Генерал Алексеев
Часть 2
Прошло несколько лет, и я снова встретился с Михаилом Васильевичем в стенах Николаевской академии генерального штаба, как с своим профессором русской военной истории.
Он был все тот же. Прибавилось только седины на голове, но также бодро смотрели маленькие глаза из-под суровых бровей, таким же отчетливым, звонким голосом читал он нам, как когда-то администрацию, о чудесных Суворовских походах, вместе с своими внимательными слушателями переживая и восхищаясь подвигами наших чудо-богатырей, и в живом рассказе его перед нами вставали величественные боевые картины давно минувших дней славы и побед доблестной русской армии...
Мы, молодые офицеры, 6удущие „колонновожатые" учились уважать и любить наше славное боевое прошлое, учились любить великих вождей России, своим гением и трудами заставившими весь мир уважать и ценить нашу Родину и ее Армию.
Во время экзаменов М. В. все так же доброжелательно, как и к юнкерам, относился к нам. Я не помню случая, чтобы он поставил кому-либо дурную отметку и тем испортил бы всю службу офицера. По себе зная, какой тяжкий труд приходится нести слушателю Академии, он был снисходителен к случайным ошибкам и никогда не был сухим, черствым педантом.
***
Пришло 15 лет после Академии, и я опять встретился с ним в Могилеве, в Царской Ставке, когда прежний скромный труженик стал ближайшим помощником государя, в качества его начальника штаба, т. е. в сущности фактическим распорядителем судьбой многомиллионной армии, а с ней и всей России...
Не знатное происхождение или влиятельная придворная протекция вознесли его на эту огромную высоту —второго лица после царя: только глубокий жизненный и служебный опыт, необыкновенная трудоспособность, неподкупная честность и выдающийся талант руководства действиями больших масс войск во время войны—дали ему законное право на это.
Почти полтора года, часто изо дня в день, я видел, как работал М. А. в роли начальника штаба, а затем и верховного главнокомандующего. Как всегда—простой, доступный и трудолюбивый, он находил время и для личной беседы с очень большим количеством лиц, обращавшихся к нему по разным вопросам. За общим обедом в штабной столовой в дружеском разговоре мы забывали о его высоком положении; его богатая память оживляла беседу.
Несмотря однако на многолетнюю тренировку в работе — уже сказывались годы и переутомление; М. В. серьезно заболел и вынужден был уехать лечиться в Крым. Думали, что он уже не вернется более.
Но он поправился и снова усердно принялся за работу.
***
Вспыхнула резолюция... „Святая", „белоснежная", „бескровная" и т. д. —какими только эпитетами, захлебываясь от восторга, ни превозносили ее многие недальновидные люди, сами не зная, чему радуются! Пьяный бунт изменивших присяге, долгу и чести солдат, доведший несчастную Россию и неслыханного позора и унижения, заливший кровавыми волнами все, что было лучшего на Руси—все обязаны были в то время считать необыкновенным подвигом во имя любви к „народу"...
Что должно было вынести честное сердце старого солдата, видя, как в потоках пока еще в то время не крови офицеров, а митингового красноречия и среди гор глупейших резолюций „сознательных“ обозных и писарей, которых старались догнать Керенские и К° с своими знаменитыми приказами № 1,—разрушалось стройное величественное здание еще так недавно могучей русской армии, над созданием которой он работал всю жизнь!
Во ими любви к родине М. В. честно и прямо говорил правду государю Но, увы, его не слушали...
В тяжкие февральские дни, оставшись после отъезда государя, единственным повелителем многомиллионной армии он употреблял нечеловеческие усилия, чтобы спасти ее от начавшегося уже развала... Но слишком велика была сила новых гибельных идей разнузданной свободы, и там, где ничего не могла сделать боевая доблесть германцев и их мощная техника, там победила речь провокатора-шкурника!
***
Армия погибла. Кровь офицеров, бесчисленных жертв звериной злобы когда-то доблестных солдат, уже не могла спасти ее.
Казалось, все погибло безвозвратно: и Россия, и совесть и честь... Грязный, окровавленный сапог большевика придавит все, что противилось гнусной советской власти.
И вот, как огонек в далекой степи, на вольном просторе тихого Дона загорелась святая мысль о воссоздании разрушенной матери родины. С крошечной „армией" в несколько десятков доблестных офицеров, для которых дороже жизни была эта идея, с ничтожными средствами генерал Алексеев горячо принялся за дело. Скромный, как всегда, он предоставил Корнилову руководство боевой деятельностью добровольческой армии, взяв на себя тяжкое дело организации ее и добывания средств.
Несколько раз в небольшом домике на Никольской площади в Новочеркасске я видел Михаила Васильевича. Больной и уставший, он так же усердно работал над созданием новой маленькой армии, как еще недавно в царской Ставке руководил грандиозными операциями миллионных армий... С глубокой грустью смотрел я на его седую голову, склонившуюся над небольшой записной книжечкой, где мелким четким почерком записаны были цифры состава „его" армии... В то время доходившей даже до численности хорошего пехотного полка!
Но вера в свое правое дело—никогда не покидала его. Этой верой и надеждой на лучшее будущее он заражал других, поддерживал бодрость духа среди неудач и уныния. Таким же был он и в Ростове, куда перешел штаб добровольческой армии, в огромный дом Парамонова. Здесь, среди сутолоки большого штаба, в маленькой комнате, он вместе со всеми переживал успехи и неудачи добровольческой армии, всей душой жил ее героической жизнью, всеми силами стараясь помочь ей в страшной, неравной борьбе с изменниками и подлыми предателями России.
Но... черные тучи нависли над Доном... Сбитые с толку казаки-фронтовики, забыв долг и уважение к своим старикам-отцам, мудро предостерегавшим их от позорного шага, отдали родной Дон на растерзание большевиков, считая их своими друзьями и не желая „пущать братскую кровь"... Только офицеры да юная молодежь,—кадеты, гимназисты, реалисты, студенты, девушки —чистым сердцем поняли истину; слабые силами и числом, но сильные духом, они, не задумываясь отдавали свою цветущую молодую жизнь за честь и свободу родины, поступая в добровольческую армию и в донские партизанские отряды.
Но не в силах были они удержать грязные, кровавые волны большевизма, рассеять мрачный туман, окутавший тихий Дон!
Ушла истекавшая кровью добровольческая армия на Кубань, ушли донцы-партизаны с походным атаманом за Дон... Один за другим погибли три выборных донских атамана, от руки гнусного убийцы пал мой дорогой брат Митрофан Петрович, помощник А. М. Каледина...
И остались на вольном Дону женщины, старики и дети, да те трусливые обыватели, военные и штатские, которые предпочли позорное унижение перед наглыми большевиками или достойное своей храбрости пребывание в подвале, в бочке с капустой—доблестной борьбе с ними, на которую беззаветно пошли добровольцы и партизаны. Не много осталось их в живых. Но их совесть чиста...
Но зато—до гробовой доски будет она напоминать трусам о их ничтожестве, о их жалкой, презренной роли в тяжкие дни разрухи на Дону!..
Л. Богаевский.
Донская волна 1919 №02(30), 6 января
Еще по теме:
Генерал Алексеев. Часть 1
Генерал Алексеев. Часть 2
Генерал Алексеев. Часть 3
Генерал Алексеев Часть 4
|
