НА ВСЕМИРНОЙ ВЫСТАВКЕ
(Письма из Парижа)
II.
— Ну-те-ка, господа, в заключение еще по рюмочке, за здоровье Эйфелевой башни,—
предложил Павел Иванович, после того, как, сидя в нашем азиатском отделе за столиком, мы выпили уже и за наше общее здравие, и за успех выставки, и за процветание конного завода Павла Ивановича, и даже за здравие его жеребца «Буланже», «замечательных кровей».
— Gагсоп, сколько за все? —крикнул Павел Иванович.
— Diх frаnk's, quаtrе-vingt сеntimes,—отвечал, коверкая слова, «гарсон» в белой рубахе.
— А ты какой губернии? — спросил его Павел Иванович.
— Мы-то?... Мы костромские...
— Где же ты по французски выучился?
— Да тут... перенимаем понемножку...
— А что, хорошо тут?
— Какое—хорошо! Помилуйте, очень даже плохо...
— Плохо?... Чем же?
— Да народ тут все какой-то... сказать просто — жидоморы... на чай по два, да по три су дают, по нашему выходит меньше пяти копеек...
— Вот что!... Да, у них это не принято, не то что у нас...
— Помилуйте-с!... Да у нас в России, с позволения сказать, мастеровой какой и тот пятачка не даст, а уж если господин...
— Ну, а русских разве мало бывает?
— Очень мало... а если которые и бывают, так тоже, глядя на французов, за ними подражают... тоже норовят медяками наградить...
«Наградив» парижского полового серебром для поддержания нашей репутации, мы пошли осматривать залы отдела. Павел Иванович всем был недоволен. Попали мы в зал, где собраны экспонаты главного управления уделов. У стен сложено много образцов разного дерева.
— Эка дров-то понатащили, — заметил Павел Иванович,—нашли, чем удивить: дескать, посмотрите, какие мы умные, до сих пор леса истребляем на топливо...
— Ну, что ты околесину мелешь?—вспылил справедливо дядя, — во-первых, это не дровяной лес, а строевой, а во-вторых, ты посмотри, что это за дерево, прочти, вот, , что написано: «сосновые бревна, бывшие под водой 70 лет»...
— Экое диво!... Брось бревно в воду, оно и будет лежать, хоть тысячу лет!... Есть чем гордиться!... Нет, ты мне покажи какое-нибудь изделие из этого бревна, да такое, которого другой не сумеет сделать— вот когда я подивлюсь!...
Дядю эти речи ужасно возмущали. В них так ярко сказывалось это, к несчастью присущее нам, стремление к самооплеванию, которое заставляет нас быть к себе и своим несправедливее, чем к злейшему врагу...
Когда мы этому же Павлу Ивановичу показали в другом зале деревянный кессон, построенный для нужд мостостроительства на Сибирской дороге, и дядя «ткнул его носом» в это чудное сооружение, говоря: «ну, а вот, тебе изделие из бревен, которого ни один иностранец еще не придумал», то Павел Иванович, не моргнув глазом, отвечал:
— Ну, что ж из этого?... Я не инженер, я не знаю, насколько это полезно, но уж поверь мне, что, раз это англичане не выдумали, то, конечно, это вещь непрактичная...
Дядя от досады чуть не лопнул.
— Тебя самого верно англичане выдумали, только извини, брат, выдумка эта не делает им чести,—сказал он, побагровев, — но Павел Иванович только расхохотался, даже не подозревая, в какой мере дядя был прав, говоря, что люди подобного рода, сколько бы их ни было в России, в такой же мере «русские», как те «mоntagnes russes», которые устраиваются на всех ярмарках за границей...
К сожалению, присматриваясь и прислушиваясь здесь, а также читая, что пишется отсюда, убеждаешься, что «Павлов Ивановичей» у нас много, очень много, больше, чем нужно даже для успеха нашего коннозаводства, и уже конечно гораздо больше, чем нужно для нашей репутации за границей... Я часто слышу пренебрежительные отзывы о нашем отделе (вернее отделах, так как их много), слышу нарекания на устроителей нашей выставки, и чем больше смотрю, тем больше убеждаюсь, что говорят это только «Павлы Ивановичи».
Я знаю, что и того, «что сделано», достаточно, чтобы сказать, что Россия занимает на выставке видное и почетное место. Убеждаюсь я в этом из сравнения нашего отдела с другими: ни один из отделов не богаче нашего, а громадное большинство их беднее его. Этим объясняется и чрезвычайный наплыв публики в наш отдел, где ее бывает обыкновенно больше, чем где-либо. Когда я указал на это обстоятельство Павлу Ивановичу, он, иронически улыбаясь, ответил:
— Неужели вы не догадываетесь, что это просто то, что французы называют un suссes de сuriositeе: идут в русский отдел потому, что это «экзотический» отдел, где можно увидеть диковинки, чудеса в решете — вот и все...
