Начало:
Дело Бейлиса. Хроника судебного разбирательства. Часть 1. 25 сентября 1913 г.

Дело Бейлиса.

9 октября 1913 г.

КИЕВ. Возобновляется перекрестный допрос Красовского, показывающего на вопрос прокурора, что Луке носа не переделывал. На вопросы Шмакова относительно Арендаря и Тартаковскаго свидетель заявляет, что сведений не собирал; во время обыска у Бейлиса осматривал комнату жившего в квартире Бейлиса Шнеерсона или Чернобыльского; занесено ли это в протокол  - не помнит; признает, что были случаи, когда он по обыскам и осмотрам протоколов не составлял.

На вопрос члена суда Юркевича, что он сделал в смысле розысков на территории завода Зайцева, свидетель показывает, что производил обыски в шорной, в квартире Бейлиса и в сторожке, где жил Юхриков, у которого он нашел окровавленный нож и мешок, осматривал местность, обследовал колодцы, но никаких обстоятельств, имеющих отношение к убийству, не установил. На вопрос, не приезжал ли кто из иногородних резников 27 марта, отвечает, что этого также не установил. На вопрос о судимости свидетель показывает, что привлекался пять раз; три дела прекращены во время предварительного следствия, по делу о служебных подлогах оправдан, а по делу о незаконном лишении свободы политического судом объявлен выговор за несоблюдение формальностей. На вопрос прокурора отвечает, что не узнавал когда уехал Эттингер. На вопрос Грузенберга, наводил ли справку о всех живших на заводе 12 марта евреев показывает (?). На вопрос Карабчевского, не получено ли от рабочих завода Зайцева указаний на возможность ритуального убийства, Красовский заявляет, что сам переодевался в рабочий костюм и слушал разговоры рабочих: общее мнение рабочих, что убийцы—воры. Осматривая квартиру Чеберяк, узнал, что в мае 1911 г. она переменила сарай; в старом был погреб, выкопанный в глине; в новом обнаружена была взломанная массивная железная касса. Спрошенный прокурором, удостоверяет, что 12 марта 1911 г. в подворной книге завода Зайцева значился проживающим Прицкор.

В виду усмотренных противоречий прокурор и гражданские истцы просят огласить некоторые части показаний свидетеля следователю. На вопрос Маклакова показывает, что с Дьяконовыми приходилось действовать очень осторожно, чтобы войти в доверие. Замысловский интересуется, знал ли свидетель, что Малицкая бросала камни в окна Чеберяк? Красовский отвечает, что ссоры были, но это не имеет отношения к серьезным разоблачениям преступной деятельности Чеберяк.

Огласивши часть показаний Красовскаго на предварительном следствии, суд удостоверяет, что относительно ряда обстоятельств, в том числе о заявлении Наталии, будто Андрюша часто бывал у Чеберяковой после переселения в слободку, свидетель следователю не показывал.

Спрошенный Замысловским, свидетель говорит, что не помнит, говорил-ли следователю, что Марголин, по словам Бразуля, сказал, что Чеберякова, если поможет, будет вознаграждена прогрессивной частью общества, заинтересованной в раскрытии преступления и в уничтожении версии о ритуальном убийстве и, в случае опасности, ей будет предоставлена возможность выехать.

На вопрос Замысловского, если у следователя так записано, что значит, — верно, Красовский возражает, что следователь мог его неправильно понять. На указание Замысловского на другие противоречия, свидетель утверждает, что теперь, показывает правильно. Спрошенный председателем, свою подпись под протоколом допроса у следователя признает. Спрошенный Карабчевским, объясняет, что при розысках постоянно сносился с следователем и на допросе о многом мог умолчать, ибо следователь был обо всем осведомлен.

Относительно Эттингера передопрашивается Зайцев, не показывающий ничего нового.

Передопрашивается Голубев в связи с вчерашними показаниями Красовского, на вопрос Шмакова показывающий, что по делу о мошенничестве осужден приказчик Пашенки; последний же был оговорен и судом оправдан. Относительно Павловича свидетель заявляет, что утверждение, что Павлович вор и грабитель—неправда. Свидетель вчера справился в ведомости о судимости, получил справку из полиции и утверждает, что Павлович за кражу не судился, а судился лишь за уличные дебоши и сейчас отбывает воинскую повинность.

