А. И. Гучков, с присущим ему гражданским мужеством, заявил на весь мир то, о чем с тревогой говорит между собою уже давно люди, любящие родину и армию:

«Родина на краю гибели; наша военная мощь слабеет и разлагается».

Этот вопль человека, посвятившего всю свою жизнь бескорыстному служению родине, болезненно отзовется в самих глухих закоулках нашего отечества, но всего болезненнее, конечно, примет его армия, по крайней мере та часть ее, которая до сего времени, несмотря на натиск немецких агентов и провокаторов — добровольных и платных — продолжает верить в себя.

В одной из своих речей на съезде делегатов армии А. И. Гучков указал на одну из причин разложения армии — на безвластие, создавшееся на почве многовластия, т. е. вследствие вторжения в деятельность ответственных начальников лиц безответственных и даже анонимных.

Считая, что каждый должен принять посильное участие в разрешении этого наболевшего вопроса, попытаюсь осветить его со стороны, с которой к нему, насколько можно судить по печати, не подходили.

Разложение армии свидетельствует о полном крушении военной дисциплины, т. е. того цемента, который должен связывать разнородные элементы армии в одно целое. Доказывать, что там, где нет дисциплины, не может быть никакой организации, а тем более военной, значило бы ломиться в открытую дверь и потому я ограничусь лишь напоминанием о том, что дисциплина существует даже у анархистов.

Если же наша военная дисциплина не выдержала и первых натисков революционного движения и теперь не только не восстанавливается, но наоборот, угрожает дальнейшим разрушением, то причину этого печального факта нужно искать где-то глубоко. Эти розыски приводят к двум предположениям: или наша дореволюционная военная дисциплина покоилась на основаниях, непримиримых с демократическим строем, или же они были хороши, но прежний режим работал вопреки этим основаниям и собственноручно подготовил крушение дисциплины.

Дисциплинарный устав говорит, что военная дисциплина налагает обязанности не только на подчиненного, но и на начальника. Подчиненного она обязывает точно и беспрекословно исполнять законные приказания начальника и соблюдать чинопочитание, на всех военнослужащих, независимо их служебного положения, она возлагает обязанность строго и точно соблюдать военные законы и добросовестно исполнять обязанности службы; наконец, от начальника она требует поддержания порядка среди его подчиненных.

Вместе с тем тот же устав обязывает начальника быть справедливым, отечески печась о благосостоянии своих подчиненных, входить в их нужды, быть их советником и руководителем, развивать в них чувство долга и избегать излишней строгости.

Против такой постановки дисциплинарных взаимоотношений трудно что-либо возразить. Эти основы пригодны для любой армии, хотя бы и самой демократической. И действительно: во всех армиях принято почти то же определение военной дисциплины, причем даже формулировано это определение приблизительно в тех же выражениях.

Правда, в некоторых иностранных уставах встречается упоминание о необходимости доверия подчиненных к начальнику и обратно. Однако это дела не меняет, так как уставными предписаниями доверия внушить нельзя: оно создается на почве более или менее длительных взаимоотношений, т. е. на почве реальной; по приказанию свыше ни полюбить человека, ни поверить в него, конечно, нельзя. Поэтому включение в уставное определение военной дисциплины еще и принципа доверия, в сущности, сводится к красивым словам, без реальной подкладки.

Отсюда ясно, что первое предположение о том, что наша военная дисциплина была построена на основаниях, несоответствующих принципам демократической армии, а потому и рухнула при соприкосновении с этими принципами, неправильно.

Остается второе— что в дореволюционный период с таким пониманием дисциплины, хотя и включенным в закон, не считались; что основы этой дисциплины проведены в жизнь не были, а вся спайка армии держалась, как говорится, на честном слове.

И действительно: оглядываясь на прошлое, приходится признать, что у нас дисциплины внутренней, основанной на взаимном понимании начальников и подчиненных и на взаимном доверии, не было; у нас гнались за внешней, показной дисциплиной и совершенно не заботились о создании благоприятных условий для возникновения дисциплины внутренней.