И все это вздор, клевета: на выставке есть добрый десяток павильонов гораздо экзотичнее нашего—китайский, турецкий, дагомейская деревня «с живыми неграми», и т. п.— но там публика не толпится, как у нас.
На эту тему мы сильно поспорили, но в минуту, когда, казалось, спор неминуемо должен был перейти в ссору, Павел Иванович вдруг схватил нас за руки с видом восхищенного младенца и крикнул:
— Стойте!... Вы «гвоздь»-то нашего азиатского отдела не видели!..
— Какой же это гвоздь? Сибирский поезд?
— Какой там сибирский поезд—это, душа моя, для детей... нет, вы богов Ухтомского не видели?...
— Богов Ухтомского? Это еще что?
— Боги разные... собственность князя Ухтомского... выставил нам в назидание, вот увидите!
Павел Иванович привел нас в зал центральной Сибири. Тут в громадных витринах, на полках, на шкафах, даже просто па полу наставлены металлические фигурки идолов. Какая масса!... Их тут сотни, если не тысячи, из камня, из бронзы, из железа, из меди, сидячие, стоячие, лежачие — целый буддийский Олимп. И какие все уроды! Одни с пятью головами, другие с восемью руками, а у тех, у которых и головы, и руки в должной пропорции, части тела отличаются удивительными размерами: то голова, как котел, то живот в форме исполинской тыквы...
Павел Иванович подвел дядю к одному шкафчику с идолами, и в следующий момент они оба буквально покатились со смеха.
— Смотри, смотри,—толкал Павел Иванович дядю в бок,—каково? а?... ха-ха; ха-ха!...
— Нет, это еще лучше... смотри!... Ха-ха-ха!— вторил ему дядя, толкая его локтем и тыча пальцем на что-то в шкафчике...
И они, как два школьника, хохотали и забавлялись у этой диковинной витрины. Я зашел с боку и посмотрел... Мне стало досадно... Какая гадость!... И зачем это князю Ухтомскому пришла несчастная мысль выставлять эти безобразия? Здесь им не место, где толпятся молодые девушки и дети... Быть может, эти продукты дикой фантазии полоумных аскетов и интересны с «научной» точки зрения — но тогда им место в музее, а не здесь... Хорошо еще, что распорядители выставки догадались спрятать этот шкафчик в угол...
— Будет вам, господа, увлекаться идолами Ухтомского,—сказал я, — посмотрите лучше, какие чудные камни выставила Сибирь позади вас...
— А? что?... Сибирские камни?—обернулся дядя,—ну, что камни, вздор!... Нет, ты посмотри вот эту группу... ха-ха-ха!...
И дядя опять, покатился со смеха. Он был просто неузнаваем.
— Да вы посмотрите, дядя, ведь замечательные камни: аметисты, величиной в грецкий орех, топаз, величиной в куриное яйцо,—чудеса, да и только; какие-то «оленины» оригинального зеленого блеска, розовые «селениты»...
.— Это все стара штука,—перебил меня Павел Иванович,—все это мы уже видели в Нижнем, да и весь то сибирский отдел все та же канитель... Ну, довольно!... Гайда, хлопцы! Пора в Пекин ехать, пойдем в поезд...
Мы вышли из-за сибирского отдела во внутренний дворик Кремля и, поднявшись по резной лесенке, очутились перед поездом, из настоящих и притом весьма элегантных вагонов.
— Поезд в Пекин скоро пойдет?—спросил дядя у кондуктора, одетого в обычный коричневый мундир кондукторов.
— Нет, поезд пойдет лишь в 3 часа, не достает тока.
— Чтоб вам скиснуть!—крикнул Павел Иванович.
Кондуктор, не поняв этого сказанного по-русски пожелания, счел полезным однако заметить, что это не их вина.
— Ну, черт с ними... в другой раз придем,—сказал нам Павел Иванович,— теперь, пожалуй, и не вовремя в Пекин ездить, еще, того и гляди, эти косоглазые на кол посадят. Читали ведь, какие у них бунты происходят?...
— Да, дела... того... усложняются,—промолвил дядя, хмуря брови, — я думаю, что без кровопролития дело не обойдется, потому что сами китайцы недовольны нынешним положением...
— А вот мы сейчас их самих спросим,—вот ведь дворец самого Сына Неба, китайского богдыхана,
—сказал Павел Иванович, указывая на причудливую одноэтажную постройку с выгнутой крышей, выкрашенную во все цвета радуги и украшенную глупейшими китайскими фонарями в виде рыб и драконов.
А. Хозарский.
Московский листок (большая политическая внепартийная газета) № 154, 3 июня 1900 г.
Еще по теме
Современное состояние работ на Всемирной выставке в Париже
Парижская всемирная выставка 1900 г. Часть 1
Парижская всемирная выставка 1900 г. Часть 2
Россия на всемирной выставке в Париже. Часть 1
..............................................
На всемирной выставке (Письма из Парижа) -2
На всемирной выставке (Письма из Парижа) -3
На всемирной выставке (Письма из Парижа) -4
|
