Сто лет назад, 6 (19) марта 1916 года ушел из жизни великий русский художник-сибиряк Василий Иванович Суриков.

Привожу статью из журнала "Аполлонъ" № 4-5 за 1916 года, посвященную памяти В.И. Сурикова.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

СУРИКОВ  

Яков Твиин

III

С малых лет Суриков потянулся к живописи. Первыми рисунками гвоздем он украсил сафьяновые стулья, за что и был в достаточной степени наказан. Четырех лет он был очарован искусством работника Андрея, который впервые нарисовал ему коня со сгибающимися ногами. Шести лет он уже сам разводил синьку и надавливал бруснику, чтобы раскрасить нарисованный им портрет Петра Великаго.

В уездном училище раза два в неделю бывали классы рисования по оригиналам. Здесь впервые Суриков познакомился с элементарной техникой и чрезвычайно обрадовался. Он не мог дождаться рассвета тех дней, когда в училище бывало рисование — карандаши и резинки заготовлялись задолго вперед. Рисование поглотило мальчика целиком, он целые дни возился с красками, рисовал с гравюр и с натуры беспрестанно. Учитель рисования Н. В. Гребнев не мог нахвалиться его способностями, пророчил славную будущность и развивал в нем желание попасть в Академию. Губернатор, же Родиков, присутствовавший на выпускном акте, —"старый екатерининский вельможа, похожий на Державина", по словам Сурикова,—прямо сказал ему: "Ты будешь художником!"

Занятия Сурикова живописью носили первобытный характер. В Красноярске не было ни картин, ни художников. Ему приходилось пробиваться самоучкой. Перерисовав все имеющиеся в училище оригиналы, он разыскивал у товарищей гравюры, копировал и раскрашивал их с большою ловкостью. Копии с Брюллова или Нефа из "Северных Цветова" сделаны им чрезвычайно тонко, с большим изяществом в выражении. Все это было, конечно, рукоделье, но сложная работа совершилась в его душе,—вырабатывалось умение находить образы, мыслить ими, созревал художнический темперамент.

Собственно художественных корней у Сурикова мало. Сибиряки не особенно любят искусство. Но Суриков сам неоднократно и в разных формах говорил, что все его искусство пошло из Сибири, что всему причина — его детския впечатления, что всю жизнь он приводит в исполнение то, на что смутно намекнула родина. Все это условно, но можно все-таки сказать, что именно детство дало Сурикову направление, окунув его в созерцание старой жизни. Чисто живописныя влияния на него в детстве были незначительныя. Правда, его дядя, есаул Василий Матвеевич, писал стихи и рисовал акварелью, рисовал и другой его дядя, хорунжий Марко Васильевич—но все это равнялось копированию с литографий. Мог повлиять на Сурикова еще муж сестры, Хозяинов. Тот был професиональным иконописцем, он написал даже портрет енисейскаго губернатора Степанова—его красная, жирная фигура произвела тогда на Сурикова сильное впечатление. Но с Хозяиновыми Суриков виделся редко.

Вспоминая, кому он обязан своим искусством, Суриков более всего отдает дань признательности сибирской природе и матери.

Прасковья Федоровна Сурикова

Прасковья Федоровна, портрет которой висит в Третьяковской галлерее, была женщина острая, с проницательными глазами и аристократическими манерами. Она любила торжественные приемы, декоративный узор, любила красивые ткани и уборы. Она сама была мастерицей вышивать шелками и бисером, да "не какими-нибудь крестиками", а листьями и травами по своему рисунку. Она тонко разбиралась в полутонах и обладала чувством колорита, производившим на художника, по его признанию, неотразимое впечатление.

Еще в 90-х годах, вопреки своему обычаю, он слушался ея советов в картине "Городок"; она помогала ему иногда находить и создавать костюмы для героев его "Ермака". Не случайность, что в живописи Сурикова главную роль играет колорит — женственное начало искусства. Товарищи Сурикова в те времена увлекались Писаревым, мужское население Красноярска любило грубыя удовольствия, и только любящие глаза матери и сестры могли угадать новую красоту, зреющую в душе художника. Часто, огорченный неудачами, Суриков рвал свои рисунки и плакал, а сестра Катя ободряла его, и мальчик рисовал снова и по нескольку раз одно и то же, пока не достигал совершенства. Женское участие в его искусстве и сообщило ему некое свое обаяние.

Художественный инстинкт никогда не покидал Сурикова. Благодаря ему, он уцелел в училище от писаревщины, а бурно проведенная молодость только усилила краски в его артистической натуре. В самые драматические моменты жизни художественное созерцание не затемнялось в нем. Вместо малодушнаго самоосуждения в каком нибудь ужасном деле, его увлекала живописная сторона события и заполняла его воображение. При виде казни его зеркальный глаз не забывал отметить руку осужденнаго, оправляющую свой саван, и когда Суриков тонул под плотами, то заметил, как красиво бежали над ним зеленыя струи в просветах между красными бревнами.

