А. М. Каледин и свободы - 10 Октября 2018 - Дневник

Каледин—враг свободного народа.

Каледину—ненавистны гражданские свободы.

Каледин устремляет все силы казачества к одной цели—к уничтожению завоеваний революции и к восстановлению исконного самодержавия.

Вот представление о Каледине, составившееся после его известного выступления в московском государственном совещании, у тех „демократических" кругов, которые впоследствии, захватив в свои руки власть, повторили зады царского самодержавия в наихудших его проявлениях и с корнем вырвали все гражданския свободы...

А Керенский, тогда еще кумир демократии, это представление о Каледине постарался внушить всему миру при помощи печатного станка и радиотелеграфа прокричал его „всем, всем, всем!" и даже для вящей убедительности мобилизовал целых два военных округа против Каледина, для подавления его контреволюционной и монархически-реставрационной деятельности...

А между тем среди государственных деятелей, волею судьбы или случая с кинематографической быстротой сменявшихся, у кормила верховной власти со дня отречения Николая II и по день свержения Временного Правительства,—едва ли был хоть один, так бережно и свято охранявший гражданские свободы во всей их демократической чистоте, как это делал Каледин.

И делал это не в широковещательных декларациях, не в пышных фразах с высокой трибуны, не на глазах широкой публики под ее бурные аплодисменты, для ея восторженных оваций, для завоевания себе популярности.

Нет, Каледин делал это просто, как была проста вся его жизнь,—без всякой помпы, без фразы и жеста,— делал потому, что считал себя обязанным делать это по долгу совести, и делал это даже тогда, когда навлекал этим на себя неприязнь и прямую вражду влиятельных кругов, а между тем легко мог бы избежать этого, стоило лишь сделать маленький, самый маленький уклон в сторону, чуть заметную, совсем мало, едва заметную извилину, к чему тысячи очевидных поводов, таких понятных, таких наглядных давала сама окружающая жизнь, чрезвычайные, исключительные обстоятельства и события самого переживаемого момента...

Быть может, скажут, в такое сложное, в такое многограннное, в такое мудреное время и не следовало вовсе быть слишком цельным, слишком последовательным слишком прямолинейным.

Быть может, в исторической перспективе прямая линия и не всегда есть кратчайшее расстояние...

Ведь, чтобы переплыть бурный поток прямо напротив, надо взять против течения наискосок...

Может быть, все это и так.

Но...

Прямой Каледин мог ходить только прямыми путями.

И вот припоминается мне один случай, известный только мне одному,—маленький случай, но Каледин здесь поднялся во весь свой духовный рост.

Вижу Алексея Максимовича в его кабинете, во дворце.

Сидит за письменным столом. Сидит, как всегда, немного сутулясь, спокойный и суровый. Брови угрюмо сдвинуты. Глаза остро сощурены и в них поблескивает сосредоточенное, пытливое внимание.

Перед ним представитель одного из крупнейших горнозаводских предприятий на юге России. Его приезд сюда вызван исключительными событиями заводской жизни. Аудиенции добился он вне обычного порядка, не в определенные часы, срочно, и теперь спешно докладывает атаману о том, что происходит у них там, на заводе.

По его словам, выходит так, что все их огромное горнозаводское дело может быть взорвано сейчас деятельностью одного казачьего офицера расположенной там сотни. Он, этот казачий офицер, определенно ведет агитацию среди рабочих. Возбуждает их против владельцев предприятия, против управляющего, против всей заводской администрации, против инженеров... Уже была вспышка... Едва не был убит управляющий. После этого удалось беспокойного офицера убрать... перевести оттуда в город...

— Как перевести? Убрать?..—перебивает Каледин, искренне изумляясь.—По закону этого нельзя сделать, если его часть осталась там и он не получил нового назначения, а такого приказа не было.

Каледин смотрит вопросительно, и его густые брови ниже надвинулись на сощуренные глаза.

Представитель завода ничего не отвечает на наивный вопрос Каледина. Да и что мог бы он сказать?! Ну, пусть по закону и нельзя, а ведь сделано... На то нужно уменье, связи, знакомства...

Не отвечая на вопрос Каледина, представитель завода в мягких, но убедительных выражениях продолжает рисовать дальнейшую вредную деятельность казачьего офицера. Оказывается, он стал тайком приходить из города на завод. Конечно, администрация не пропустила бы его в мастерские через главный вход; поэтому он, при помощи сочувствующих ему рабочих, пробирался скрытым путем, через задворки и чуть ли даже не через забор, и таким образом по-прежнему продолжает свою деятельность, крайне опасную для завода...

— Не нужно пресечь, а его самого—подальше и окончательно убрать, чтобы он лишен был всякой возможности появляться на заводе,—мягко, но многозначительно заканчивает представитель завода.

Каледин в упор смотрит ему в глаза прямым и тяжелым взглядом.

— Чего же вы от меня хотите?—негромко, сдержанно и четко спрашивает он.

Представитель завода, опять не отвечая на вопрос, еще более мягким голосом, но еще более мрачными красками изображает деятельность казачьего офицера среди рабочих. Он их систематически развратил и распропагандировал. А так как завод обслуживает крупные государственные интересы и работает на оборону, то нужно немедленно, сейчас же принять самые решительные меры, чтобы офицер более не мог появляться на заводе, собирать рабочих и среди них агитировать.

У Каледина еще крепче сдвигаются брови над сощуренными, холодно поблескивающими глазами, напряженно устремленными на говорящего.

— Так вы хотите, чтобы я запретил офицеру являться на собрания рабочих? Чтобы я арестовал его?, - прямо спрашивает Каледин.

— Иначе станет завод, погибнет все дело и государственные интересы пострадают, и все—из-за какого-то казачьего офицера...

Каледин молчит некоторое время. Потом говорит медленно, не повышая голоса, с остановкой почти после каждого слова:

— Хоть он и казачий офицер, но он—гражданин, и ему принадлежит свобода слова, а рабочим—свобода собраний. Без суда арестовать его я не могу.

Каледин умолк, и в его глазах под насупленными бровями—огонек, глухой и враждебный. Мне показалось,—гневный огонек...

На кого он гневался? На что? На свое бессилие? Неужели он в самом деле бессилен был в борьбе с каким-то казачьим хорунжим? Он, облеченный всей полнотой власти?!..

Он мог убрать того, и никто слова не сказал бы... Наконец, у него—все средства. Ведь он так легко мог прикрыться интересами государства. Какой произвол не оправдывался этим?!.. Мог он сделать это чужими руками, и — чист, никаких нареканий, а „негр" всегда нашелся бы... или он уже сам сознавал, что „свободы"—не для русского „народа", но закон, пока он не отменен, есть закон... В чем же его бессилие?

В его рыцарской честности до конца.

В кристальной чистоте души его до последнего ее тайника.

Благородный и прямой, он не мог тайком украсть у одного гражданина те свободы, которыя открыто даны были всему народу.

Прямой Каледин мог ходить только прямыми путями.

Павел Казмичов.

Донская волна 1918 №09

Еще по теме:

Памяти А. М. Каледина. Смерть А. М. Каледина

Памяти А. М. Каледина. 29 января 1918 года

Памяти А. М. Каледина. Каледина нет

Памяти А. М. Каледина. Похороны Каледина

Памяти А. М. Каледина. Из встреч с А. М. Калединым