленном по публикациям газет и журналов 1915 года. Сегодня продолжение разговора о средствах индивидуальной защиты.

Вопрос о панцирях — дело техники, а не этики и не эстетики

С удовольствием и с большем интересом читаю г. Кривцова; от поднятого им вопроса о «панцирниках», в 244 и 279 «Русского Инвалида», нахожусь совершенно в стороне и в отношении к этому вопросу нашего общества, «прессы» и даже самого г. Кривцова лично совершенно не заинтересован, и тем не менее при чтении статей г. Кривцова: «Рыцари современной войны (№ 244) и «Необходимый ответ» (№ 279) становится и досадно, и неприятно, и даже обидно, Здравый смысл протестует, чувство справедливости возмущено. Обидно, что даже грянувший великий гром не заставил нас перекреститься, оглянуться и заметить, что стало уже не до эффектных поз, не до театральной эстетики в смертельной борьбе, а что дело только в успешном результате борьбы за родину.

Эстетическое чувство г. Кривцова возмущается тем, что офицеры осмеливаются покупать и надевать «панцири»,— ведь это так не согласуется с его образцами, выведенными им в «легендах о последнем Цезаре»,—и г. Кривцов обвиняет и прессу, и даже все общество, что и пресса, и общество вовсе не хотят, в отношении современных воинов, одевающих панцири, стать на точку зрения зрителей римского Колизея в отношении «mоrituri» (т. е. обреченных на смерть — как называли себя гладиаторы), позволивших себе предохранение себя чем-нибудь в роде «панциря».

Для г. Кривцова, талантливого художника-писателя, война видимо представляется батальной картиной, а офицеры натурщиками для картин-легенд об их красивой смерти, и он—будь это в его власти—вероятно скорее дал бы перестрелять всех своих офицеров, чем позволить им воспользоваться для пользы дела щитом-укрытием (есть же они в армии) или панцирем.

Что г. Кривцов рассматривает этот вопрос только как зритель-эстетик или как художник явствует из характера его доводов. В обеих статьях нет даже намека на рассмотрение вопроса в деловом смысле, т. е. полезно или вредно для дела войны ношение панциря всеми вообще, и офицерами в частности, а ведь только в этом отношении рассмотрение вопроса о ношении панциря важно и разумно. А красиво это или некрасиво с точки зрения любителей театральных эффектов и красивого позирования—право же не столь важно. Наоборот, общем деле, где жизнь принадлежит не личности, а этому общему делу, очевидно преступно бравировать ею для зрительных эффектов или для эстетики.

Для дела войны, для дела защиты родины страшно важно сбережение жизни каждого воина, в особенности начальствующего, т. е. офицера. Но если бы дело шло даже не о сохранении жизни, то чрезвычайно важно сознание о большей обеспеченности от смерти и смертельных ранений. Кто был в боях, тот знает, что даже иллюзия укрытия (напр., кустик) придает больше спокойствия, освобождает ум и волю от борьбы со страхом для борьбы с врагом.

В настоящей войне убыль офицеров в армиях всех государств превосходит всякое воображение, и потому армия и государство крайне озабочены изысканием каких бы то ни было средств для того, чтобы, абсолютно не поступаясь исполнением боевых целей и задач, возможно лучше и больше сохранить живой материал, из него же в особенности командный состав. Щиты или панцири, если бы были изобретены действительно удовлетворяющие своему назначению, оказали бы «делу» незаменимую услугу.

Для «дела» совершенно безразлично—одержан ли успех (взяты знамена, орудия, пулеметы; овладели неприятельской укрепленной позицией и т. д.) офицером «панцирником» или «рискующим» собою по учению г. Кривцова. Впрочем даже не безразлично, а лучше, если подобный офицер имеет больше шансов остаться в живых.

Автор «Легенд о последнем Цезаре» и «Необходимого ответа» находит, что «панцирники» не имеют права на награды, как будто бы ничем не «рискующие», но ведь награды даются прежде всего за успех, победу, а не за риск и не за «легендарную» красоту и эффект смерти, хотя такой риск и такая эффектная смерть и приятно щекочут эстетические чувства живущих в мире фантазий и легенд. Но государство и армия не имеют «лишних» офицеров и не могут позволить себе роскоши осуждения «панцирников» в угоду платонической эстетике.

