НА ДЕМОКРАТИЧЕСКОМ СОВЕЩАНИИ

Эти господа ничему не научились. Мельница их красноречия молола попусту. Они этого не замечали. Знаки времени были на стенах перед ними. Они их не видели.

Петроградский совет 31 августа принимает большевистскую программную резолюцию.
Они уверены, что это случайно, что сейчас вот они восстановят положение. На 9 сентября они созвали пленум Петроградского совета, и Чхеидзе заявил официально об отставке президиума исполкома ввиду принятия резолюции, противоречащей его линии. В расчете на большинство соглашательский блок предлагает не принимать отставки. Голосуют выходом в двери. За президиум и его соглашательскую политику—414, против—519, воздержалось—69. Отставка принята!

Новый президиум пока составлен из президиумов рабочей и солдатской секций. В рабочем—мы большинство, солдатский еще не переизбран—в нем меньшевики с эсерами. Чрез несколько дней произошли перевыборы в солдатской секции совета: президиум переходит также в наши руки.

Петроградский совет из главной опоры соглашательской политики стал главной опорой борьбы с этой политикой.

После корниловщины так происходило почти повсеместно.

Сотни постановлений, телеграмм направлялись во ВЦИК со всех концов страны. Почти все они заключали осуждение Временного правительства, требование установить однородную социалистическую власть. Рабоче-крестьянские и солдатские массы глубоко всколыхнулись в ответ на корниловское покушение. Лихорадочно вооружались, организовывались, готовились к борьбе с „белым генералом" и его пособниками. И в этой своей подготовке, и в этой борьбе они видели естественного и единственно верного руководителя в лице нашей партии.

В целом ряде губернских и уездных советов мы завоевываем большинство. С сентября пленум Московского совета принимает резолюцию Питерского совета от 31 августа. Президиум Московского исполкома—наш.

Еще во время корниловщины власть на местах переходит к ревкомам, образованным для борьбы с контрреволюцией. Ревкомы продолжают сохранять эту власть, опирающуюся на вооруженных рабочих и солдат и по ликвидации генеральского мятежа.

Фактически это было осуществление власти советов. Это было возрождением советов, как органов революционной борьбы.

Керенский, очевидно, понимал это. 4 сентября он отдает приказ о роспуске ревкомов и „комитетов спасения и охраны революции", создавшихся „в целях борьбы с мятежом Корнилова в городах, деревнях, на железнодорожных станциях... Самочинных же действий в дальнейшем быть не должно, и Временное правительство будет с ними бороться"... Но даже Военно-революционный комитет при ЦИКе отказался подчиниться этому приказу Керенского...

И партия восстанавливает свой лозунг: „вся власть советам в центре и на местах!"
Растет неудержимо и гигантски влияние нашей партии.

Слабеет влияние соглашателей, дезорганизуются их ряды, расшатывается их программная установка.

В партии эсеров Чернов, разгрузившись от министерского портфеля, ударяется в сплошную оппозицию правительству и завоевывает для своей путаной „линии" большинство в центральном комитете эсеров, оттесняя отпетых кадетских подпевал (Савинкова, Лебедева, Керенского, Авксентьева). Левые эсеры, до той поры ворчливо уживавшиеся в едином эсеровском болоте, объявляют себя независимыми, выпускают свой манифест, слагая с себя ответственность за соглашательскую политику ЦК своей партии.

Меньшевики сведены в Питере почти на нет. Но все еще копошатся в общей трухлявой каше и Церстелли, и Потресов, и Дан, и „интернационалист" Мартов, и „новожизненец“ Суханов.
Политика ЦИКа отражает эти колебания, эту неуверенность соглашательского большинства. ЦИК, с одной стороны, освящает „Директорию", возглавленную Керенским, и обещает ей поддержку. С другой—поддержку обещает лишь на время, решая, что вопрос о власти будет окончательно разрешен, до учредилки, Демократическим совещанием, совещанием различных демократических организаций, подписавшихся под пустозвонной декларацией Чхеидзе, оглашённой на Государственном совещании, значит, без кадетской партии и без цензовиков. Созыв такого совещания назначен на 12 сентября.

