Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 5 - 8 Февраля 2020 - Дневник

«Каждому экономическому фазису соответствует в истории свой политический фазис; нельзя разрушить теперешнюю форму собственности, не введя вместе с тем и нового строя политической жизни...

«Покуда общество было основано на крепостном праве, оно могло мириться с неограниченной монархией, а когда оно основалось на наемном труде и эксплуатации масс капиталистами, оно нашло лучший оплот эксплуатации в парламентаризме. Но общество свободное, взявши в свои руки общее наследие,—землю, фабрики, капиталы,— должно будет искать новой политической организации, соответствующей новой хозяйственной жизни—организации, основанной на свободном союзе и вольной федерации».

В другом месте он говорит:

«Свободная община—такова политическая форма, которую должна будет принять социальная революция...

«Мы также считаем, что если не нужно центральное правительство, чтобы приказывать свободным общинам,—если национальное правительство уничтожается и единство страны достигается с помощью свободной федерации общин,—в таком случае таким же лишним и вредным является и центральное городское управление...

«Федеративный принцип, т. е. вольное объединение кварталов, промышленных союзов, союзов потребления и обмена и т. д., вполне достаточен, чтобы установить внутри общины согласие между производителями, потребителями и другими группами граждан».

Здесь отчасти высказаны несомненно правильные идеи, продиктованные всей историей народных революций и нашедшие себе яркое подтверждение в истории нашей великой революции.

Что мы идем не к созданию централизованного, солдатски - коммунистического государства, а к свободной ассоциации работников, русская революция отметила в своем первом историческом акте, в Конституции Советской республики. Указав, что диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства является лишь временной формой организации, в целях полного подавления буржуазии, уничтожения эксплуатации человека человеком и водворения социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти». Конституция говорит:

«Российская республика есть свободное социалистическое общество всех трудящихся России».

Что касается федеративного принципа, то и он нашел себе свое освящение на первых же шагах нашей русской революции. Согласно заветному желанию Кропоткина, чтобы революционеры, не ожидая официального разрешения парламента, делали революцию на местах, немедленно, русские коммунисты разогнали архидемократическую учредилку, свалили в канаву буржуазно-социалистическую власть, захватили Петроград, Москву, установили господство трудящихся во всей стране, беря город за городом, деревню за деревней.

Если революционная Россия до сих пор не превратилась в свободное социалистическое общество трудящихся, то вина падает не на государственников, а на военные условия, которые требуют величайшей централизации России, на состояние экономической разрухи, вызванной четырехлетней империалистической войной и так же требующую величайшей экономии и, стало быть, централизации.

Но рядом со здоровыми, ясными идеями о будущей политической организации общества, мы встречаем у Кропоткина много неясного, много сбивчивого, ибо он никогда не отличал тенденций от конечной цели и сваливал в одну кучу конкретные задачи настоящего момента с последним этапом длительного процесса. Ведь надо быть слепым, чтобы не видать абсолютной невозможности превращения сразу же, в первый же день революции огромной, мало культурной, разоренной страны в свободную федеративную ассоциацию мельчайших сельских общин и городских кварталов.

Такую же странную смесь гениальной ясности в общем прогнозе и досадной сбивчивости во всем конкретном дает нам Кропоткин в своем учении о путях социальной революции.

«Наше дело»,—начинает он совершенно правильно,—«будет—устроить так, чтобы с первых же дней революции и во все время, пока она будет продолжаться, на пространстве, охваченном восстанием, не было ни одного человека, страдающего от недостатка хлебе, ни одной женщины, которой пришлось 6ы ждать своей очереди у булочной, пока ей, бросят, как милостыню, кусок хлеба из отрубей, ни одного ребенка, у которого не было 6ы того, чего требует его слабый организм.

«Чтобы поступить практически нужно, по нашему мнению, чтобы народ немедленно же завладел всеми продуктами, имеющимися в тех местностях, где вспыхнула революция, составил им опись и чтобы он устроился так, чтобы ничего не пропадало даром, но чтобы все могли воспользоваться имеющимися накопленными продуктами и таким образом пережить критический период».

Это, конечно, правильно, и именно в эту сторону была направлена тактика русского коммунизма: реквизиция, учет и карточная система.

«Крестьянину», продолжает Кропоткин, «нужно предлагать не бумаги, а такие предметы, в которых он непосредственно нуждается: веялку и косилку, в которых он теперь отказывает себе, скрепя серде; одежду, которая защитила 6ы его от непогоды; лампу и керосин, чтобы заменить его лучину; заступ, косу, плуг,—одним словом все то, чего он лишен теперь»...

