Всероссийское Демократическое совещание (Первый день—14 сентября 1917 г.) - 29 Сентября 2017 - Дневник

Революция освободила Россию от царизма, но ликвидировать наследие царского режима оказалось делом гораздо более трудным, чем это могло показаться на первый взгляд. Но самое страшное наследие, оставленное нам царским режимом —это война. Казалось бы, что главной задачей в вопросе о войне должно быть выявление всех творческих сил нации для защиты страны и для отражения внешнего врага и ликвидации войны на условиях, приемлемых для революционной России. На деле оказалось иное. Идеологи империалистических кругов с самого начала революции захотели использовать революцию для своих империалистических поползновений вплоть до самого Константинополя.

С другой стороны нашу революцию хотели превратить в социалистическую мировую революцию и немедленно тем самым потушить пожар капиталистической войны.

Вместо социальной революции была создана почва для контр-революции и вместо скачка в царство свободы, был сделан прыжок в царство анархии. Пока шла борьба этих двух направлений, власть оказалась почти парализованной и в результате мы получили коалицию Гинденбурга и Корнилова. И сейчас штыки Вильгельма угрожают революционному Петрограду и революционной России.

Отсюда вытекает и вопрос, как быть и как выйти из этого поистине трагического положения. Это наше совещание должно дать на этот вопрос стране ясный и определенный ответ. Но каков бы то ни был ответ, товарищи, надо сказать, что страна жаждет власти, власти революционной, которая последовательно, без всякого шатания, делала бы революционное дело, выполняла ту программу, которая необходима теперь для страны. Основы этой программы—та платформа, которая была оглашена нами на Московском Совещании. (Продолжительные аплодисменты).

Овации А. Ф. Керенскому

—Слово принадлежит министру-председателю объявляет Н. С. Чхеидзе, раздаются громкие аплодисменты. Все встают с места и аплодируют обращаясь к бывшей царской ложе, в которой сидит А. Ф. Керенский.

Министр-председатель выходит из ложи и, пройдя через весь партер, приветствуемый громкими криками и аплодисментами, направляется на сцену.

Аплодисменты усиливаются.

А. Ф. Керенский подходит к столу президиума, пожимает руку Чхеидзе и постепенно обходит всех членов президиума, пожимая им руки.

Затем А. Ф. Керенский направляется к кафедре и останавливается не вдалеке от нее. Он видимо взволнован и несколько секунд не может начать своей речи.

Речь А. Ф. Керенского

— Временное Российской Республики Правительство поручило мне приветствовать настоящее собрание.
Я не могу не приветствовать Вас и как Верховный Главнокомандующий всех сухопутных и морских военных сил Российской Республики.

Временное Правительство с величайшим вниманием ожидает от этого собрания поддержки и хочет услышать от сынов родины слово разума в настоящее исключительное по трудности переживаемое время.

Еще месяц тому назад Временное Правительство созывало Государственное Совещание, на котором открыто высказало свою программу, свои устремления, и то, что оно ожидает от населения.

В настоящем собрании я позволю себе на одну минуту забыть, что я Председатель Временного Правительства и Верховный Главнокомандующий. Я не могу говорить Собранию Демократии, волею которой я творил и вместе с которой я творил революцию, я не могу говорить, прежде чем не почувствую, что здесь нет никого, кто мог бы бросить лично мне те упреки и клевету, которые слышались в последнее время.

— Есть, есть—раздаются голоса. Шум, Протесты. Аплодисменты. Чхеидзе призывает собрание к спокойствию.

Корниловщина

— Позвольте мне поэтому изложить в самых кратких чертах то, что называется Корниловщиной и то, что я могу сказать по праву своевременно и до конца было вскрыто и уничтожено мною.

Советами, демократией (раздаются голоса).

Да демократией, потому что все, что я сделал и делаю, я делаю именем демократии (аплод.).

Причина Корниловщины

— Вы помните, товарищи и граждане, то время, когда началось наступление, когда не существовало в армии русской никаких мер борьбы, которые существуют сейчас, и вы помните, что тогда в известной части демократии говорилось, что я, Керенский, являюсь чуть ли не претендентом на звание Наполеона. Тогда я говорил: Подрывая авторитет революционной власти, уничтожая опасность и силу организованных в основе революционной дисциплины войск, вы подрываете эту дисциплину и готовите приход Белого Генерала или Наполеона. Это говорил я прежде, чем было наше позорное отступлении из Галиции.

Вы помните, что несмотря на уверенность, что именно режим доверия и убеждения создаст нашу революционную армию,— наша работа подрывалась и не так страшно было самое отступление, как страшны были сцены величайших погромов в Калуще, Тарноноле и др. местах.

— Вина командного состава, слышится с мест большевиков.

— Не буду повторять, продолжает Керенский, этих страшных сцен, за которые не отвечают те, кто их творил, но я должен напомнить, что это было моментом великого перелома, когда многие усомнились в силе революционной власти и тех идей, с которыми мы шли в армию.