Одновременно с тем, как меньшевистско-эсеровский ЦИК как будто предрешал самим составом Демократического совещания, что цензовики будут устранены от власти, Керенский повел секретные совещания с кадетами и московскими промышленными „тузами" о вступлении их в его правительство.

Мы приехали в день открытия совещания. Много разговоров с питерцами.

Накануне состоялось собрание фракции большевиков ЦИК с большевистской делегацией. Доклад Каменева. Доклады с мест. Приподнятость настроения, партийное влияние усилилось повсюду.

Но партийная мысль еще не вполне окристализовалась.

Отдельные товарищи сохраняют еще некоторые „доисторические" иллюзии: кое-кто договаривается до того, что революция вообще должна будет замкнуться рамками буржуазной демократии, кое-кто не понимает роли II Съезда советов и учредилки, но понимает, что движение уже уперлось в восстание. И даже, к удивлению, Володарский несколько скептичен.

Красный зал Александринки. Наша фракция довольно многочисленна. Хотя организаторы постарались „обезбольшевичить“ совещание, обеспечить большинство за соглашателями. Из 1425 мест—городским самоуправлениям дано 500 голосов, кооператорам—150; советам же всего—300, профсоюзам— 100, фронту и тыловым частям—150 и т. д.

Что за пестрорядь!

Нет только представителей кадетской партии. Не то, что кадетов,—этих, под всякими „коопвидами“ или под видом земцев, предостаточно, но официально на совещание созвана только „демократия".

„Изоляция большевиков"—этот стратегический маневр проделывали кадеты, увлекая за собою меньшевиков и эсеров. Не удалось! Еще до корниловщины не удалось. Милюковы-Родзянки увлекли Либерданов, но Либерданы по дороге растеряли массы.

Корниловщина завершила этот процесс.

На Демократическое совещание Либерданы явились без прочих „живых сил", но с неистребимой тоскою по этим „силам".

Этой тоскливостью проникнуты все их „песнопения".

...Открывает совещание Чхеидзе. „Мы на краю пропасти". А попали в столь неловкое положение из-за „экстремистов" (большевиков тож). Экстремисты создали почву для контрреволюции. „В результате - коалиция Гинденбурга и Корнилова", „штыки Вильгельма угрожают революционному Питеру “. Спасение—в единении всех сил демократии на платформе, оглашенной Чхеидзе на Московском совещании.

И тотчас появляется „спаситель"... Навстречу овации, шагом тореодора выступает Керенский. Тусклая фигурка диктатора застывает в наполеоновской позе.
И впечатление этой тусклости, этого убожества мелкобуржуазного кумира все растет по мере его жалкой, лицемерной речи.

Изобличенный всесветно в подозрительных махинациях с контрреволюционным генералитетом, явно замешанный в „странные" передвижения 3-го конного корпуса к Питеру, только что приехавший из ставки, где всячески „петлил", запутывал расследование корниловщины,—этот презренный политический шарлатан не может, однако, удержаться от попытки „отовраться".

—    ...Я не могу говорить, пока не почувствую, что здесь нет никого, кто мог бы лично мне бросить обвинения, которые раздавались в последнее время.

—    Есть! Есть!—грохают наши ложи. (Особенно гулок сидящий рядом со мной т. Одиссей.)

Керенского передергивает. Кооператоры и прочая слякоть возобновляют овацию.

—    ...Позвольте изложить то, что называется корниловщиной и что вскрыто и уничтожено мною...

—    Советами! Вопреки вам!—протестуем мы.

Сбивчиво, путано, как вор, пойманный за руку, выкрикивает диктатор свои объяснения. И каждое его заявление подсекается негодующим голосом рабочих делегатов.

—    С июля меня упрекали—„Бонапарт!" („Правильно!")

Да, я знал о подготовке выступления. („Сам готовил!")

Ставка выдвигала ультиматумы. („Вы торговались!")

Корнилов ко мне приходил, я знал, чего они хотели. („Кто они!?")

Конный корпус был вызван потому, что было уже известно о заговоре. („Ложь!")