Красноярская жизнь художника была богата сильными ощущениями. Однажды сидел пятилетний Суриков с матерью в кухне; мать вышивала, а он ловил тараканов и запрягал их в саночки, т. е. попросту втыкал им сзади спички с бумажками и заставлял довольно оживленно бегать по столу. Вдруг - бежит кухарка с предупреждением, что работник-варнак идет их резать. Едва успели запереться на крюк и, выломав раму, выскочить на улицу. В другой раз, возвращалась мать Сурикова с детьми в Красноярск. Выскочил из-за изгороди мужик в красной рубахе, сел рядом с ямщиком на козлы и велел ему сворачивать в лес: мы де до вечера с ними справимся (т. е. убьем). Суриков был в лихорадке и, как во сне, видел разбойничье выражение и то, как мать, оберегая детей, совала деньги разбойникам. На счастье, тогда знакомый поп с работником показался на дороге—выручил.

Острог

Училище, в котором обучался Суриков, находилось против острога, около котораго на площади происходили "торговыя" казни плетьми. Черный эшафот был виден из классов; детям нравилось следить за колесницей, на которой привозили осужденных. Одинокий палач в красной рубахе и плисовых шароварах, страшным силуэтом рисующийся на помосте высоко над толпой, вызывал в маленьком Сурикове восхищение.

Суриков несколько раз без всякого самоосуждения провожал за город приговоренных за поджоги к смертной казни. Их вели в белых рубахах посреди толпы, большею частью состоящей из женщин. Осужденные прощались с народом и нервными руками оправляли складки савана. Двое любимых товарищей Сурикова пали жертвою диких нравов. Одного убили из ревности и выбросили голое тело на поругание; другого спустили под лед, но он выплыл и долго лежал ободранный на берегу. Да и сам художник не отличался нежностью. Его любимым развлечением была охота, дикия скачки по горам; он любил переплывать реку, нырять под плывущие плоты или бросаться с плотины в водопад, чтобы достать из омута горсть песку. Конь много раз его сбрасывал, и однажды, нырнув под плоты, Суриков едва не потонул—судорогой свело ногу, и пловец застрял посредине.

Красочное детство: казни и рассказы о чудесах Китая, дикия скачки, охота на волков и страшныя сказки Устиньи Дужниковой, пьяное молодечество и хор двенадцати двоюродных сестер, которыя "как цветы цвели" в узорочье торгошинскаго дома—и надо всем этим мечта о какой-то новой, красивой жизни. Если Суриков избежал смерти от разбойников, если его не растерзали звери и не убили кони или товарищи при случайной вспышке, если он сам не утонул, ныряя под плоты,—то видно судьба хранила его для высоких целей. Ведь, дух-то, дух-то каков! Можно ли было, помня о казнях, о нападениях кочевников, о разбойниках и каторжанах, и много раз бывши на краю гибели, ему, потомку завоевателей, ограничиться в искусстве изображениями быта, хотя бы и боярскаго, или компиляциями на историческия темы, когда, кажется, сама древняя история напирала на него своими темными глыбами?

К концу 60-х годов Суриков определенно решил быть художником, и все его помыслы устремились к этой цели. Но он не замкнулся и не перестал вести компанию с буйными сверстниками, даже наоборот, верховодил их дикими забавами, вполне отвечавшими казачьим обычаям того времени. К этому времени относятся наиболее сильныя его переживания и мысли, которыя вместе с родовой жизнью и семейными традициями легли впоследствии в основу его фантастическаго реализма.

В конце 60-х годов Суриков самоучкою достиг такого совершенства в живописи, что его акварельные пейзажи и портреты уже ценились, он давал уроки рисования в губернаторском доме, а случайно написанную им икону красноярцы почли было чудотворной.

Енисейский золотопромышленник П. И. Кузнецов

Художник поступил на службу, чтобы скопить денег на Академию. Губернатор принял в Сурикове участие и познакомил его с енисейским золотопромышленником П. И. Кузнецовым, который дал Сурикову свою стипендию на обучение.

11 декабря 1868 года, с обозом, груженым рыбой, в кузнецовской кошеве, Суриков выехал в Петербург. Новый свет открылся ему. Никогда далеко не уезжая из Красноярска, он был поражен новыми красотами самой сибирской природы во всей прелести зимняго убора. В Екатеринбурге Суриков впервые увидел европейский город и театр. Здесь он со своими спутниками лихо отпраздновал вступление в Европу, спустив накопленныя денежки. Суриков был красив; черныя кудри, большие темные глаза, дышащее здоровьем и отвагою лицо, шелковая рубашка, бархатныя шаровары, синий казакин—делали его героем на екатеринбургских танцовальных вечерах.

Еще по теме

Василий Иванович Суриков

Василий Иванович Суриков - 2

Василий Иванович Суриков - 3

Василий Иванович Суриков - 4

Василий Иванович Суриков - 5

О Сурикове