П. А. КРОПОТКИН

КАК ТЕОРЕТИК АНАРХИЗМА

Умер Петр Алексеевич Кропоткин.

Когда умирает большой человек и особенно, когда человек был общественным деятелем, вокруг его могилы начинается тотчас же ожесточенная битва: друзьям он искренно начинает казаться небывалым гением, враги его хотят убедить мир, что человечество в нём избавилось от злодея или изверга: те и другие непримиримы.

А мне хотелось 6ы остаться беспристрастным,—да простят мне друзья и враги его.

I.

Я встретился впервые с Кропоткиным в 1905 году в Париже, куда он приехал, кажется, нелегально. На частной квартире его друга собралось 2—3 десятка анархистов. Говорили о назревавшей революции в России и о роли анархистов в ней. Петр Алексеевич говорил много, мягко, умно, но, слушая его внимательно, хотелось сказать:    

«Не то, не то».

Он говорил о русской революции в том же тоне и теми же словами, какими он говорил 6ы о революции в Испании, или на Сандвичевых островах. Приехавшему из России прямо из горячего подполья и видевшему собственными глазами, как в ожесточенной, ужасающей борьбе классов разгорался костер гражданской войны, было странно, как-то приторно слушать стертые, почти ничего не значащие слова: о бунтовском духе, о творческом гении народа и т. д.

Когда мы робко попытались поставить вопрос о борьбе классов, Петр Алексеевич, обычно такой доброжелательный, крайне взволновался, пришел в раздражение и стал прерывать нас на каждом слове. Он, конечно, потом трогательно извинялся передо мной и шутливо просил

«простить старого дурака за несносный характер».

Я не только «простил», но был всецело очарован этой цельной, серьезной и правдивой душой мудреца. Но у меня осталось неискоренимое впечатление, что Петра Алексеевича Кропоткина в сущности уже нет, что он ушел от нас куда-то очень далеко: в прошлое ли, в будущее ли —кто знает?

Между нами, молодыми анархистами, и старым учителем. уже тогда, 15 лет тому назад, была непроходимая пропасть, все анархические течения России выросли в оппозиции и борьбе с учением Кропоткина. «Безначалие», «Черное Знамя», «Новый Мир», «Буревестник», — все эти органы, выражавшие различные оттенки анархической мысли в России, все, в сущности, шли против теории Кропоткина. Была лишь одна кропоткинская группа «Хлеб и Воля», но эта группа пользовалась наименьшим влиянием в России и вскоре слилась с другими.

Летом 1906 гола, на обратном пути из Америки, я заехал к П. А., который жил тогда недалеко от Лондона, в маленьком городке Бромлей, где занимал скромную виллу «Виола». Его не оказалось дома. Он лечился в Нормандии, но, получив от меня письмо о том, что я возвращаюсь в Россию на подпольную работу и хотел 6ы с ним повидаться, он ответил мне большим и ласковым письмом, сократил назначенный срок своего лечения и вернулся в Бромлей.

Мы провели много дней вместе, и я никогда не забуду того очарования, которое окутывало меня каждый раз, когда мне случалось оставаться с ним наедине, и он говорил мне своим ласковым, глубоким голосом о человеке, о солидарности, о терпимости к людям, о страданиях народа и о своей собственной жизни. Но как только разговор с заоблачных высот морали и философии опускался чуть-чуть ниже, Петр Алексеевич становился неузнаваем. Малейший намек на теорию борьбы классов, необходимость организации вызывал в нем непреодолимое раздражение, — разговор становился невозможным.

У всех на глазах назревавшая великая революция требовала от всех революционеров абсолютной ясности в программе, абсолютной точности, конкретности в тактике и величайшей организованности. Но напрасны были все наши попытки прийти к какому-нибудь определенному соглашению, великий учитель, проявлявший столько проницательности в исследованиях прошлого, расплывался в самых общих фразах, когда речь касалась современности.