Отказываюсь дальше говорить теперь. („Почему?") Будьте настороже. Остерегайтесь ложных путей... Правительство ежедневно получает сведения о растущей анархии. Только сегодня сообщают из Гельсингфорса, что его революционные силы не позволят помешать самовольному открытию сейма!

— Правильно! Правильно!—Громовые аплодисменты.

Керенский поднимает руку:

— ...И в этот же момент, согласно другой телеграмме, немецкая эскадра, используя прекрасно известное ей положение дел, приближается к Финскому заливу!

Кооператоры воют...

— Фигляр! Шут!—кричим мы...

Керенский осанится:

— Я, товарищи, сказал все...
— Смертная казнь!?
— Смертная казнь восстановлена по единодушному требованию армейских организаций. („Позор! Позор!").

Проклинайте, когда подпишу хоть один приказ о смертной казни!.. Я на защите родины. („Горе родине!" Шум.)

Не думайте, что я без опоры. Если вы что-нибудь затеете, имейте в виду- -остановятся дороги, телеграф... (Хохочем в ответ, кооператоры глушат аплодисментами.)

Когда кто-нибудь покусится на свободную республику или осмелится занести нож в спину русской армии,—тот узнает силу правительства, пользующегося доверием всей страны! (Овация, которую прорывают свистки, выкрики: „Никакою доверия!" „Долой!").

„Позор!"—особенно гулко висит над съездом. „Позор!"

Керенского сменяет новый военный министр Верховский. С переизбытком жестикуляции министр выкрикивает несколько весьма ответственных обещаний: пересмотр командного состава, дабы заменить достойными доверия „демократии" всех ненадежных, старорежимных; коренное реформирование ставки—с устранением всех ее руководящих лиц: ведь они не могли не знать о подготовке корниловщины; сокращение численности армии и ее техническая реорганизация.

Верховского прерываем мало, но он так и не ответил на вопрос из нашей ложи: „И кого же вы уже заменили?"

Речи фракционных ораторов. Чернов—и туда и сюда. Да, Временное правительство

„несколько запаздывало с разрешением многих неотложных вопросов и, тормозя земельный вопрос, подрывало доверие к власти, подрывало правосознание деревни".

Но Чернов не теряет надежды

„на разум зрелых общественных сил, способных-де поступиться своими материальными интересами во имя общенародного блага".

Он за коалицию, но без политической партии к.-д...

Выступает Каменев:

— Опыт шести месяцев показал, что не может быть доверия политике, возглавленной Керенским. („Нахал!"—взывают кооператоры. Аплодисменты.)

Чернова „ушли", ушел и Плеханов потому что буржуазия саботирует аграрную и трудовую программы. Верховский говорил, что надо очистить армию от контрреволюционных элементов; почему же этого до сих пор не делается, а смертная казнь для солдат введена?

Заговор Корнилова не мятеж генерала Корнилова, а выступление контрреволюционной буржуазии. („Корнилова породили большевики!" Аплодисменты.)

Корнилова породил смертельный ужас буржуазии перед революцией! Керенский не сказал о записке Корнилова, о распространении репрессий на тыл, о милитаризации железных дорог, военной дисциплине на фабриках и заводах...

Теперь опять хлопочут о коалиции: Кишкины и Курышкины; приходите и владейте, мы не умеем... Но у русской революции нет иной программы, кроме установления власти рабочих, крестьян и армии... (Аплодисменты чуть ли не половины зала!)

От меньшевиков Богданов. Он неожиданно говорит против коалиции с буржуазией: „Главной причиной бездействия был коалиционный состав правительства"...

Вторым от меньшевиков сам Церетелли, восторженно встреченный кооператорами,—в защиту коалиции со всеми „жизненными силами", не подвергая отлучению тех, кто крепок в действительной жизни.

Следующий день—заседания „курий" и фракций.

Нас мало интересовали результаты этих совещаний. Мы сосредоточены на на подсчете голосов случайного политического собрания. Вне его решаются радикальные вопросы момента. А между тем во фракции становится известным, что только что в заседании ЦК шестью голосами против четырех отклонено предложение тов. Сталина разослать для обсуждения ЦК и МК письма Ленина—„Большевики должны взять власть“ и „Марксизм и восстание".