После перерыва Красовский взволнованно заявляет, что узнал, что в его квартире производят обыск и допрашивают больную жену, на какие средства они живут, поэтому просит оградить его. Председатель: „Это суда не касается. Заявите губернатору". По ходатайству Красовского, суд отпускает его до 10 октября.

По ходатайству Шмакова, в связи с показанием Красовского о том, что до вскрытия, произведенного 22 марта, днем, публика не заняла характера преступления, оглашается и приобщается к делу нотариальная копия заметки „Киевской Мысли" от 22 марта 1911 года с подробным описанием пещеры и трупа Ющинского.

Председатель предлагает Зарудному впредь делать заявления более осмотрительно. Зарудный признает, что вчера был неправ и извиняется перед Шмаковым.

Модистка Екатерина Дьяконова к показаниям, известным из обвинительного акта, прибавляет, что познакомилась с Чеберяковой в 1909 году. Зимой 1911 г. Чеберякова пригласила ее на вечер, заявив. что будут профессора и доктора. На вечере она познакомилась с Модзалевским, Сингаевским, Рудзинским и Латышевым, но скоро ушла, ибо, играя в почту, получила оскорбительную записку. Когда днем 12 марта зашла к Чеберяковой, дверь открыла хозяйка, и свидетельница увидела перебегавших из большой комнаты в маленькую Сингаевскаго, Рудзинского и Латышева. В большой комнате был беспорядок, точно после бала. Чеберякова на кухне угощала свидетельницу чаем. Свидетельница ушла, а мужчины остались. Вечером 12 марта Чеберякова зашла к свидетельнице, но оставалась недолго, заявив, что нужно провожать доктора и везти чемодан на вокзал

На вопросы прокурора свидетельница отмечает, что следователю, запутавшись, ошибочно показала, что видела 12 марта у Чеберяковой также и Лисунова. В конце апреля 1912 г. познакомилась с Красовским и бывала с ним в театре и ресторанах.

Рассказывая о встречах на Кадеском шоссе с человеком в маске, добавляет к изложенному в обвинительном акте, что маска приглашала свидетельницу участвовать в убийстве Красовского, Фененко, подполковника Иванова и всех насоливших. Свидетельница притворилась, что согласится, если маска откроет, кто убил Ющинского.

Маска заявила: «сами знаете», а потом сообщила версию об убийстве Рудзинским и другими в квартире Чеберяковой. Свидетельница поверила рассказу. Голос человека в маске на голос Красовского не походил. Первым допрашивал свидетельницу Иванов, отнесшийся к заявлению о маске несерьезно. К следователю на первый вызов она не явилась, ибо Красовский телеграммой пригласил ее на свидание. На вопросы Замысловского отвечает, что не знала о сношениях Чеберяковой с преступным миром. С детьми Чеберякова обращалась строго, била их, дети боялись матери и повиновались. После вечера, на котором она познакомилась с Сингаевским и другими, была у Чеберяковой до 11 марта раза два. 11 марта зашла днем за книгой. Зашедшего за порохом Ющинского не заметила. Когда по приглашению ночевала у Чеберяковой 4 марта, то легла в ботинках на кровать Чеберяковой. Ночью сбросила давивший ботинок и просунутой в решетку кровати ногой нащупала предмет в мешке, похожий на труп, и испугалась.

Чеберякова сказала: „Не обращай внимания, это тряпки". Свидетельница отрицает, будто передавала Красовскому, что Чеберякова объяснила, что в мешке краденое, и настаивает, что Чеберякова сказала, что в мешке тряпки.

