В. ВОЛОДАРСКИЙ

(1891—1918)

22 июня Красный Петроград открыл памятник вождю и любимцу питерских рабочих, пламенному пролетарскому трибуну, год тому назад (20 июня 1918 г.) павшему от руки убийцы—предателя рабочего класса  *).

   
*) Имя убийцы осталось неизвестным, но Борис Савинков хвастался во французских газетах, что его партия—партия правых с. -р. — организовала убийство Володарского.

"До сих пор мы ставили памятники борцам предыдущих эпох,—сказал, открывая памятник Володарскому, тов. Зиновьев.

—За два года мы поставили памятники таким деятелям, как Чернышевский, Каляев, Жорес.

Сегодня мы открываем первый памятник деятелю наших дней, борцу пролетарской революции, тов. Володарскому".

Родившись в Волынской губернии в семье еврея, портного по профессии, Володарский с юных лет отдается революционной деятельности, отрываясь от нее только для того, чтобы удовлетворить жажду научных знаний.

Поработав первые годы в Бунде в Юго-западной России, отведав затем тюрьмы и ссылки (в Архангельскую губ.), Володарский эмигрирует в 1913 г. в Америку, где, работая на портняжной фабрике, он вступает в интернациональный професс. союз портных и примыкает к амер. соц. партии.

"Вплоть до самого отъезда в апреле 1917 г. в Россию он принимал активное участие в работе, как агитатор, пропагандист и журналист, работая среди еврейских, русских и английских пролетариев",

вспоминает о нем тов. Восков.

"Столь полно проявленные им в Петрограде черты характера он проявлял и там: суровый аскетизм, полный отказ от личной жизни—ни минуты для себя, все время для партии, для рабочего класса..."  

Он давно уже рвался в Россию, февральская революция только ускорила его отъезд, и в мае 1917 г. он в Петрограде, где сразу бросается в работу и скоро вступает в ряды большевиков.

Вот как характеризует его тов. А. Луначарский, в речи произнесенной на заседании Петр. Совета через 2 дня после смерти Володарского:

„Этот человек из еврейской рабочей семьи, пройдя испытание американского эмнгрантства, как будто принес с собой из-за океана что-то металлическое и электрическое, что-то сжатое, умеющее пользоваться временем, что-то режущее, такое, что подчас даже как будто чуждо нашей мягкой славянской натуре, что напоминало настоящий клинок и, действительно, являлось подлинным оружием в той борьбе, которая, как он часто любил повторять, может только оружием решаться.

Его слово было резко, потому что резало. Его слово било метко и наносило подлинные раны. И за это его ненавидели".

"Человек молодой, недавно приехавший, он держался в задних рядах. Это было до июля, до того разгрома нашей партии, который тогда произошел. Товарищу Ленину пришлось бежать, Зиновьев был вырван, Троцкий сидел в тюрьме, на улицах убивали большевиков, закрыты были наши газеты и разгромлены организации. В это время тем, кто был во втором ряду, пришлось выйти на первые места, и среди них тов. Володарский оказался первым. В минуту, когда можно было растеряться, он сказал: ни шагу уступки. Он был одним из тех, которые смогли вдохнуть мужество в дрогнувшие после первой неудачи ряды".

"С тех пор Володарский занимал с каждым днем более заметное место в наших рядах. Мы чувствовали, что другого такого железного, верного человека мы вряд ли сыщем. Где бы ни обнаруживалась брешь, слабость, Володарский был там. Когда встал вопрос о том, кто должен был бы руководить агитацией в Петрограде, мы сказали: Володарский. Когда надо было организовать газету, которая проникла бы во все поры рабочего существования, которая была бы родной для рабочих, говорила бы рабочим языком, рабочей мудростью, мы сказали: редактором должен быть Володарский.

И на эти ответы, которые давали мы — руководящие центры, от пролетариата всегда следовала благодарность. Да, они чувствовали, что этот человек, который от них вышел и к ним возвращается с большими познаниями, с большой выдержкой в смысле тактики, что он является их журналистом, их пером, их трибуном".    
'
„И его боялись, негодовали, шипели, ругали; другие находили более мягкие слова; с ним было жестко разговаривать. Это была персонификация рабочего класса. Рабочий класс не любит разговаривать в белых перчатках. Он говорит то, что есть. А когда буржуазии скажешь то, что есть, она, конечно, трепыхается и ненавидит. Когда же она на самом деле снимает белые перчатки, она показывает когти и беспощадно впивается в горло противника. Но когда она боится, трепещет, она требует гуманности, требует мягкости, она тогда с ненавистью говорит: вот из них именно Володарский самый ожесточенный. Это был человек наибольшей правды, наибольшего сознания правильных соотношений.

И мы это в нем ценили. Мы часто говорили в трудную минуту: пойдешь к Володарскому, поговоришь, послушаешь его металлический голос, его великолепную, пламенную, текучую речь, которая превращала, по словам самих буржуазных газет, часто враждебную аудиторию в друзей нашей партии, и скажешь себе: да, от этой веры можно зажечь собственную свечу, если она на минуту угасла.

„И, действительно, это не случай. Я не верю, чтобы это был случай. Они выбрали того, кто каялся наиболее опасным. Я не знаю подробностей заговора, но здесь есть логика. И они на своем проклятом Невском, в своих газетах оправдывают и объясняют, почему это был Володарский Этого рабочего трибуна они ненавидели в особенности. Но, товарищи, зато они могут, пожалуй, покаяться теперь, если они сколько-нибудь сознательно руководили подлой рукой убийцы. Ибо правду сказал товарищ Зиновьев: такие люди, умирая, встают из могилы, как богатыри, как исполины. Такие жертвы не остаются никогда в своем гробу.

Я видел сегодня труп Володарского, и на меня он не произвел впечатление трупа. Мне не казалось, что он одинок, что ему холодно, что он ушел. Я видел: его окружали бесконечно теплой, горячей атмосферой все те, кто был вокруг него. И неподвижные, как изваяния, красноармейцы, несущие караул, и все эти шепчущие со смешанным чувством любви и ненависти рабочие, и та работница, которая плакала над ним, как над сыном,— это, действительно, было, как изваяли художники статую Мадонны, оплакивающей Христа: плакала работница над сыном, не над своим, а над сыном своего класса.

И я говорю: в этот момент, когда он ушел от жизни, он приобрел жизнь вечную. Теперь, когда вы поете вечную память, это будет не пустая память, как бывают пустые медные статуи на площадях, это будет память, от которой будет излучаться революционная энергия. Он ушел в сон вечных, куда ушли герои Великой Французской революции жертвы Коммуны, куда ушли некоторые дорогие товарищи, павшие в нашу революцию. И он является среди них в первом ряду — учителем и борцом.

Такие люди приобретают вечность, их убить нельзя. Они отдают все сердце делу вечному. Володарский отдал делу рабочего класса свою кровь до последней капли. И потому вечная ему память, память героическая, память поучающая, поднимающая мужество и энергию, память, перед которой да трепещут его враги и которая будет нашей радостью и нашей гордостью!“

М.

Коммунистический интернационал : Орган Исполнительного Комитета Коммунистического интернационала. -  1919 №3

Еще по теме:

Убийство тов. Володарского

Памяти тов. Володарского

В. ВОЛОДАРСКИЙ (1891—1918)