Тут же ЦК решил принять меры к недопущению преждевременных выступлений в Питере...
А еще утром выпущено воззвание питерского комитета партии, в котором говорится:

"Подпишите голос свой все,—широкие массы рабочих и солдат Петрограда, скажите громко и внятно, что вы, вместе с вашим советом, за линию, намеченную им, что вы против нового торга и соглашательства... Посылайте от всех заводов и фабрик, и мастерских, от всех казарм, всех полков и воинских частей делегации с наказами, содержащими ваши требования. Пусть узнает Демократическое совещание вашу непреклонную волю.

Скажите ему громко и спокойно, как и подобает сильному, уверенному в себе и своей копеечной победе авангарду революции, что вы против коалиции, за твердую революционную власть, против помещиков, за землю крестьянам, против фабрикантов и заводчиков, за рабочий контроль, против империалистов, за справедливый мир“.

—    В Питере по заводам нами проводится кампания давления на совещание. Вырабатывают наказы. Вам надо ехать на завод „Айваз“. Там будет еще один из наших представителей.

—    С удовольствием, т. Свердлов!

..."Айваз“—завод боевой, один из самых передовых в передовом Выборгском районе. Но наряду с растущим большевистским влиянием на заводе все еще чувствуется анархо-эсеро-меньшевистская отрыжка.

От „меньшевиков-интернационалистов“ выступает Владимир Цедербаум (брат Мартова)—старый знакомый со времени первой революции. Гладенько обстроганная и благонамеренно розовенькая речь.

Мария Спиридонова—от эсеров, тоже интернационалистов, в монашески черном, строгом одеянии, монашески (или кликушески?) однотонная.

Следом—бодрый, ловкий, в солдатской шипели, чернобородый большевик. С большим подъемом, подчеркнутая широким жестом, хорошая, здоровая речь. Несколько энергичных слов вскрывают нецельность, незавершенность, лицемерность постановки левых эсеров. И горячо, убедительно звучат простые слова о подлинном пути из разрухи, из войны к хозяйственному подъему, к миру и к подлинной свободе.

Нет и охоты говорить после такого оратора, явно переломившего настроение массы.
Ограничиваюсь насмешливыми замечаниями. Мария Спиридонова берет ведь своим видом и ореолом великомученицы. „Чтоб завоевать завод „Айваз“, эсеры мобилизовали свой иконостас"... (хохот) и в этаком духе,—дальше—по адресу беспомощного „интернационализма" меньшевиков.

Приняты наша резолюция и наш наказ.

Узнаю, идя с митинга, от председателя завкома, что оратор-солдат—Л. М. Каганович, кажется из Ярославля.

Несколько рабочих—с нами. Им не хочется расставаться с новым знакомым. „Вы б к нам еще наведались!"—просят Кагановича.

...Какой это был вечер? Среди речей, уже не привлекающих внимание, разрастающийся шум... с улицы, из кулуаров... „Рабочая делегация",—шепчем в нашей ложе... Кто-то в президиуме, прервав очередного оратора, сообщает: „Прибыла делегация с заводов и полков. Требует слова".

— Дать! Дать!—вопим мы во все легкие, покрывая бессвязный гул кооператоров и прочих подцензовиков.

На трибуне—знакомая (по парижской эмиграции) низкорослая фигура т. Назарова. Крепким голосом он выкрикивает:    

   —    От имени питерского пролетариата и солдат... (Кто-то вопит: „Самозванцы!” А мы перекрываем аплодисментами.)

Мы следим за вашими разговорами. Не вам решать судьбы революции. Они решатся на улице! Да здравствует вооруженное восстание и диктатура пролетариата!

Оцепенение соглашателей, наше громовое „ура!“

Назарова сменяет какой-то солдат:

—    Нас 150 000 гарнизона. Мы, как один, вам заявляем:

никакого правительства с буржуями не признаем. Довольно слов. Свое право осуществим борьбой. Довольно войны! Мир, земля, хлеб, свобода!    