Далее, на вопросы Замысловского Дьяконова показывает, что с Красовским познакомилась в конце апреля 1911 г. на квартире служащего железной дороги Журавскаго. Ужинала с Красовским в ресторанах с вином, возможно, раз тридцать. Сколько Красовский платил по счетам, не знает. Непосредственно после знакомства говорили об убийстве. Познакомилась с подполковником Ивановым по совету Журавского которому сообщила о получении письма с угрозами. Иванов два-три раза давал ей на трамвай по пяти рублей. Свидетельница настаивает, что деньги давались не за сведения, а лишь из любезности. Приходила к Иванову без вызова и рассказывала о встрече с маской и письме. С Равич познакомилась на похоронах Жени и узнала от Равич, что она знает что-то, но боится сказать.

После смерти Вали Равич рассказала, что видела в ковре у Чеберяковой труп. Связанная словом, свидетельница молчала. На вопрос, как могло случиться, что выдрессированная и боявшаяся матери, по словам свидетельницы, Людмила почти созналась в соучастии матери в преступлении, свидетельница объясняет, что она спросила, и Людмила сообщила ей под секретом. На вопросы Грузенберга и Карабчевского свидетельница показывает, что Иванов советовал свидетельнице отправиться ужинать с маской, однако, не дал человека, чтобы проследить маску, о чем просила свидетельница. Свидетельница не знает, по какому поводу Иванов поддерживал с ней сношения. На вопросы председателя свидетельница показывает, что стала подозревать Чеберякову после обнаружения трупа и рассказала об этом Красовскому спустя год. Первый раз маску встретила случайно, следующая встреча была условленной. На вопрос прокурора Дьяконова объясняет, что раньше ей снился труп в ковре, а потом Равич рассказала, что видела труп в ковре у Чеберяковой.

Оглашается протокол предъявления следователем в тюрьме Дьяконовой арестантов. Карабчевский подчеркивает, что свидетельница опознала Гудзинскаго и Латышева. Предъявляются карточки арестантов, в которых свидетельница опознает, Сингаевского, Рудзинского и Латышева.

Свидетельница показывает, что в августе 1911 г. заметила на девочке Чеберяковой мужские ботинки и спросила, в чьих девочка ботинках, не Ющинскаго ли? Чеберякова ответила: „Ты сошла с ума!" В день обнаружения трупа Чеберякова, встретясь с Дьяконовой, говорила, что убили жиды. На очной ставке Чеберякова заявляет, что девочка носила ботинки мальчика Жени. Дьяконова заходила к ней только 20 марта и позже, 11 и 12 марта не заходила и 14 марта у ней не ночевала.

Предъявляется бумага с проколами, найденная около пещеры. Дьяконова подтверждает, что при игре в почту записки писались на такой, же бумаге. Дьяконова вновь подтверждает, что была у Чеберяковой 12, 13 и 14 марта. Дети Чеберяковой были у бабушки. Добавляет, что мешок, стоявший рядом с кроватью, был прикрыть различным бельем. На кухне 12 марта видела ванну с грязной водой. Чеберякова заявила, что будет купать детей и мужа. Передопрошенная Чеберякова заявляет, что дети вместе надолго не отлучались:    у одного ребенка не было даже пальто.

В виду противоречий оглашаются показания Дьяконовой. Оглашаются справки. 1-я удостоверяет, что Лисунов, начиная с 18 февраля по 17 марта 1911 г., содержался под стражей. 2-я,—что Лисунов в 1911 г. в харьковской тюрьме не содержался: 3-я касается времени дежурств мужа Чеберяковой. Свидетельница вновь подтверждает, что ошибочно показала следователю, что видела 12 марта Лисунова.

Предъявляется наволочка, найденная около пещеры. Свидетельница признает в ней наволочку Чеберяковой. Прокурор просит прекратить осмотр, считая его бесполезным. Зашита, наоборот, находит весьма важным рассмотреть вещественные доказательства. По предложению председателя, свидетельница дает подробные объяснения присяжным относительно вышивки вензеля, а также шитья наволочки. В виду противоречий оглашаются показания свидетельницы на предварительном следствии, где она показывала, что вензель вышит только красным, а теперь показывает, что красным и черным. Прокурор просит присяжных помнить о наволочке. Свидетельница впервые узнала таинственного человека в маске. Зарудный обращает внимание, что на предварительном следствии наволочка и бумага с проколами свидетельнице не предъявлялись.