Я считаю нужным категорически заявить, что сведения о готовящемся и возможном военном перевороте стали мне известны задолго до события и с тех пор изо дня в день, принимая все меры, какия только были возможны я боролся и предупреждал эти события.

— Первый генерал русской революции, проговорился—кричат большевики.

В ответ с других скамей раздается возмущенный голос—„хулигана нужно выводить".

Н. С. Чхеидзе напоминает, что у собрания есть полное право применить к тем, которые нарушают порядок, определенную меру. Большинство аплодирует ему.

Мне, товарищи, продолжает Керенский, совершенно безразлично, как относятся к моим словам, те которые заведомо не хотят мне верить или делают вид, что не верят. Я хочу сказать, собранию, как таковому, я хочу сказать стране, что было на самом деле. И не впервые, а каждый раз, когда начинались попытки ниспроверженья существующего революционного строя в России, слева и справа этому походу и попыткам предшествовала и сопровождалась совершенно неприличная и гнусная личная травля меня. (Рукоплескания).

Но это меня не волнует. В этом я вижу доказательства, что тот курс, который диктует мне вся страна и организованная государственная демократия есть действительно тот путь, который спасет страну от всяких авантюр и всяких попыток срыва откуда бы они не исходили. (Рукоплескания).

Но вы знаете, товарищи и граждане, как трудно в новом строе бороться с теми, кто не ограничиваясь свободой собраний и печати, пропаганды и организации кует и стремится сковать нападения на власти и на страну, путем заговоров. У нас нет тех средств борьбы, которык имела старая власть и эти сродства мы презираем. (Голос: а большевики не презирают).

Между тем, когда сведения, поступившие ко мне, сделались более или менее достоверными, я принужден был единогласно в полном согласии с другими представителями страны и демократии, Временным Правительством, провести закон о праве Военного Министра и Министра Внутренних Дел высылать некоторых лиц по усмотрению Правительства заграницу или без предания суду содержать их в тюрьме. Я сделал это потому, это сделало Временное Правительство потому, что мы знали многое, но проявить этого не могли по условиям русской новой жизни.

Вместе с тем почти с самого начала нового верховного командования Временное Правительство почти постоянно получало из Ставки требования ультимативного характера. Временное Правительство отлично сознавало, что события, которые случились в Галиции, что неотложная потребность во что бы то ни стало оградить русское государство и русскую армию от дальнейшего развала и разгрома требует некоторых новых мер, организации, некоторых новых мер борьбы с явлениями, разрушающими мощь армии, а следовательно и разрушающими самую суть новой свободной жизни государства.

Но вместе с тем у Временного Правительства был свой путь, которым мы шли и в продолжение долгих недель шла упорная борьба. И сопротивление против тех попыток, которые делали извне на Временное Правительство стремлением к организации вооруженных сил заставить нас пойти не тем путем, который мы считали единственно ценным и нужным для государства.

Я должен прямо сказать—это было время борьбы двух систем, с одной существующей, для которой на Московском Совещании от имени Временного Правительства я сказал: вы можете пытаться уничтожить Временное Правительство и покушаться на организацию новой страны но вы можете сделать это только перейдя через наши трупы. (Рукоплескания и возглас: вот как).

И это обязательство, принятое на Московском Совещания, мы выполнили, граждане и товарищи и мы выполним его снова, если опасность колебания и уничтожения существующего строя вновь будет сильна с какой бы то ни было стороны.

Каждым несчастьем на фронте, и каждым событием в стране пользовались для того, чтобы предъявлять нам то или иное ультимативное требование. Общественная атмосфера накалялась и, я должен сказать, товарищи и граждане, что в этом движении, которое выявило себя, как очевидное на Московском Совещании, не было только сознательной злоумышленности и стремления к борьбе, но было также много чувства оскорбленного и униженного, чувства любви к родине, неправильное понимание людьми, которые не знали настоящих и светлых путей. Вы помните Московское Совещание, вы помните, как определенно и решительно выступало Вр. Правительство, и тогда многим казалось непонятным, по какому адресу и с какой стати в заявлениях Вр. Правительства сквозит угроза и чувствуется, что вр. Правительство что-то уже знает.

— Да, мы знали. Мы знали и были готовы. Мы знали также и то, что управлять значит предвидеть, и в предвидении всего мы били готовы. Но иногда нельзя преждевременно предупреждать.

Мы были настороже, а требования шли все новый и новые. Как вы знаете из газет, перед самим Московским Совещанием, накануне его, я был поставлен перед фактом или немедленно исполнить определенное требование, или нам грозили срывом на Московском Совещании. Эти требования были отвергнуты, Корнилов доклада в Вр. Правительстве не получил и никто Московского Совещания не сорвал. Погром под Ригой, отступление русских войск усилили те стремления, которые внедрились вокруг Ставки.

Я не буду называть имен, я не буду говорить о лицах—это скажет судебное следствие, но я утверждаю, что еще до появления у меня В. Н. Львова к одному виднейшему общественному деятелю в Москве являлся один бывший общественный деятель и требовал по особо важным причинам свидания со мною и, во всяком случае сказал:

„Пусть Керенский имеет в виду, что впредь никакие перемены во Вр. Правительстве без согласия Ставки недопустимы".