Кто-то из пришедшей делегации вручает президиуму наказ. Вот его текст (подобный текстам наказов обуховцев и др.):

„Рабочие завода „Айваз" посылают на „Демократическое совещание" делегацию, чтоб объявить „Демократическому совещанию" о следующем: революционный пролетариат, революционная армия в дни буржуазно-генеральского заговора Корнилова, как один, встали на защиту завоеваний революции и еще раз выразили свое желание: вся власть советам!

Но ЦИК советов, оставшись верным политике соглашения с цензовыми элементами, снова ставит революцию на край гибели.

Ныне созванное ЦИКом Демократическое совещание мы решительно не можем считать истинным представителем революционного народа. Совещание в своем большинстве представляет городские самоуправления, земства и кооперацию, отнюдь не являющиеся действительными выразителями воли революционного народа. Революционная демократия же, организованная в советы, армейские комитеты, профсоюзы и фабрично-заводские комитеты, являются на совещании меньшинством. Констатируя это, мы заявляем, что спасение революции и страны требует самого решительного и немедленного разрыва с политикой соглашения с цензовыми элементами и создания ответственной власти, опирающейся на пролетариат и беднейшее крестьянство.

В основу политики этой власти должно быть положено:

1) немедленное предложение всем народам воюющих государств всеобщего демократического мира—мира без аннексий и контрибуций, с правом нации на самоопределение;
2) немедленная отмена частной собственности на помещичьи, монастырские и церковные земли и передача их без выкупа в заведывание земельных комитетов;
3) организация рабочего контроля над производством и распределением в государственных размерах;
4) беспощадное обложение крупных капиталов и имуществ и конфискация военных прибылей.

Только власть, руководимая указанными началами, сможет вывести страну из тупика, в который ее завела политика соглашательства правящих партий. Только такая власть сможет осуществить задачи, выдвинутые революцией, и спасти страну от гибели и развала".

Ночью 18 сентября выступает Троцкий:

—    Граждане министры! Мы хотели бы не советов, а отчетов от вас... Унижена Российская республика, она не имеет своего полномочного и ответственного перед ним правительства. Недостойно для всякого народа вообще, ни тем более для народа, переживающего великую революцию, иметь власть, которая концентрируется в одном лице, безответственном пред собственным революционным народом.

Оглашает нашу декларацию.

Кто-то с места:

—    А зачем вооружение рабочих?

Отвечает:

—    Вооружение рабочих—оплот против контрреволюции и,—повышая голос,—если будет установлена подлинная диктатура революционной демократии и эта власть предложит честный мир, и мир этот будет отвергнут, то для защиты страны революции от войск империализма! (Буря одобрения.)

Выходим с ночного заседания с т. Одиссеем.

—    А мне это пышное красноречие,—говорит он,—не по нутру. Чересчур фразисто и общедемократично, какой-то привкус национал-большевизма—„стыд, униженье для великого народа в великой революции не иметь ответственной пред ним власти“. И этот жест о самозащите „страны революции"... Будто переводит человек с французского, с какого-нибудь Дантона.  

19 сентября—голосование: 640 против 517 решают голосовать открыто. По мотивам голосования кооператоры оговаривают, что считают данное совещание частным и себя „свободными".

Оглашается заявление от гельсингфорсских солдат, матросов и рабочих (кажется—П. Дыбенко):

„Никакого доверия коалиции! Как протест против коалиции, суда подняли боевые флаги. Мы защитим и финские берега, и интересы народных масс!“

Пошли голосования.

За коалицию—766, против—688, воздержалось 38. Прошла!
Против коалиции с „элементами, причастными к корниловщине“—797, за—139, воздержалось 196...
Против коалиции с кадетами—595, за—483, воздержались 77. Кажись, крышка!
Выскакивают Гоц, Дан—„без кадетов нет коалиции". Ченыкаев, Беркенгейм—в поддержку Гоца, Дана.
Голосуют. За коалицию без каких-либо отговорок—183, против 813, воздержалось 80! Переполох... Перерыв... Фракционные собрания.

У нас, где-то в кулуарах, стоял спор: уйти с совещания или нет? Как уйти? Очевидно, будет Предпарламент? Участвовать ли?

Накануне в ЦК большинством 9 против 8 решено не входить в Предпарламент, но ввиду значительного меньшинства, постановлено—передать вопрос на решение фракции Демократического совещания.