На отсутствие прочной дисциплины в армии должны были бы обратить внимание уже давно; ведь уже в русско-японскую войну можно было убедиться в том, что в дисциплинарных отношениях у нас не все благополучно и что взаимоотношения офицеров и солдат требуют особого внимания. К сожалению, исправлять недочеты армии, обнаруженные во время русско-японской войны, были призваны люди старые, выросшие именно в тех условиях, которые и привели к разгрому нашей вооруженной силы; само собою разумеется, что понять причины разрухи, найти противоядие, они не могли. Для этого нужны были новые люди, с новыми, передовыми идеями.

Решение было найдено: подтянуть войска, но как подтянуть—никто не знал, и все дело свелось к усилению требований выправки и отдания чести, доведенного до отдания чести... ногами, по меткому выражению одного из сотрудников «Разведчика». О закреплении же дисциплины на началах взаимного доверия и признания авторитета начальника никто и не думал; по крайней мере никто этого открыто не высказывал, если не считать несколько слабых попыток осветить этот вопрос в частной, независимой военной печати.

Таким образом, десять лет тому назад, вместо того, чтобы приняться за радикальное лечение гнойника, начавшаго разъедать армию, его только замазали и успокоились, и с этой точки зрения бездействие высшей военной власти было положительно преступно и армия теперь расплачивается за грехи этой власти. Но этого мало: эти власти не только не понимали необходимости строить дисциплину на доверии, но большинство их распоряжений клонилось даже к уничтожению могущего возникнуть доверия.

Само собою разумеется, что в отсутствии единения между солдатом и офицером было повинно и наше офицерство, не всегда исполнявшее требование дисциплинарного устава, приведенное мною в начале статьи. Но главнейшую долю вины в дисциплинарной разрухе, несомненно нужно возложить на старший командный состав армии.

Считаю необходимым оговориться: затронутый мною вопрос настолько обширен, настолько сложен, что вполне разработать его в журнальной статье, конечно немыслимо. Поэтому я выхватываю из всей массы явлений войсковой жизни последних 15 -20 лет лишь наиболее бросающиеся в глаза и отнюдь не претендую на исчерпывающее освещение вопроса.

Мы слышали в последнее время заявления и бывшего военного министра А. И. Гучкова, и генерала Алексеева о необходимости поднять авторитет офицера. Опасаюсь, что эта задача выше наших сил, по крайней мере в данный момент, так как этот авторитет систематически подрывался в течение десятков лет и для того, чтобы поднять его теперь, в несколько дней и недель, нужно чудо. Здесь мы имеем дело с областью внутренних, духовных взаимоотношений, не подчиняющихся приказам и воззваниям, как бы они красноречивы не были.

Приказать признавать авторитет начальника нельзя; можно лишь попытаться создать такую обстановку, при которой этот авторитет мог бы выявиться.

Вот на эту-то обстановку, в которой слагалась, и отчасти слагается и теперь, служба и жизнь армейского пехотного офицера, мне и хотелось бы обратить внимание читателей. Ведь армейского офицера до сих пор продолжают называть пасынком армии, да он и был им как в главах общества, так и в глазах старших начальников (от командиров полков и выше) комплектующихся преимущественно офицерами гвардии и генерального штаба. Подняться в глазах общества он не мог с жалким своим содержанием, с жалкой карьерой, заканчивавшимся в большинстве случаев чином подполковника в отставке и нищенской пенсией.

Свысока относились к нему, как к пасынку армии, ее любимые дети — гвардия и генеральный штаб.
Эта забитость армейского офицера, быть может, и не сознавалась подчиненными ему солдатами: ведь и они выходили из забитого народа; поэтому в глазах солдат того времени офицер мог бы поддержать свой начальнический авторитет, если бы не целый ряд препятствий в укладе строевой армейской жизни.
Весьма пагубное влияние на служебный авторитет офицера имело почти повсеместное пренебрежение к его личности, его человеческому достоинству.