Благодаря условию приближения фронта к столице, необходимо было сделать изменение военной обстановки вокруг Петрограда. Тогда вновь было предъявлено требование о немедленной передаче всех вооруженных сил и права распоряжения Верховному Главнокомандующему и мне стоило многих усилий, чтобы во что бы то ни стало, зная обстановку, добиться выделения Петрограда и его окрестностей из области, где будет учреждено право распоряжения Верховного Главнокомандующего. Я не только потребовал, но и добился этого при поддержке всего Вр. Правительства, которое поняло, чем это грозит именно в той обстановке, в которой жила тогда Ставка. Я потребовал также, чтобы в мое распоряжение, именно в распоряжение Вр. Правительства, были посланы новые войска.

Я не буду здесь входить в полемику и опровержения, но я не могу не остановиться на том, что кто-то в печати позволил себе сказать, что очевидно Корнилов и Керенский совместно стремились к диктатуре. Но ведомо ли собранию, что в тот же вечер, когда ко мне пришел с этими требованиями Львов, он в тот же вечер был арестован и последний его разговор со мною происходил в присутствии свидетеля, который может подтвердить, как Львов говорил со мною: как возвратившийся посланец или говорил со мною, как с человеком, который был ошарашен этим внезапно предъявленным требованием. Медлить было нельзя, потому, что тот командующий корпусом генерал Крымов, которого я назначил на юго-западный фронт по предложению Ставки, в то время, когда я был уверен, что он находится на юго-западном фронте, в это время с другим приказом о назначении его командующим петроградской армией подвигался к Петрограду.

И в этот момент, когда было предъявлено это требование, поступило предложение—немедленно отбыть в Ставку для окончательных переговоров. Медлить было нельзя и те, кто утверждает здесь противоположное, должны совершенно точно помнить, что все это произошло в течение 3—4 час. и об этом в то время ни один человек во всем Петрограде, кроме тех, кому я сам говорил, ничего не знал. Многое, товарищи граждане, я не могу здесь говорить по этому вопросу.

Должен с решительностью и с категоричностью сказать: мое предсказание, которое я делал в июне-июле месяце о событиях, которые я предвидел и умолял не вести такой линии поведения, которая вызывала бы эти неизбежные события, осталось втуне. Я не хочу говорить о себе, но когда в продолжение целых недель в то время, когда я еду туда, в Ставку, и совершаю, то, что мне нужно было по требованию задач момента и сохраняю боеспособность армии и совместно с разумом демократии и совместно с новым командованием решительно меняю состав, — в это время здесь:... но я не буду об этом говорить (аплод.) (голоса слева — почему, говорите)—я только хочу сказать, что на всю эту клевету и предательство я могу ответить только одним—я не только предупреждал, но я следил, я был на посту, и когда было нужно, то оправдались мои слова, которые я им говорили: не ошибитесь, не думайте, что если меня травят большевики, то нет у меня сил демократии, не думайте, что я вишу в воздухе, имейте в виду, что если вы только устроите что-нибудь подобное, остановятся дороги, не пойдут войска и не будут передаваться Ваши депеши. (Рукоплескания в центре и справа).

Не потому, что меня интересует моя личность и нападки на нее. Не потому, что я чувствую, что эта кампания разрушает единство демократии и вызывает величайшие расколы и потрясения (голоса справа—правильно)... но я могу сказать, что я знаю, что они хотели, потому что, товарищи и граждане, они прежде чем искать Корнилова приходили ко мне и мне предлагали этот путь (голоса слева—кто, кто)... и я должен сказать... (шум).
— Терпение, без вопросов прошу,—заявляет Н. С. Чхеидзе.

— Можно и шикать и свистать. (Шум)... но я считаю, что весь смысл этих событий заключался именно в том, что Временное Правительство, верное народу и верное своей присяге, боролось со всякой попыткой под тем или другим соусом ввести военную или всякую другую в России диктатуру и смысл этих событий, товарищи, заключается еще и в том, что и ныне, как это было в июне, я должен Вам сказать: будьте на страже, остерегайтесь путей, которые могут сбить демократию и власть государства с того единства, по которому мы шли до сих пор. (Голоса слева—а, что вы сделали)... (возгласы справа—тише).

— Товарищи, я еще раз убедительно прошу сохранять спокойствие, — заявляет Н. С. Чхеидзе.

(Продолжение)

Еще по теме:

Всероссийское Демократическое совещание (Первый день—14 сентября 1917 г.)

Всероссийское Демократическое совещание (Первый день—14 сентября 1917 г.) - продолжение

Всероссийское Демократическое совещание - отклики печати

Всероссийское Демократическое совещание (Второй день—16 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (Третий день—17 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (Четвертый день—18 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание (20 сентября)

Всероссийское Демократическое совещание и армия

Всероссийское Демократическое совещание. Закрытие (21 сентября 1917 г.)