Павильон Румынии
НА ВСЕМИРНОЙ ВЫСТАВКЕ
Письма из Парижа
Чтобы загладить тяжелое впечатление, произведенное на нас пародией Венеции, мы отправились к румынам слушать музыку: там играл оркестр известного Падурьяна, хорошо знакомого московской и петербургской публике. Решено было там распить проигранную бутылку шампанского; о венецианском кафе дядя и слышать не хотел.
У румын мы застали массу народа. Румынский ресторан построен в два этажа. Падурьян играл в партере, и здесь все столики были заняты. Нам предложили пойти наверх.
— Да ведь мы там музыки не услышим?—сказал дядя.
— О, нет,—отвечал гарсон, — напротив, оркестр скоро придет наверх, потому, что самая элегантная публика бывает наверху.
Мы пошли наверх. Там, в роскошном помещении, было сравнительно пусто; занято было все три стола; за одним чопорно восседали, глядя в пространство, мужчина с дамой, очевидно немцы, одинаково крупные, одинаково гладкие, одинаково белобрысые, краснощекие и с проборами посреди головы. За другим столом сидело двое мужчин и дама, очевидно, румыны, с очень черными глазами на жирных желтых лицах. За третьим столом скалили зубы два японца в обществе двух миловидных парижанок, и судя по тому, что наши курносые соседи по Азии не переставали смеяться, надо было думать, что экзотическое общество пришлось совсем по вкусу нашим элегантным союзницам.
Едва мы успели выпить по стакану шампанского из проигранной бутылки «за здоровье венецианских голубей» (остроумный тост придуман был Павлом Ивановичем), как в зале появилась новая группа в сопровождении трех гарсонов. Среднего роста блондин, с рыжими усами, вел под руку высокую, замечательно красивую брюнетку, за ними следовал господинчик с лицом сатира и с пенснэ на жирном красном носу. Мужчины были во фраках и цилиндрах, дама была в роскошном вечернем туалете, с желтыми розами в волосах и у корсажа.
Гарсон суетился, забегая со всех сторон, предлагая на выбор столы,—очевидно, это было известные посетители, "нотабли" и очень щедрые. Как только они поместились, явился хозяин ресторана и с подобострастием, в изысканных выражениях, старался узнать о намерениях высокочтимых гостей относительно ужина.
— Что ты будешь есть, милая? —спросил рыжеусый блондин даму.
— Я не знаю,—отвечала та с милой гримаской, но все-таки сказала, что для начала она съест кусочек омара.
— Ну, а ты что? — спросил блондин по-русски сатирообразного человечка.
— Сперва закусим икорки, надеюсь, а тем временем сообразим и решим план кампании,—сказал тот, самодовольно улыбаясь. Блондин заказал закуску хозяину и прибавил небрежным тоном:
— Да скажите Падурьяну, чтобы он шел сюда с оркестром, когда окончит пьесу.
— Раrfaitement, monsieur,
—подобострастно кланяясь, отвечал хозяии и бросился исполнять приказ. Лакеи с серьезными минами суетились вокруг знатных гостей, точно санитары вокруг раненых. Вскоре стол покрылся посудой, а с боков воздвигались две кадки со льдом с торчащими из них бутылками.
— Кто это такие?—спросил Павел Иванович подававшего нам гарсона.
— Это миллионер из Москвы,—отвечал тот таинственным шопотом, косясь на вновь прибывших.
— А! Это сам знаменитый «генерал бульваров»!... Я слышал, что он должен был на днях пожаловать в Париж, — узнал москвича Павел Иваныч.
— Кто же это такой?—спросил дядя.
— Это купеческий сын X. — вы слышали, верно? Отец его умер лет пять тому назад, оставив 12 миллионов вот этому шалопаю, и он указал на рыжеусого блондина, который, сдвинув цилиндр на затылок, посматривал на нас через пенснэ.
— Кто же ему дал кличку эту?—спросил дядя.
— Да на бульварах же, в кафе, и прозвали... Не знаю, кто придумал, но кличка по шерсти... Ведь он что тут проделывает: в прошлом году повторил известную проделку Анатолия Демидова:—приказал скупить все билеты у Мариньи—знаете, Fоliе Маrigni?
И явился на представление втроем со своей дамой, да вот с этим уродом, что при нем состоит в качестве придворного шута и советника безобразий.