Допрашивается Ксения Дьяконова, повторяющая рассказ сестры о знакомстве с Рудзинским и другими Веры Чеберяковой в начале марта 1911 г. На вопросы прокурора заявляет, что Чеберякова в седине марта жаловалась, что к ней ходят тени, ей страшно, и просила придти ночевать. Сестра Екатерина ходила, но когда, не помнит. Красовский больше занимался сестрой, мало посвящавшей свидетельницу в беседы с ним. На вопросы сторон сообщает, что 20 марта Чеберякова рассказывала о находке трупа. Свидетельница шила Чеберяковой из дешевого коленкора четыре новые наволочки; вышивка на старой наволочке сделана в виде елки, красным с черным пополам.

В полиции свидетельнице предъявили карточки виденных у Чеберяковой лиц, и сначала она не признала, стыдясь с ними знакомства, а потом признала. Чеберякова, узнав об этом, упрекала свидетельницу за признание. Равич передавала свидетельнице, что Чеберякова поручила ей прятать револьверы.

По желанию присяжных, свидетельнице предлагается начертить узор вензеля, вышитаго на наволочке Чеберяковой. Затем предъявляется наволочка, найденная в пещере. Дьяконова удостоверяет, что эта наволочка Чеберяк. Прокурор спрашивает, каким образом свидетельница нарисовала совершенно другой узор, чем на наволочке? Дьяконова заявляет, что узор помнит смутно, но наволочка безусловно Чеберяк. По ходатайству прокурора, заносится в протокол признание свидетельницы, что ею нарисован не тот узор, который на наволочке. Зарудный обращает внимание, что свидетельница до предъявления наволочки, говоря об узоре, заявила, что по обе стороны стебля елочка. Грузенберг обращает внимание, что следователь на предварительном следствии, допрашивая о наволочке, не предъявил таковой свидетельнице.

Перед окончанием около 12 ч. ночи заседания Григорович ходатайствует о занесении в протокол, что в сегодняшнем заседании ни разу не было упомянуто имя подсудимого.

ИЗЪ ПЕЧАТИ

Отклики дела Бейлиса.

Мнение проф. Сербского.

В "Русских Ведомостях" № от 1 и 2 октября, напечатана обширная статья бывшего профессора психиатрии в московском университете Сербского по поводу экспертизы Сикорского, положенной в основу обвинения против Бейлиса.

Эпиграфом к своей статье проф. Сербский взял след. слова:

«С чувством искреннего и глубокого сожаления отмечаем мы на страницах нашего журнала историю о том, как маститый русский ученый скомпрометировал русскую науку  покрыл стыдом свою седую голову.

Соответственно такому эпиграфу проф. Сербский находит эксперту Сикорского "не выдерживающей критики": «при убийстве Ющинского,— пишет Сербский, — не  было ни истечения крови, ни причинения мучительства».

Представив, далее ряд серьезных замечаний по поводу всей системы проф. Сикорского, проф. Сербский пишет: «Можно сказать, что наука с ее первым и необходимым условием,—добросовестностью,—в ней и не ночевала. Говоря словами самого Сикорского, его экспертиза представляется мне не случайным или простым заблуждением, "но сложным квалифицированным  (зло)деянием, которое тщательно обдумано и планомерно исполнено".

Профессор Вагнер.

Известный психиатр, профессор Вагнер, осуждая ритуальную легенду, высказался об экспертизе проф. Сикорского.

— Я, — заявил ученый, — считаю ритуальное убийство в деле Ющинского немыслимым.

Случалось, что и у служивших в еврейских семьях девушек внезапно рождался болезненный страх, будто евреи их хотят убить.

Однако, во всех подобных случаях психиатру было легко установить, что такие девушки подпадали или под постороннее влияние, или же страдали умопомешательством.

Бывали и обратные случаи с евреями, фантазирующими о ритуальном убийстве ими якобы совершенном.

Но и эти субъекты были ненормальны. В итоге, я заявляю, что ритуальное убийство, научно неизвестное, не существует.

Профессор Филиппович.

Известный политико-эконом профессор Филиппович считает дело Бейлиса не юридическим процессом, а — специально политическим.