Много писалось о пагубности разносов начальниками в присутствии подчиненных, перед строем; объявление выговоров в приказе по части, аресты на гауптвахте под солдатским караулом и даже с приставлением часового... Все эти унизительные взыскания, конечно, роняли престиж офицера и лишали его той уверенности в своих распоряжениях и действиях, которая должна чувствоваться в них, чтобы подчиненный исполнял их без сомнений и колебаний. Отсюда, кстати сказать, и тот недостаток самостоятельности, который обыкновенно ставится в вину армейскому офицеру.

Но какую самостоятельность мог он проявить, какой отпор грубым наскокам начальства мог дать этот обездоленный пасынок родины, под угрозой полуголодной жизни отставного капитана или подполковника? А эта угроза была очень сильна, в особенности при существовании у нас удаления от службы в порядке дисциплинарном, т. е. по личному усмотрению начальника.

В довершение всех бед, явился еще фактор, окончательно уронивший авторитет армейского офицера. Лет 15 тому назад начал входить в моду новый тип начальника — защитника солдат против офицеров. Эти начальники, искренно или ради популярности, признавали, что младшие начальники, преимущественно ротные командиры, обижают солдат, не проявляют к ним должной заботливости, словом, перестала быть для них отцами-командирами. Происходило это еще и от того, что не каждый начальник, поднимаясь по командной лестнице, может отрешиться от мелочной работы прежней должности; не каждый может расширять свой служебный кругозор по мере расширения круга деятельности.

Армия знает многих и многих начальников дивизий и корпусных командиров, застывших на солдатских подметках и портянках и, наоборот, мы знаем мало таких начальников, которые сумели стать выше этих мелочей. Поговорка — в военном деле нет мелочей—была возведена в принцип, который пришелся по душе, ибо с мелочами справиться легче.

И вот такие начальники старались при всяком удобном и неудобном случае подчеркнуть свою особливую заботливость о младшем брате, показывая ему, что без них он, если бы и не пропал окончательно, то все же значительно пострадал бы от небрежности и невнимания ротного командира. При этом никто не хотел считать солдата взрослым человеком, ответственным за свои поступки; считалось, что он прибывает в роту невинным младенцем, а потому вся служба его, поведение, образ мыслей, подготовка — все это исключительно зависят от ротного командира. Поэтому: прозевал ли солдат начальника дивизии или улице, напился ли пьян, не сумел назвать фамилию кого-либо из старших начальников, хотя бы ему твердили ее сотни раз, сжег ли кашевар кашу — все это определялось классической фразой— «отсутствие внутренняго порядка» и искупалось дисциплинарным взысканием наложенным на ротного командира.

Это ошибочное понимание ответственности ротного командира привело к двум вопиющим результатам: солдаты, зная капризы начальника дивизии, на спор сажали ротного командира под арест и вообще подводили его под гнев начальства; с другой стороны, перед приездом начальства начиналась подтасовка людей, прятание плохих солдат и даже позаимствование гастролеров из соседних рот. Конечно, это было явление безобразное, но к сожалению не единичное. Эти ротные командиры совершали преступление, но когда вся служба офицера шла насмарку из-за обнаруженной грязной портянки, а за спиной бедного капитана стоял призрак полуголодной жизни на грошовую пенсию, не у каждого поднимется рука для обвинения его в малодушии.

А авторитет офицера все падал и падал.

Упомяну еще об одном уродливом явлении нашего дореволюционного войскового быта — об опросе претензии.

У нас, как и во всех армиях, солдату предоставлено широкое право жалобы на несправедливое или незаконное обращение с ним начальника. Но ни в одной из армий нет того, чтобы старшие начальники разыскивали жалобщиков, ибо существующий у нас опрос претензии, в сущности, и является этим розыском. Я сдал роту лет 15 тому назад, но до сих пор, при воспоминании о том, как многие начальники допытывались у солдат — «да не обижают ли вас, не скрытничайте, говорите правду; все ли вы получали» и пр., и пр., мне становится стыдно за этот сыск.

Можно ли было требовать от солдата доверия к своему офицеру, когда этому офицеру не доверяло начальство?

Поэтому дисциплины, основанной на доверии, на сознании долга, у нас не было. Была дисциплина, основанная на журнале взысканий и потому неудивительно, что она и рухнула.