Рассказы Павла Иваныча так заинтересовали нас, что мы согласились с его предложением ужинать здесь, чтобы посмотреть, как кутит «генерал бульваров». Мы не даром потеряли время. Вскоре перед нами развернулась сцена, заслуживающая карандаша Гогарта или рисунков нашего талантливого земляка Карандаша (знаменитый парижский карикатурист, подписывающийся г. Пуаре, москвич родом).
Падурьян явился со своим оркестром и расположился как раз напротив «генеральского» стола. Румыны в пестрых, шитых рубахах, в украшенных золотом куртках, взялись за скрипки и бандуры, свирельщик приставил к губам сложную румынскую свирель.
Падурьян, маленький желтый человечек с пламенными глазами, поздоровавшись, как старый знакомый, с г. X. отошел к оркестру, оперся подбородком о скрипку, кивнул чуть заметно головой, и вдруг грянула странная музыка...
Случилось необычайное диво: в разукрашенном, ярко освещенном зале, заставленном хрустальными вазами, пронесся вдруг степной вихрь... Закачался дикий ковыль, закрутились сухие былинки, табун степных коней пронесся с топотом и ржаньем, где-то мрачно завыли волки... и в хаосе неопределенных глухих звуков вдруг болезненным, раздирающим плачем раздалась мелодия многоголосной свирели... Кто-то испуганный молил о пощаде, грозил, проклинал и снова плакал...
Румыны играли, а за «генеральским» столом кутеж все разростался. Постепенно откуда-то подходили друзья «генерала». При этом меня поразило, что многие из них почти не здоровались с москвичом, а просто, кивнув ему головой, усаживались за стол со своими дамами и заказывали себе всякие яства и пития. Изредка кто-нибудь из них обращался к амфитриону и тоном чуть не приказания говорил:
— Моn general, прикажите подать еще бутылку шампанского!
—«Генерал» приказывал, рассеянно оглядывая присутствующих и бессмысленно улыбаясь.
Вскоре стол «генерала» превратился в целый аггломерат сдвинутых вместе столов, вокруг которых сидело целое пестрое общество. Звон стаканов, стук ножей перемешивался с громким хохотом дам сомнинельной красоты и репутации, и на этом пестром фоне хаотических звуков ярко выделялась плачущая мелодия Падурьяновой скрипки.
Вскоре какими-то судьбами японцы, сидевшие в стороне, оказались тоже за «генеральским» столом, причем косоглазые подданные восходящого солнца обнаружили удивительную предприимчивость: один из них все время провозглашал тосты, а другой, обняв сидящих с ним двух дам, пел какие-то японские песни, приводя этим в совершенный восторг «генерала»...
Постепенно кутеж переходил в оргию. Падурьяну, очевидно, надоело дирижировать оркестром, он отошел к столу, и, присев около какого-то очень худого и очень серьезного господина, о чем-то очень серьезно с ним беседовал. Оркестр продолжал гудеть что-то самостоятельно. Впрочем, вскоре он нашел себе нового дирижера: «Генерал» вскочил вдруг со стула, подошел к румынам, и, сдвинув совсем на затылок цилиндр и расставив широко ноги, принялся дирижировать своей палочкой с золотым набалдашником...
— Вот теперь он в своей роли,—сказал Павел Иванович.
Дирижированье вскоре надоело генералу и он стал прохаживаться по залу, размахивая палочкой и что-то насвистывая. Вдруг он круто повернул к нашему столу и, подойдя вплотную, сказал, не обращаясь ни в кому:
— Отчего же вы не присоединитесь к компании?
— Оттого, что мы вас не знаем и имеем обыкновение ужинать на свой счет,
— отвечал запальчиво дядя, сразу багровея и постучал ножом по стакану. Генерал пожал плечами и продолжал свою программу.
Оставаться было неудобно; нужно было или вливаться в кутеж, или уйти.
Мы расплатились и направились прочь.
А. Хозарский.
Московский листок (большая политическая внепартийная газета) № 267, 24 сентября 1900 г.
Еще по теме
Современное состояние работ на Всемирной выставке в Париже
Парижская всемирная выставка 1900 г. Часть 1
Парижская всемирная выставка 1900 г. Часть 2
Россия на всемирной выставке в Париже. Часть 1
..............................................
На всемирной выставке (Письма из Парижа) - 9
На всемирной выставке (Письма из Парижа) - 10
|