Но здесь мы вправе спросить: а если город не может предложить крестьянину ничего этого потому, что совершенно разорен, положим, войной, как в наше время? На это нет ответа у Кропоткина. Он неумолим в своем абсолютном отрицании власти:

«Пусть город пошлет в деревню не комиссара, опаясанного красным или разноцветным шарфом, с приказом вести припасы в такое-то место, а пусть пошлет туда друзей, братьев, которые скажут крестьянам:

«Привозите нам свои продукты и берите из наших складов все, что хотите». Тогда жизненные припасы будут стекаться в город со всех сторон».

Святая истина... А если наши склады пусты и нам предложить крестьянам почти нечего, и крестьяне откажутся возить свои припасы городским «дармоедам»? Не придется ли все-таки послать комиссара (хотя 6ы и без всякого шарфа) в деревню?

Ответ Кропоткина тем более недостаточен, что он с гениальной проницательностью предвидел такие моменты революции, которые только теперь определились и стали очевидными для всех.

«Крестьянин, говорит он, сам «несомненно воспользуется революцией, чтобы распрямить свою спину, согнутую над землею. Вместо того, чтобы работать по 14 и 16 часов, как теперь, он совершенно справедливо захочет отдыхать половину этого времени, что может повести к уменьшению производства главных жизненных продуктов: хлеба и мяса».

«Благоразумнее поэтому предполагать, что привоз продуктов как из местностей внутри страны, так и из за границы в общем уменьшится. Как же пополнить этот недостаток? Очень просто: заменить недостающее собственными силами, т. е. силами самого города.

Кропоткин не только предвидит величайшее затруднение нашей революции: расстройство промышленности, падение производительности труда, волну «лени», о которой кричат буржуазные экономисты, необходимость товарообмена между городом и деревней, но даже необходимость использования свободных городских земель для обработки их. Но ведь последнее решение предполагает длительный и трудный процесс.

А пока: что делать сейчас уже голодающему городу, когда он своего производства продуктов питания не наладил, когда городские склады опустошены и крестьянам нечего предложить, когда крестьяне, как он и предвидел сократили запашки и предлагают городу хлеб по мародерским ценам и совсем отказываются продавать? Неужели город должен совершенно распылиться и погибнуть в угоду некультурной, не революционной деревне, которую он сам разбудил к жизни и которой он добыл землю и волю?

Конечно, проницательный Кропоткин прекрасно видел неизбежность организованного насилия города над деревней, если только не хотят еще более жестокого и нечеловечного насилия деревни над городом, но сказать это означало признать борьбу классов внутри «народа», признать необходимость известной диктатуры, а это противоречило его основным предпосылкам — жалости, солидарности и безвластия. И он вопрос этот промолчал.

Не только в политике руководился Кропоткин чистой этикой. Без его ученые работы по биологии, зоологии и даже географии насквозь пронизаны этой любовью, которая в сущности была жалостью.

Известно, с какой .радостью он подхватил в 70 годах идею профессора Кесслера о том, что «помимо закона взаимной борьбы в природе существует еще закон взаимной помощи». Он в учении Кесслера почувствовал опору для «научного» обожествления жалости.

«Лишь в одном пункте»—говорит Кропоткин,—«я не мог вполне согласиться со взглядами Кесслера. Он упоминал о «родительских чувствах» и заботах о потомстве, как источнике взаимного расположения животных друг к другу...»

«Я обратил главное внимание на установку прежде всего важности взаимопомощи, как фактора эволюции, оставляя дальнейшим исследователям задачу о происхождении инстинктов взаимной помощи в природе».

Итак, Кропоткин, найдя случайно идею взаимопомощи, сознательно уклоняется от изучения ее происхождения, ибо боится, как 6ы не оказалось, что факты, собранные им в пользу пресловутой взаимной помощи, как и еще более многочисленные факты, говорящие против нее, ничего общего не имеют с той инстинктивной жалостью-солидарностью, которую он захотел возвести в мировой закон.

Я. НОВОМИРСКИЙ.

Коммунистический интернационал : Орган Исполнительного Комитета Коммунистического интернационала. - 1920 №16

Еще по теме:

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма. Часть 1.

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 2

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 3

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 4

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 5

Петр Алексеевич Кропоткин как теоретик анархизма, часть 6

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 1.

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 2.

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 3.