Необходимо оговориться; я умышленно отношу вопрос о панцирях к эстетике, а не к этике, так как самая строжайшая этика не может протестовать против панцирей в современных боях, где строго осуждена всякая офицерская бравада жизнью; протестует именно эстетика, выражающаяся в словах: «не красиво». В начале войны именно эстетика находит «некрасивым» отказ от блестящих и вообще всяких отличек в одежде и в снаряжении офицеров от нижних чинов; и у них (эстетиков) были доводы более серьезные, чем те, которые привел г. Кривцов; они говорили, что нижние чины имеют резон иронизировать по поводу того, что в мирное время офицерство стремится возможно резче отличаться от нижних чинов, а в военное— наоборот.

Г. Кривцов более чем ошибается, намекая на возможность насмешливого отношения к «панцирникам»,—как к «заговоренным» в особом смысле,—со стороны нижних чинов. На позициях не только нижние чины, но и все обращают преимущественное и даже все внимание не на то, носит или не носит офицер панцирь, а на то — надежный ли он по своим душевным качествам, главным образом по спокойствию, самообладанию, находчивости, сообразительности, вообще — можно ли ему верить, можно ли чувствовать себя «за ним, как за каменной горой».

Разве не была бы счастлива наша армия, если бы Рожанский, Гобято и другие сверхгерои, благодаря щитам, избежали бы смерти и совершили бы еще хоть одно из своих выше легендарных дел? А если они не надели щита (панцири) из опасения осуждения их гг. эстетиками, то неужели их щепетильность надо ставить в пример и можно чувствовать себя удовлетворенным тем, что они хотя погибли, но не надели панциря?... Нет и нет!... Я лично слышал ото всех в армии относительно Рожанского, что лучше бы не совершалось им его сверхгеройское дело (он бросился в атаку во главе 60 человек и в ночной атаке взял деревню Ракитно, но сам погиб. Это — официальное описание его подвига при посмертном награждении орденом Георгия 3 ст.), чем происшедшая благодаря этому делу потеря драгоценной жизни.

Единственно серьезный в статьях г. Кривцова по поводу панцирников довод на счет яко бы поэтичности ношения панцирей несколькими офицерами, когда их подчиненные и товарищи таковых не носят; вообще ношение панцирей до введения их для всей армии, как часть снаряжения. Но и этот довод разбивается тем фактом, что в принципе панцири, как всякое укрытие, как всякое средство, сберегающее жизнь, здоровье, силы воина, считаются не только желательными, но безусловно необходимыми. И во время мобилизации заботливыми начальниками придумывались щиты для офицеров, как наиболее подверженных специальному выбиванию.

И весь вопрос был только в том, что не изобрели удовлетворяющего своему назначению панциря. Да вряд ли и изобретут такой, который бы мог противостоять современным пулям и осколкам. Но если бы удалось изобрести хорошие панцири, то возбуждать гонение на ношение их хотя бы только частью офицеров, не значит ли играть в руку врагов наших, так как от воспрещения ношения панцирей из-за соображений эстетического или этического, а lа г. Кривцов, свойства выиграют только наши противники, а особенно такие, которые отбросили всякую этику и пользуются отравленными пулями, снарядами... Но еще раз приходится повторить, что панцирей, удовлетворяющих своему назначению, по-видимому, изобрести не удалось и только в этом отношении можно восставать против их покупки и ношения.

Но восставать против этого надо не со словом обличения, тем более не с обвинением как будто бы в постыдном деянии, а с доказательствами нецелесообразности, бесполезности ношения этих панцирей. Потому что, как здесь доказывалось, ношение панцирей оказывается делом не этики, а практического разума, или—как теперь принято говорить—дело техники.
С такой рассудительной и практической точки зрения и предупреждалась «Русск. Инвал.» и «Разведчиком» публика против увлечения покупкой панцирей в виду не оправдания последними возлагаемых на них упований.

В «Разведчике» № 1278 (5-го мая 1915 г.) в статье: «Бойтесь панцирей», автор, Мануил Ляндзберг, на основании сделанного испытания выписанного им панциря изготовления Сормовских заводов (о чем им и присутствовавшими при испытании тремя офицерами составлен акт, приведенный полностью в приложении к статье), приходит к заключению, что: «панцирь не предохраняет жизнь, а усугубляет опасность ее потерять в страшных мучениях с полу фунтом стальных, свинцовых и мельхиоровых осколков в теле». Автор, г. Ляндзберг, добавляет, что ему «известны случаи сквозного прострела груди, живота, с проходом пули через живот, когда люди оставались живы и выздоравливали. Боец же, будучи ранен через панцирь, не имеет никакого права надеяться на сохранение жизни» . . . Там же г. Ляндзберг говорит и об отрицательных результатах испытания панциря-щита Гельгара и панциря Черемзина.

