Поход Каледина на Ростов - 28 Июля 2018 - Дневник

Поход на Ростов в ноябре-декабре 1917 года—последняя боевая страница в биографии генерала Каледина. Под Ростовом окончилась боевая эпопея славного донского атамана— и начался трагический путь на атаманскую Голгофу.

Последние дни атамана полны неудач. Кто знает, что пережил и передумал атаман за эти дни? Казаки отвернулись от своего избранника,—как говорил Митрофан Богаевский: „Казаки пошли разно", и он остался в трагическом одиночестве.

Под Ростовом атаман Каледин сражался с большевиками, которые были прекрасно снабжены пулеметами— имея в своем распоряжении небольшой отряд из мальчиков-кадет, молодых юнкеров и офицеров. Простых казаков с атаманом почти не было.

Казаки заявляли своему атаману:

— Не желаем идти.

Мальчики проявляли чудеса храбрости, проливали кровь, дети защищали родные степи, с оружием в руках поддерживая былинную славу донского казачества, его вольность.

Было тяжело и обидно. И эта обида слышалась в словах ген. Алексеева, который после похорон солдат молодой „калединской гвардии", павших на поле брани смертью храбрых,—говорил о донских казаках:

—Вы, знаете, какой бы я им поставил памятник? Грубый гранит—громадная глыба, а наверху: разоренное орлиное гнездо с мертвыми орлятами. И сделал бы надпись:

„орлята умерли, защищая родное гнездо, где же были орлы, донские казаки?"

Калединские орлята умирали за свободу Дона; донские орлы—митинговали. Они голосовали: идти или не идти с атаманом Калединым? Атаман не стал ждать своих „верных" сынов— и с мальчиками смело пошел на Ростов. И Ростов был взят. Как говорил атаман Каледин : „без лишних жертв"...

* * *

Трудно было сделать первый шаг. Тяжело было атаману идти на Ростов. На декабрьском кругу Каледин признался:

—„Нужно сказать, что к моменту начала военных действий, отношения чрезвычайно обострились, но мы всеми силами старались оттягивать этот момент. Было страшно пролить первую кровь".

„Страшно пролить первую кровь". Но для спасения Дона надо пролить кровь брата и атаман с тяжелым сердцем согласился на это. Каледин и верный оруженосец Митрофан Богаевский мучились этой кровью, искали оправдания в том, что была пролита кровь брата.

На круге Митрофан Богаевский исповедывался:

— "Я с тоской и мукой стоял над гробом тех юношей, которых мы похоронили. Я искал ответа: лежит ли эта кровь на моей душе?—и говорил: да, лежит. Но пусть лежит не на мне только одном. Я принимаю ее на свою душу, но если потребуется моя кровь, то я отдаю ее за казачество. К этому я готов"...

—Нет, не преступление то, что мы делаем, а осуществление гражданского долга. Мы, рискнувшие на этот шаг, совершаем его во имя тех целей, которые надо достигнуть во что бы то ни стало. Я не стану вас призывать проливать свою и чужую кровь. Но, когда приходят чужие и отнимают у нас Ростов, я заявляю: "не боюсь я этой крови, ибо на ней строится великое будущее, так как пришел смертный час России, а мы и Россия еще не хотим умирать"...

Перед тем как сделать первый шаг, поднять знамя вооруженной борьбы с большевиками, правительство Каледина искало путей соглашения. Страшно пролить первую кровь, не мечем, а миром хотело оно разрешить наболевшие вопросы. Но мира не было; революционная демократия не хотела пойти на уступки. Дело шло к кровавой развязке. Со всех сторон над свободным Доном собирались черные тучи.

Крыленко объявил правительство Каледина „вне закона" большевики из Дона пытались создать Вандею (хороша Вандея без вандейцев!), шел постыдный торг с украинским военным министром Петлюрой о пропуске советских войск на Дон, в Ростов прибыло несколько трайлеров. Ростовские большевики, опираясь на черноморских матросов, потребовали от правительства Каледина, чтобы власть была передана им.

И свершилось то, чего страшился атаман Каледин.

О том, как началась борьба с большевиками на Дону свидетельствуют слова атамана:

—„...Когда ген. Потоцкий получил сведение, что в ночь готовится арест всех общественных организаций, он решил встретить ударь контрударом - арестовать военно-революционный комитет. Выступление с обеих сторон произошло почти одновременно. Кто сделал первый выстрел установить трудно. Первая жертва была с нашей стороны: был убит поручик Фесенко, первым вошедший в помещение военно-революционного комитета.

Жребий был брошен—и Рубикон перейден. Когда атаман Каледин „перешел Рубикон", то выяснилось, что переходить было не с кем. Ибо трудно было собрать воедино митингующие войска. Казаки торговались: выступать им или нет. Кое как сбит отряд из молодежи.

Атаман с горечью отмечал в своем докладе.