Теперь все говорят о ее восстановлении. Военный министр заявил о своем намерении восстановить железную дисциплину, основанную на сознании долга своего перед родиной. В добрый час, и каждый из нас должен всемерно содействовать осуществлению этого. Но дисциплина немыслима без доверия, и вот, в возможности создания этого доверия я решаюсь усомниться, главным образом потому, что все нововведения во внутреннем быте наших войск, в области хозяйственной и дисциплинарной, ведь, в сущности, проистекают из недоверия к офицеру.

Как бы красиво ни обставить принцип самоуправления роты, но он в конце концов обезличивает ротного командира, ставит его в зависимость от своих подчиненных. О каком же доверии к нему может быть речь, когда ему не доверяют даже в определении степени виновности солдата, или в разрешении купить две метлы для подметания лестницы?!

При таких условиях говорить о восстановлении дисциплины трудно.

Юрий Лазаревич.

Письмо к солдатам и рабочим

Все мы стремимся к тому, чтобы устроить на земле мир и братство народов. Мы ведем войну только для того, чтобы нам больше никогда не воевать. Но те люди, которые устраивают на земле раздоры и войны, которые в то же время сами не несут всей тяжести войны, которые вместо окопов сидят кто в конторе, кто во дворце или же в магазине, или в штабе.

Мы, пролетарии, получаем пули, увечья, штыки, военно-полевые смертные приговоры, петли, расстрелы. Люди, сидящие в банках и дворцах, получают чины, ордена, миллионные доходы, а после войны ждут захватить чужие земли. Вот эти люди хотят затемнить солнце правды. Они всеми силами стараются сделать так, чтобы мы не читали те газеты, которые разоблачают ихнюю ложь, и называют эти газеты провокаторскими, указывая, что в редакции этих газет был сотрудником провокатор. Но кто же сунул туда этого провокатора?

Старый строй! Мы рады, что это раскрылось, чтобы удалить провокатора, а они рады воспользоваться случаем кинуть грязью в рабочую печать.

Товарищи!

Каждой газете верьте только до тех пор, пока она стремится к прекращению издевательства сильных и богатых людей над слабыми и бедными. Вот вам пример. „Маленькая Газета" не так давно еще была возмущена тем, что в больнице св. Николя сильные обижают слабых, и я был благодарен „М. Г.". Но сейчас та же „Маленькая Газета" 14 марта с явной насмешкой относится к тем же слабым. Выставляет пролетариев в таком виде, что якобы они способны жечь церкви, эрмитажи, красивые дома и т. д.
„Маленькая Газета" забывает, что мы сжигали не церкви и эрмитажи, а участки и тюрьмы.

„М. Г." негодует на выражение „довольно вы нашей крови попили". Если же народ называл тех, которые пьют народную кровь, кровопийцами, так эти люди сами заслужили себе такое имя. Ведь нельзя артиста назвать мясником, а мясника булочником. Далее: „М. Г." нападает на газету „Правда", ставя ей в укор сотрудничество провокатора Черномазова. Товарищи! И дьявол был в раю и даже первым из ангелов; когда же бог низверг его на землю, рай после этого все равно остался раем.

Товарищи!

Я это пишу не для того, чтобы вы все читали „Правду".

Читайте какие вам угодно газеты, только хорошенько разбирайтесь в том, что они пишут, обсуждайте, взвешивайте каждую статью. Если сегодня пишет хорошо и полезно „Правда", будем принимать к сведению, а если завтра она напишет чушь — в сторону ее! Разобраться же, я уверен, пролетарий сумеет. Разберитесь же, товарищи, кто что пишет и к чему стремится.

Пролетарий.

Еще по теме:

Революция. 1917 год. Предисловие

.............................................................................

Революция. 1917 год. 23 марта. Похороны жертв революции

Революция. 1917 год. 24 марта. Наш памятник борцам за свободу

Революция. 1917 год. 25 марта. Долой политику империалистов!

Революция. 1917 год. 26 марта. Мы против захватов чужих земель, против насилия над народами

Революция. 1917 год. 26 марта. Авторитет офицера и дисциплина

Революция. 1917 год. 27 марта. Временное Правительство о задачах войны