В № 1279 «Разведчика» в письме в редакцию: «О панцирях и щитах» г. В. Гельгар опровергает мнение г. Ляндзберга о щитах Гельгара.
Не могу пропустить особенно поразившую меня фразу г. Кривцова: «Любой панцирник, я убежден, постыдится надеть свои латы на дуэль...» Что за сравнение?...

Дуэль—дело личное и употребление панциря одним из дуэлянтов является явно противозаконным и бесчестным приемом, явно корыстным «шансом», война же—дело не личное и сбережение нескольких жизней, хотя бы и своей является делом прежде всего общим для армии и государства и не является противозаконным и бесчестным даже в отношении врага, тем более врага, не стесняющегося никакими этическими или эстетическими соображениями в употреблении средств для сбережения жизни своих и уничтожения жизней противника...

Предвидя возможность возражения, что употребление панциря является характеристикой невысокого нравственного уровня носящего панцирь, считаю необходимым сказать, что панцирь в большинстве покупают те, которые намерены не сидеть за кустом, не прятаться вообще, а стремиться в обстановку, где такой панцирь окажется полезным. Ведь и револьвер носят с собой не трусы, боящиеся собственного револьвера и в особенности обстановки, в которой может понадобиться для самозащиты этот револьвер, а люди, не избегающие или идущие в такую обстановку. Значат, дело не в панцире, а в носящем его.

Еще раз: если бы панцирь надел герой Рожанский или Гобято—взгляд и отношение к этому были бы совершенно иные, чем если бы панцирь надел заведомый зайчик. Но для дела было бы в высшей степени полезно одеть в хорошие панцири даже зайчиков во избежание паники. Надо помнить истину, высказываемую неоднократно всеми авторитетами: та армия погибла, где находится несколько трусов, а в последнее время во всех европейских армиях трусов, «боязливых», не только не извлекают из армии, а как бы в наказание нарочно возвращают тех, которые ушли из нее...

А. Дмитревский.

Р. S. После того, как я написал и подписал статью, мне пришлось говорить на эту тему с несколькими известными военными писателями, И эти писатели оказались противниками щитов, имея в виду: «моральное действие».
Оказывается, они предполагают, что будто бы нижние чины и вообще подчиненные больше обращают внимания на то, надет ли на офицере щит или не надет, чем на осмысленность распоряжений начальника и силу приведения этих распоряжений в действие, на результаты их, вообще на его энергию. Вообще подчиненные чины будто бы больше обращают внимания на внешний эффект не домысленной бравады жизнью, чем на внутреннюю содержательность всего поведения в бою начальника.

Но такой взгляд характеризует лишь пагубную крайнюю односторонность, притом односторонность близорукую, не совсем разбирающую очертания даже той одной стороны, на которую устремлен их взгляд; однако, ради этой, стороны они хотят отбросить остальные стороны предмета и это приводит к тому, что начинают стараться поддерживать эту одну сторону якобы для дела, но на самом деле отвлекаясь от дела.

И действительно, многие начальники, не оценив вполне, не обсудив полезных и вредных сторон для дела бравады их жизнью, гибнут нередко для «морального действия» без всякой пользы для дела, наоборот, принося ему непоправимый вред своей гибелью.
Наконец, в высшей степени неразумно класть ярлык на щиты: «позорно», «постыдно», «безнравственно». Постыдными, позорными, безнравственными могут быть только побуждения к надеванию щита, а не самый щит. Значит, нужно разбираться в каждом отдельном случае, в каждом отдельном субъекте. Если надел щит заведомый трус и, главное, с подлыми, нехорошими целями— обличайте его, хотя помните, что если надевает щит трус, но с доброй целью—укрепить себя в своем добром намерении смелее и от чувства страха независимее действовать для пользы дела, то разве от этого проиграет дело? Тут щит окажет пресловутое «моральное действие» хорошее. Надо помнить, что на войне наилучшее моральное действие производит успех и что ему способствует.

Благодаря же неразумному осуждению щитов, как предметов, безусловно пачкающих несмываемым позором офицера, получилось крайне вредное обобщение по вопросу о щитах.

Здоровый взгляд на щиты — будет и самый простой: необходим, полезен для дела— пользуйся им. Нет — нет.
В других армиях так и делают (см. с Разведчик» № 1268, стр. 117). Моральное, же действие — лишь в воображении эстетиков).

А. Дмитревский.