Сто лет назад, 6 (19) марта 1916 года ушел из жизни великий русский художник-сибиряк Василий Иванович Суриков.

Основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства» А. Н. Бенуа, так охарактризовал В.И. Сурикова в своей книге "История русской живописи в XIX веке", 1901 года:

«он рядом с Васнецовым внял заветам древнерусских художников, разгадал их прелесть, сумел снова найти их изумительную, странную и чарующую гамму, не имеющую ничего похожего в западной живописи».

Привожу статью из журнала "Аполлонъ" № 4-5 за 1916 года, посвященную памяти В.И. Сурикова.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

СУРИКОВ  

Яков Твиин
 

СМЕРТЬ Василия Ивановича Сурикова была столь неожиданной, что до сих пор ей как то не веришь. Еще за несколько дней до кончины он просил показать ему снимки с "Млечнаго Пути" Тинторетто и между приступами кашля говорил об искусств. А когда он жил и творил среди нас, молчаливый и скромный, одинокий и холодный, как олимпиец,— казалось, что он вечен. Казалось, что он древний, предревний человек — современник изображенных им событий. Казалось невероятным, что он живет среди нас в плену современной кинематографичности жизни, таким богатырем рисовался он нам, суетливым пленникам сегодняшняго дня.

Буйный расцвет Сурикова относится к 80-м годам, когда "Стрелецкая казнь", "Меншиков" и "Боярыня Морозова" — преодолев традиции "направленства" — открыли нам путь к любованию национальной красотой. Это было время самоутверждения художника, его борьбы за свободу творчества и время его решительных побед. Картины Сурикова 90-х годов—"Городок", "Ермак" и "Суворов"—произведения зрелой его поры, с живописными задачами, более сложными и величественными. Последние годы его деятельности (1900—1915 г.) —"Стенька Разин", "Царевна в женском монастыре" и "Благовещение"—можно назвать отдохновением. Вместо страдальческаго драматизма 80-х годов и победнаго героизма 90-х годов — в 900-х годах проявляется нечто лирическое, мечты о минувшем. Стенька Разин, бездеятелен, сидит среди пьянаго веселья, слушает песню, и в суровых глазах у него — печаль. "Царевна" же уводит в тихую ласку теремной и монастырской поэзии. От казней, ссылок, пыток, взятий, покорений и переходов Суриков пришел к грустным образам.

"Неуч", ничего не взявший от прошлаго и обогативший нас новыми ощущениями красоты, с грубым на первый взгляд рисунком и с удивительным по красоте своеобразием варварской палитры, — Суриков явился в период живописной растерянности и ушел, когда его твердой эстетикой пропиталась русская живопись. Можно привести множество доказательств его влияния, можно говорить об исключительной одаренности Сурикова, о неповторяемости его гения, о великих его завоеваниях в живописи,—но мне хотелось бы лишь в общих чертах отметить его значение в истории искусства и перейти к его жизни, которая красноречивее всего раскроет природу его творчества.

Русская живопись не представляется в своем течении цельной, она не выработала стиля и великаго мастерства; случайные элементы западнаго искусства перемешаны в ней с нашим провинциально-темным. Особенно несовершенной представляется нам так называемая "историческая часть", усердно поощряемая Академией и увлекающая почти все крупные наши таланты.

Историческая картина по самой своей природе должна обладать кроме чисто живописных достоинств еще ценностью драматическаго и поэтическаго произведения. Но не только гармоническаго слияния этих элементов не было в русской исторической живописи, но, кажется, не было их и в отдельности.

Историческия картины Брюллова, Шварца, Ге—условны; в них нет историческаго характера, психологии и каких-либо переживаний. Суриков первый увидел в картине историческую драму, первый гармонически сочетал глубину исторической мысли с фундаментальностью чистой живописи. Вместо оперных финалов прежних исторических картин появилось подлинное изображение древней жизни, на основании внутренней психологической правды историческаго события. Ведь не внешняя историческая точность восхищает нас в "Морозовой", а то, что Суриков, верно, как никто ни до него, ни после него, выразил духовную сущность всех этих старцев, баб, мужиков, понял дух времени, понял то вечное мистическое озарение, которое проявилось однажды в Морозовой. Суриков объективен; он как бы растворяется без остатка в переживаниях, мыслях и чувствах своих героев, окруженных атмосферою подлинной древности. И вместе с тем, несмотря на реализм и объективность в своих изображениях, Суриков сам в высокой степени индивидуален. Чувство древности, чувство предков и родины в нем необыкновенно сильны лиризмом. Внешний реализм сочетается в нем с вдохновенной фантастикой. Жуткие и нежные образы старой Руси—плоды его поэтических грез.