—....Ростовский гарнизон сначала держался хорошо, но в конце-концов сдался. А наши части торговались: выступать или нет. Приходилось составлять отряды из кусков, вырванных из различных частей. После 28-го ноября произошел перелом, но так как в нашем распоряжении находились небольшие силы, а у противника были пулеметы, то во избежание лишних жертв приходилось действовать только наверняка.

И дальше докладывал атаман.

— "У ген. Назарова была артиллерия, что помогло обойтись без лишних жертв. Три батареи пошли сразу, а две пришлось подтягивать с трудом. К 28 ноября подготовка была закончена. Наши части были разбиты на три колонны. Первую колонну составлял отряд полк Кучерова, в состав которой входили юнкера и курсисты. Вторую —отряд полк. Богаевского и третью—конный отряд ген. Краснова: у него собралось около одиннадцати сотен, конечно, небольшого состава. Эти три колонны двинулись одновременно на Ростов с трех сторон...

После артиллерийской подготовки, ловким стратегическим маневром, неожиданным для большевиков, Ростов был взять войсками Каледина. Большевики бежали в панике, бросая оружие, спасаясь на траллера.

Конечно, первым бежал военно-революционный комитет в полном составе. Атаман Каледин, которому страшно было пролить кровь, который действовал наверняка, чтобы избежать лишних жертв, победоносно вошел в город при всеобщем ликовании, но победа его не радовала.

Лицо атамана было грустным, брови сурово сдвинуты, на сердце лежала тяжелая скорбь и тот, кто видел тогда атамана, понимал, что молчаливый Каледин переживает тяжелую трагедию.

- Ему пришлось пролить братскую кровь.

Но, как солдат долга, он свято исполнял свои обязанности. Счастье Дона - превыше всего. Наступая на Ростов, он шел впереди цепи, как всегда низко опустив голову, ежеминутно рискуя быть сраженным пулей, но не заботясь об этом, шел и думал о тех, с кем сражался.

— Страшно пролить кровь.

— Надо действовать так, чтобы меньше было жертв.

Но жертвы были, но кровь пропита, - и тяжело было на сердце атамана.

* * *

Я помню атамана Каледина, когда он на автомобиле, после разоружения пехотного полка медленно проезжал по Большой Садовой. Улица была запружена ликующим народом. Автомобиль с трудом продвигался вперед. Атаман, словно не обращая никакого внимания на то, что делалось кругом, сидел не двигаясь, погрузившись в молчаливую думу. Толпа задержала автомобиль. Атаману устроили овацию. Аплодисменты, крики "ура", цветы. По приказанию атамана автомобиль был остановлен: Каледин сделал властный жест рукой, толпа замолчала.

— Мне не нужно устраивать оваций,—сказал атаман, напрягая голос так, чтобы все его слышали. Я не герой -и мой приход - не праздник. Не счастливым победителем я въезжаю в Ваш город. Была пролита кровь и радоваться нечему. Мне тяжело. Я исполняю свой гражданский долг,— и тихо добавил:—овации мне не нужны.

Толпа молчала, почтительно расступилась, пропуская автомобиль с атаманом; скоро автомобиль скрылся...

На другой день один из молодых „гвардейцев" Каледина рассказывал мне о том, как был разоружен пехотный полк, который держал нейтралитет.

— Атаман Каледин с адъютантом смело направился к казармам. Наши передовые цепи далеко ушли вперед. Атаман не побоялся ни предательского выстрела, ни того, что его могут поднять на штыки. Он вошел в казармы и приказал солдатам сдать оружие, обещая им полную безнаказанность, если они исполнят его приказание. Солдаты молча сдали атаману оружие.

И после минутного молчания мой собеседник прибавил:

— Он один разоружил целый полк. Так поступает тот, кто умеет повелевать. Он пришел—и властно приказал—и его не посмели ослушаться.

Конечно, то, что я рассказал—небольшие штрихи, но они очень характерны для оценки того Каледина, вокруг которого сплетали венки чудовищных легенд.

Простота и благородство, смелость, рыцарская честность и отсутствие красивых жестов, сознание своего долга—эти качества всегда были присущи атаману Каледину.

Не даром все, кто знал атамана почтительно называли его:

—Первым гражданином Дона.

Он молча переживал трагедию Дона—и эта трагедия была его личной трагедией.

Он говорил на круге:

—Мое имя повторяется во всех концах страны и фронта. Мое имя стало известным символом не только для Дона, но и для России, как выразителя некоторых идей. Может быть, мое имя навлекает на родной Дон лишнее подозрение. Я долго и мучительно думал об этом и полагаю, что мне надо уйти. Ведь не может быть речи о личности, когда решается судьба края.

Но атаману Каледину не дали возможности оставить свой высокий пост. Круг взвалил на его плечи тяжелый крест и возвел его на атаманскую Голгофу. Ему дали власть, но не поддержали его в момент трудной борьбы,—и тем самым обрекли его на погибель, как обрекли на погибель и другого атамана— Назарова.

Печальна судьба революционных атаманов. Один—застрелился, чтобы избавить Дон от своего имени, другой—с гордо поднятой головой, пошел на расстрел. И, умирая, каждый думал: