Сто лет назад, 6 (19) марта 1916 года ушел из жизни великий русский художник-сибиряк Василий Иванович Суриков.

Привожу статью из журнала "Аполлонъ" № 4-5 за 1916 года, посвященную памяти В.И. Сурикова.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

СУРИКОВ  

Яков Твиин

IV    

В мае 1869 года Суриков держал экзамен в Академию, но провалился "на гипсе". Это обстоятельство его не смутило. Поступив в рисовальную школу Общества поощрения художеств, он в течение лета преодолел все гипсовыя преграды и тою же осенью поступил-таки в Академию.

В первый же год он прошел два академических класса и в 1870 году был уже в фигурном. В течение 1871—73 гг, он прошел натурный клас и получил за свои работы все серебряныя медали. В это же время, с 1869 по 1873 г., он прошел шестилетний научный курс и находил еще время делать композиции на темы, задаваемыя в старших живописных и архитектурных класах—"сорвал ими немало сторублевых премий, так что всегда был при деньгах".

Архитектор Брюллов одобрил его чертежи, а товарищи прозвали Сурикова "композитором". Разнообразные эскизы того времени—"Пир Валтасара", "Памятник Петру I", "Княжой суд"—обнаруживают в нем будущаго художника массовых сцен и горячаго поклонника художественной честности. В знойной роскоши "Валтасара", в мрачном силуэте Петра, покрытаго снегом и освещеннаго снизу красными фонарями, и в характеристиках "Княжого суда" пробивается присущий Сурикову древний дух.

Суриков усердно посещал Академию. Еще затемно, при свете уличных фонарей выходил он из дому и возвращался вечером. Работал много и по живописи, и по наукам, и по архитектуре. Добровольное преодоление курса Академии сделало его неуязвимым для ея тирании. Впрочем, он вообще не принадлежал к тем натурам, которых "забивает" академизм. Как пришел он из сибирской тайги еще неотесанным провинциалом в Академию, так и вышел из нея готовым художником все с такою же независимою и светлою головою, полною замыслов, и с твердою волею для их воплощения.

"Милосердный самаритянин"

В 1874—75 годах Суриков работал над академическими програмами. Первая программа "Милосердный самаритянин" очень реалистична. Больной самаритянин и негр-слуга написаны на солнце убедительно и красиво по тонам и по силуэтам. За вторую программу—"Ап. Павел объясняет догматы веры"—Сурикову присуждены звание художника и заграничная поездка. Но, в виду недостатка у Академии средств, поездка была заменена заказом четырех фресок для московскаго храма Спасителя—"Вселенские соборы".

"Первый Вселенский Никейский Собор" Эскиз для росписи храма Христа Спасителя

В 1876 г., еще в Петербурге, Суриков сделал для них эскизы, а в 1877—78 гг. исполнил и самыя фрески в Москве. Этот заказ обеспечил на несколько лет художника, уже семейнаго, и дал ему возможность без нужды отдаться свободному творчеству. Еще будучи в Академии, Суриков женился на внучке декабриста Свистунова, Елизавете Августовне. Ко времени выставки "Стрелецкой казни" у них было двое детей.
Переезд в Москву открыл художнику новыя возможности. Древние московские памятники, старинные дома, тесные переулки и пережитки в обычаях и манерах, напоминавшие прежние века, воскресили в Сурикове мечты сибирскаго детства. Живя в Петербурге и заражаясь общим тогда академическим направлением, он предполагал посвятить себя живописи на библейския и класическия темы. В "Самаритянине", "Валтасаре", "Клеопатре", "Ап. Павле" он уже сделал шаги в этом направлении, но в Москве он почувствовал, что старая Русь— настоящий его путь. С 1878 г. Суриков твердо сел на Москве. С этого времени, если он не шатался где-нибудь по Руси в поисках натуры, то проживал или здесь, или в Красноярске.

В 1878 году задумана "Стрелецкая казнь". Еще работая в храме Спасителя, Суриков часто заходил на Красную площадь, названную так по крови, на ней пролитой. Еще живые памятники кроваваго прошлаго — лобное место, зловещий памятник Грознаго, Василий Блаженный, и Земский приказ на месте нынешняго Историческаго музея—пробуждали в Сурикове жуткия воспоминания и видения детства, мятежныя души предков и казни.

Высшая красочная нота в "Стрельцах" дана белыми рубахами осужденных на смерть и горящими свечами в их руках, а низшая — представлена черной позорной доской. Все остальное выдержано в гармонии серых в цвета запекшейся крови тонах, прекрасно передающих гул народной толпы и мрачный силуэт Василия Блаженнаго. Узкая цепь, соединяющая враждебныя группы, как бы дрожит. В беспокойной разорванности композиции — как бы рыдание. Мглистое осеннее утро покрывает картину холодными тонами. В этой первой же своей картине Суриков обнаружил свою стихию — драматизм и жажду религиознаго подвига. В "Меншикове" эта стихия вылилась в новой, углубленной форме, в "Морозовой" достигла непревзойденных высот. Старуха "Стрелецкой казни" со свечой в руке—последним даром Богу, Мария Меншикова, умирающая при чтении Евангелия, Морозова, вся в мистическом экстазе—целая лестница религиозных чувств. Эти картины, написанныя в течение 80-х годов,—трилогия страдания: казнь стрельцов, ссылка Меншикова, пытка Морозовой.

Суриков писал Петра, "рассердившись". Ему снились казненные стрельцы и распаляли воображение. "Во сне пахло кровью". Репин советовал ему заполнить виселицы: "Повесь, повесь!" Но Суриков не послушался —"красота победила". "Кто видел казнь—тот ея не нарисует". Суриков не прибег к поваленным подставкам, к качающимся висельникам, к эфектной позе,—у него все в психологии пришедших к роковому столкновению людей.

"Стрельцы" написаны добросовестно. Каждая деталь изучена в натуре. В поисках желаннаго лица обысканы все московския щели. На кладбище среди могильщиков, на Смоленском рынке среди грязных телег собирал Суриков рассыпанныя зерна исторической драмы. Часто в погоне за расписной дугой он проводил целые дни, забывая даже о "Стрельцах".

Портрет Е. К. Дерягиной

За все эти три года (1879—1881) он не написал ничего посторонняго, кроме, разве, маленькаго портрета г-жи Дерягиной, сделаннаго мимоходом в ея тульском имении, где писались лошади и телеги для картины.

Зимой 1879 года Суриков заболел. Выскакивая на улицу в легком пальто и застаиваясь подолгу на морозе для своих наблюдений, — он простудился и получил воспаление легких. Отчаявшись в лечении докторов, он прибег к старому казачьему средству — пустил "руду". К весне 1880 года Сурикову стало легче, а летом на кумысе он совсем исправился.

"Меншиков в Березове"

В 1881 г. задуман "Меншиков". Лето этого года Суриков с семьею проводил под Москвою в Перерве. Стояли дождливые дни. Художник сидел в крестьянской избе перед раскольничьей божницей и перелистывал какую-то историческую книгу. Семья собралась у стола в грустном выжидании хорошей погоды. Замутилось окно от дождевых капель, стало холодно, и почему-то вспомнилась Сибирь, снег, когда нет охоты выйти за дверь. Сибирь, детство и необычайная собственная судьба представились Сурикову как бы в одном штрихе; в этой обстановке ему вдруг мелькнуло что-то давно знакомое, как будто он когда-то, очень давно, все это пережил и видел—и этот дождь, и окно, и божницу, и живописную группу у стола.

"Когда же это было, где? — спрашивал себя Суриков,—и вдруг точно молния блеснула в голове: Меншиков! Меншиков в Березове. Он сразу представился мне живым во всех деталях, таким, как в картину вписать. Только семья Меншикова была не ясна".

На другой день Суриков поехал в Москву за красками и по дороге все думал о новой картине. Проходя по Красной площади, странно, вдруг среди толпы увидел то, чего искал—детей Меншикова. Встреченные типы не были еще теми, что нужно, но дали нить к тому, чего нужно искать. Суриков тотчас вернулся домой и
в этот же день написал эскиз картины в том виде, в каком она сейчас. Дальнейшая работа заключалась уже в том, чтобы найти в реальности лица, представившияся ему в одно краткое мгновение в Перерве. В этом Сурикову всегда помогала улица. Ея неустанная жизнь разрешала все его затруднения.