Силою собственных переживаний Суриков убедил нас в реальности своих исторических видений. Стрельцы, Морозова, Ермак—все это только он, Суриков, гениальный властитель нашего воображения, преступник и герой. До него историческия события изображались, как нечто отвлеченное, необязательное для нас. Суриков же открыл, что все это он сам видел; казнили его дядю, пытали его бабку, а он бежал в те поры за санями, и боялся, и не мог отвести глаз от ея лица.

Способность в непостоянстве текущей жизни видеть образы, отстоявшиеся веками,— его дар пророческий. Этот дар почувствовался с первой же его картины. Даже Крамской заметил в "Стрелецкой казни" какой то древний дух. И действительно, дух—это главное, что нас пленяет в Сурикове. Вглядываясь в живопись его картин и портретов, мы можем любоваться их поверхностью, крепостью рисунка, мощностью тона и силуета, но мы главным образом и невольно устремляемся вглубь, в душу изображенных предметов и, кажется, не можем их исчерпать.

Каждое лицо и предмет в его картинах живет не в силу своей натуральности, а в силу духа, заключеннаго в них и отражающаго в себе богатство чувств целой нации.

Творчески выразить глубочайшую красоту народной души дано Сурикову свыше; многое в его творчестве надо отнести на счет бессознательнаго поэтическаго постижения, многое же приходится объяснить его наследственностью. Жизнь 50-х годов в Сибири, в старинном семейном укладе, отражавшем живой дух воинственных предков, в старом доме, где самыя вещи говорили языком летописей,—дала основной тон широкой манере Сурикова. Запас живописных идей весьма определеннаго характера был сделан Суриковым во время детства и юности в Красноярске. Здесь, как в дедовской кладовушке, он находил все нужное для своих работ. Улица в "Боярыне Морозовой" почти целиком перенесена из Красноярска, оттуда же взяты типы стрельцов, Суворова, Разина, Пугачева, не говоря уже о "Городке", "Ермаке" и "Меншикове".—"Все женское царство "Морозовой" вышло из нашего дедовскаго дома в Торгошине"—говорил Суриков.

Суриков—реалист. Это первое, что нужно в нем оценить. Этюд с натуры должен быть для него настолько верным, "чтобы в глазах двоилось". Он в жизни искал историческое лицо, переживал сам подобие историческаго события, чтобы в реальную форму вдунуть свой творческий дух. Натура для Сурикова не цель, а средство, история для него — арсенал, из котораго он береть оружие для защиты своих живописных мыслей. В "Стрельцах", "Меншикове", "Морозовой" он создал идеальные образы, которые как бы раскрыли нам глаза на красоту старой Руси.

Из этого раскрытия глаз вышел ряд художников, умилившихся перед стариной, перед шатровой церковкой, перед санями, перед глубокими взорами суриковских героинь. Это умиление существенно отличается от стихии суриковского творчества, которое исходит не из памятников старины, а из живой действенной жизни и лишь попутно касается этих памятников, давая им новый, живой смысл. "Хороша старина, да Бог с ней" — говорил Суриков. Не старина, а большие характеры привлекали художника. Он как бы выкорчевывает старые пни, творит и ломает. Он не умиляется перед старою Русью, он, вероятно, и не пожалел бы ея, если бы она не отвечала глухим желаниям его души. В нем отзываются вздохи земли, темные народные зовы. И время то его любимое—зима или поздняя осень, и краски его густыя, как руда, а темы—страдание, подвиг, молитва.

Можно бы говорить об эпическом характере живописи Сурикова — так она объективна и народна, так органически слиты ея содержание и форма, так глубок замысел и просто исполнение. Но было бы напрасным трудом искать тайны ея очарования, ея магии вне личности художника. При первом и при последнем взгляде на работы художника поражаешься своеобразностью его личности так же, как и почти неестественною силою, двигающею его рукой.

Еще по теме

Василий Иванович Суриков

Василий Иванович Суриков - 2

Василий Иванович Суриков - 3

Василий Иванович Суриков - 4

Василий Иванович Суриков - 5

О Сурикове