Как всегда, точен, ясен Сталин: входить—значит подкреплять врага, подкреплять авторитет той власти, которую надо свергнуть; входить—значит поддерживать иллюзии возможности единого демократического фронта с цензовиками; входить—значит дезорганизовать, дезориентировать свои ряды. Наше место—не буржуазная лжепарламентская кухня, а завод, казарма, улица, ибо пришли решающие дни.

Против—Рыков, Каменев. Какой непроходимой кабинетностью веет от их рассуждений!..
Но прения продолжать некогда.    

И 77 против 50 принимается плоское решение о вхождении в Предпарламент...

Возобновляется пленум.

Церетелли сообщает, что президиум в целях объединения демократии решил устроить особое совещание с представителями всех политических течений.

22 сентября снова пленум. И неизбежный Церетелли заявляет о достигнутом соглашении, но снабжает сообщение оговоркой о „содействии“ Директории (Керенскому) в „создании" власти и „санкционировании" Директорией (Керенским) Предпарламента.

Буря протестов... После резких выступлений представителей большевиков и, кажется, Мартова, эти церетеллевские пристроечки убираются.

Но рядышком Церетелли выдвигает заявление, что большевики, мол, как раз положительно отнеслись в президиуме к этим его, отвергнутым ныне предложениям.

Протестуем. Демонстративно отзываем своих представителей из президиума. Оглашаем декларацию. В ней вскрыта закулисная работа соглашателей—капитулянтов пред корниловцами. В ней пояснено:

„Что касается Предпарламента, или демократического совета, то мы констатируем:

1) что состав его подобран, как и состав совещании, в ущерб интересам крестьян, солдат и рабочих;

2) что в связи с таким составом задачей организаторов и авторов Предпарламента является не создание демократической власти, а по-прежнему поиски соглашения с буржуазией, руководимой контрреволюционной партией к.-д. Со всей силой отстаивая теперь, после опыта Демократического совещания, необходимость передачи всей власти советам в центре и на местах и призывая все советы подготовить в кратчайший срок Всероссийский съезд, мы посылаем своих представителей в Предпарламент для того, чтобы в этой новой крепости соглашательства развернуть знамя пролетариата, обличать всякие попытки коалиции с буржуазией и облегчить советам создание истинно-революционной власти, способной обеспечить действительный и без дальнейших оттяжек созыв не подтасованного Учредительного собрания“.

В тот же день Петроградский совет принимает резолюцию нашей фракции. 

В ней, повторив оценку Демократического совещания и Предпарламента, данную нашей фракцией,—такой вывод:

„...Советы должны сейчас мобилизовать все свои силы, чтобы оказаться подготовленными к новой волне контрреволюции и не дать ей захватить себя врасплох... Везде, где в их руках власть, они ни в коем случае не должны ее упускать. Революционные комитеты, созданные ими в корниловские дни, должны иметь наготове весь свой аппарат. Там, где советы этой полнотой власти не обладают, они должны всемерно укреплять свои позиции, держать свои организации в полной готовности, создавать по мере надобности специальные органы по борьбе с контрреволюцией и зорко следить за организацией сил врага.

...Для объединения и согласования действий всех советов в их борьбе с надвигающейся опасностью и для решения вопроса об организации революционной власти необходим немедленный созыв съезда советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов".

29 сентября подобное же решение принимается в Гельсингфорсе советом и Центробалтом.

Антонов-Овсеенко, Владимир Александрович. В семнадцатом году.

Еще по теме:

Всероссийское Демократическое совещание (Первый день—14 сентября 1917 г.)

Всероссийское Демократическое совещание (Первый день—14 сентября 1917 г.) - продолжение

Всероссийское Демократическое совещание - отклики печати

Всероссийское Демократическое совещание (Второй день—16 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (Третий день—17 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (Четвертый день—18 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (20 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание и армия

Всероссийское Демократическое совещание. Закрытие (21 сентября 1917 г.)

Всероссийское Демократическое совещание. Итоги

Всероссийское Демократическое совещание. Взгляд Антонова-Овсеенко