Эти фразы были живыми цитатами из его статей, давно собранных в книжки: «Речи бунтовщика», «Хлеб и Воля» и т. д. Спорить нам не из-за чего было, но и сойтись также не было на чем. Когда нам казалось, что мы вполне поняли друг друга, неожиданно выскальзывал какой-нибудь «мелкий» тактический вопрос, который сразу опрокидывал все принятые пункты соглашения, —и спор начинался сначала. Последним камнем преткновения встал перед нами вопрос об отношении анархизма к «частным экспроприациям».

Этот вопрос тогда ставился очень остро, ибо под маской анархизма выступили целые толпы грабителей и хищников, грозившие совершенно затопить молодой идейный анархизм. Лидерам движения надлежало выступить определенно сурово и неумолимо. Молодые идейные анархисты, работавшие в России и видевшие угрожающие размеры зла, объявили экспроприаторству беспощадную войну.

Когда я сказал покойному Кропоткину, что мои друзья постановили беспощадно расстреливать всех, злоупотребляющих именем анархизма для своих грабежей и разбоев, он пришел в ужас и закончил свою длинную назидательную речь буквально следующими словами:

«Не убивать должны мы молодых людей. которые ошибаются, а учить их и переубеждать. Не только убивать, даже критиковать их не дело анархиста. Анархисты должны учить не критикой, а примером».

Это было, быть может, очень гуманно и не лишено зерна правды, но это правда была совершенно бесплодна: с такой тактикой можно было создать новую разновидность толстовства, но нельзя было создать единую, великую и могучую партию революции.

Переговоры кончились ничем. История показала, кто был прав. Хлебовольчество исчезло, как сон. без следа, а анархо-синдикализм ассимилировал и поглотил все остальные течения в русском анархизме. И, слушая горячие проповеди, я с горечью думал:

«Где же вождь анархизма — раз он не с ними, с борющимися и творящими новую жизнь?»

Прошло еще много лет. Мы пережили еще две революции —мартовскую и октябрьскую. Группа русских анархо-синдикалистов задумала поставить большую политическую анархическую газету. Чтобы ее сделашь объединяющим, организующим центром всего русскою анархизма, нам нужно было имя Кропоткина.

Мы вступили в переговоры с ним и дали ему понять, с каким восторгом эта идея бьла принята во всех кругах анархизма, в том числе его личными друзьями. Но Кропоткин нашел, что не время издавать большую политическую газету, что надо создавать кружки, вести пропаганду—действовать личным примером, перепечатывать и распространять статьи из «Lеs tеmрs nоuvеfux», «Lа Revolte», статьи, давно уже ставшие археологической релкостью. И в конце 1917 г. Кропоткин не был с нами, с живыми, а с теми, что давно ушли из жизни.

Когда пришло известие о том, что в городе Дмитрове скончался Петр Алексеевич Кропоткин, все любившие его (а их очень много, ибо любили его все знавшие его) почувствовали, вместе с глубочайшей болью, что вместе с великим старцем сошел в могилу традиционный, оторванный от жизни и мечтательный анархизм.

Немудрено, что уже под самой могилой его скрестились мечи давно уже борющихся двух тенденций в русском анархизме, которые можио выразить так: реализм или утопизм? С жизнью или вне ее? И не трудно предвидеть, что победит та, которая все побеждает — жизнь.

Скоро все анархисты поймут, что нельзя делашь добродетель из дешевой критики и изображать какую-то особую «революционность» под видом молчания, вот почему исходным пунктом нового движения должна стать объективная, чисто научная критика наследства, оставленного Кропоткиным.

Я. НОВОМИРСКИЙ.

Коммунистический интернационал : Орган Исполнительного Комитета Коммунистического интернационала. -  1920 №16

Еще по теме:

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 1.

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 2.

П. А. Кропоткин. К возвращению в Россию. Часть 3.

Возвращение в Россию П. А. Кропоткина (30 мая 1917 г.)

Петр Алексеевич Кропоткин - Исследователь забайкальской Сибири