На всемирной выставке (Письма из Парижа) - 5 - 15 Августа 2020 - Дневник

В полутемной комнате, часть которой занята невысоким помостом, теснится человек двадцать пестрой международной публики. На помосте вдоль стен сидят арабы и арабки. Седобородый старик в белом «бурнусе» держит на коленях гитару, рядом толстый чернобородый араб, закутавшись в желтый балахон, прижимает к себе исполинскую мандолину с тремя струнами; молодой, свирепого вида, бедуин держит в руке, точно палку, длинную свирель, а дальше черный, как сажа, негр в синем плаще зажал между колен высокий барабан из обрубка дуплистого дерева. Арабки, смуглые, некрасивые, обвешанные бусами и монетами, в глупейших кринолинообразных юбках, сидят смирно рядышком, как наши цыганки перед пением.

Но вот старик кивнул головой, и в тот же момент грянула музыка. Какая музыка!... Негр быстро колотил пальцами по барабану, вызывая тупые деревянные звуки; гитара и чудовищная мандолина вторили ему глухими аккордами, и на этом мрачном фоне пронзительно кричала и визжала без толку и отчаянно свирель бедуина.

Одна из арабок, короткая, толстая, в розовой юбке в виде кринолина и с сафьянными «бабушами» на босу ногу, выскочила вперед и стала ломаться... именно ломаться, потому что танцем нельзя назвать ее движения.

Она двигалась не всем туловищем, а так сказать танцевала всеми частями тела по очереди, при чем позвоночный столб обнаруживал чрезвычайную гибкость... Даже головой танцевала она: стоя неподвижно, она дергала головой взад и вперед, точно испорченная кукла-автомат.

— Это знаменитый танец живота, - объясняет возле меня какой-то франтик своей даме.
— А? Это знаменитый танец живота?— повторяет та, с благоговением взирая на ломающуюся арабку.

— И зачем она так ломается?—спрашивает мой дядя.
— Зачем! Да вероятно, по их мнению, это очень красиво,—замечает наш спутник Павел Иванович.

Красиво!... Невольно припоминается рассказ известного исследователя Африки, Ливингстона, как однажды он спросил одну довольно хорошенькую девушку с берегов озера Чад, для чего она вставила себе в губу так называемое «пелелэ»—деревянное блюдечко, которое, при улыбке поднимаясь вверху, закрывает всю верхнюю часть лица,—

Как для чего?—отвечала, улыбаясь, девушка, да для того, чтобы быть красивее!...

Всему бывает конец, и арабка, выломав себе все позвонки, окончила свой «танец живота», который скорее надо было бы назвать «танцем позвоночника», и стала кружиться на месте. Ее розовый кринолин принял вид лампового абажура и вся она стала напоминать большую лампу с трельяжем, крутящуюся в витрине магазина. Оркестр кошачьей музыки ускорял темп, арабка вертелась все быстрее и быстрее, и вдруг мы вздрогнули от пронзительного воя... Выли арабка, сидевшие вокруг нее. Они выли пронзительно и жалобно, повторяя слог: «а-ла-ла-ла»... От этого дикого воя мурашки пошли по коже. Танцовщица вертелась все быстрее и быстрее, вытаращив глаза и разинув рот,—на нее страшно было смотреть...

— И как это полиция позволяет? —заволновался дядя,—ведь она может помереть так!
— Э, полноте, не такая это порода,—заметил успокоительно Павел Иванович.

И, действительно, провертевшись волчком добрых двадцать минут, «lа bеllе Fаtmа» сразу остановилась, покачнулась, как пьяная, раза два, а потом, перешагнув через лампочки,, которыми обставлена «сцена», пошла с блюдечком в руках и с бессмысленной улыбкой на толстых губах собирать дань своей красоте и искусству...

— И на такую мерзость смотреть сбегается «tоut Раris», люди, считающие себя и культурными, и обладателями тонкого артистического чутья,—возмущался дядя, сходя по лестнице.

— Артистическое чутье? У них? У парижан? Ха-ха-ха!—расхохотался Павел Иванович,—да кто вам сказал?!.. Парижане это —римляне времен падения Римской империи: артистическое чувство у них выродилось, у них нервы так надерганы, что им нужны сильные, хотя бы и безвкусные зрелища...

Посмотрите на монмартрские театрики, посмотрите их модные пьесы — это балаганщина, которая может нравиться только людям с притупившимися нервами... Им нужны сильные эффекты, они нормально жить не могут, они могут или плакать или смеяться, им нужны бои быков, они бы таяли от восторга, если бы им показали бой гладиаторов, и платили бы сумасшедшие деньги, чтобы увидеть, как львы и тигры терзают живых людей, будь они христиане или жиды!...

— Покажи ты мне что нибудь выставочное, а то мы все балаганы смотрим,—упрекнул дядя Павла Ивановича, когда мы очутились на площадке, окруженной восточными постройками.

— Тебе хочется выставочных чудес? Изволь!... Куда хочешь? Хотите видеть храм Буды, или вашему сердцу ближе наши косоглазые соседи японцы, или, может, вы предпочитаете гулять на берегах Гвадалквивира и смотреть прекрасных андалузянок? Приказывайте, я к вашим услугам, мне все одинаково наплевать,—сказал Павел Иванович.

— Пойдем куда ближе,—отвечал дядя.