Чувство подсказывало Сурикову определенный тип Меншикова, который он тщетно искал в исторических источниках и совершенно случайно встретил на улице. Впереди него, раздраженно шагая по лужам, шел мрачнаго вида господин. Художник тотчас заметил его исполинскую фигуру, большой властный подбородок и клочья седых волос, выбившихся из под шляпы. Быстро перегнав, Суриков заглянул в его бледное, угрюмое лицо, и даже ноги у него подкосились от страха, от радости, от опасения, что этот человек исчезнет прежде, чем он успеет это рассмотреть.

Художник осторожно пошел за ним. Обычный его прием—заговорить и попросить попозировать—показался ему здесь неуместным. Упрямый, жесткий седой клок на лбу и желчное, раздражительное лицо не предвещали добра. И действительно, только после целаго ряда подходов, вплоть до задабривания прислуги, Сурикову удалось зарисовать этого стараго нетерпеливаго холостяка, отставного учителя.
В лице старшей дочери Меншикова — Марии, изображена супруга художника.

В 1883 году задумана "Боярыня Морозова" в таком виде, как она выражена в эскизе у Цветкова: боярыню везут по Никольской улице по направлению к Красной площади, с виднеющимися вдали кремлевскими бойницами.

"Столбовой путь" Сурикова, его верность одной картине не нарушалась по отношению к "Боярыне Морозовой" тем, что в это же время были написаны портрет Озерскаго и "Сцена из римскаго карнавала".

Осенью 1883 года, не переставая думать о "Морозовой", "имея ее всегда перед глазами" и как бы готовясь к подвигу, Суриков поехал отдохнуть заграницу, посмотреть европейских колористов. Зиму этого года он прожил в Париже, работая над эскизом Морозовой и посещая картинныя галереи. Весною проехал в Италию, посетил Милан, Флоренцию, Венецию, Рим. Венецианские мастера произвели на Сурикова сильное впечатление. Думается, серебристость "Морозовой" не обошлась без их влияния. В Риме была написана "Сцена из карнавала" — произведение этюднаго характера с солнцем; в свесившемся ковре ея предвидится колорит "Морозовой".

В мае 1884 года Суриков вернулся в Москву и, как человек, хорошо и приятно отдохнувший, принялся за картину и до 1887 года от нея не отрывался. "Боярыня Морозова" по тону, по цвету и свету, и по цельности композиции безусловно выше "Стрельцов" и всех следовавших за ними произведений Сурикова. Все ея качества достигнуты гениальными по простоте средствами. Ея основная тема—русския сани и ворона на снегу. Исходя из отношений сизовато-чернаго крыла к розоватому снегу,—вечной антитезы чернаго с белым, — Суриков развил их в вибрирующей массе густого воздуха.

Эта живописная тема обусловила и историческую тему—религиозныя противоречия в душной атмосфере московскаго государства. Но Суриков не судья истории,—он ея поэт. Его путь шел не от славянофилов, а от "Персты твои тонкостны, и очи твои молниеносны" — как писал Морозовой протопоп Аввакум. Отсюда через узор саней, высокия крыши, поверх жалованой шапочки княгини Урусовой, его путь шел к печальному лику Гребенской Божией Матери и от него уже к гудящей толпе, в которой— разрешение всех живописных и исторических вопросов. Трагический элемент, начавшийся с праваго угла картины от двуперстия блаженнаго развился по диагонали к воздетой руке Морозовой в высшее напряжение и рассыпался в том же направлении в подлом смехе московскаго попа.

"Боярыня Морозова", которая каждым вершком своей живописи вызывает удивление и соблазняет зрителя на тысячи коментариев, была встречена обществом с восторгом, не остывающим до сего дня. В ней Суриков, действительно, достиг вершины, за которой уже открывается широкая равнина увереннаго, мощнаго мастерства.

Еще по теме

Василий Иванович Суриков

Василий Иванович Суриков - 2

Василий Иванович Суриков - 3

Василий Иванович Суриков - 4

Василий Иванович Суриков - 5

О Сурикове