Психология в Петербурге
(Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.).
III.
Теперь мы должны на минуту вернуться к автору записок. Как видно из его рассказа, после пятилетнего пребывания посланником в Софии, он в январе 1912 г. был назначен директором департамента политических дел в министерстве Пуанкаре, своего школьного товарища, протекцией которого он, по-видимому, неизменно пользовался.
В то время г. Палеолог уже был «крайне озабочен» возможностью конфликта с Германией. Его опасения подействовали на правительство и имели результатом — в мае 1912 г. — ряд секретных совещаний, под председательство Пуакаре и с участием министров: военного и морского, генерала Жоффра (нач. ген. шт. армии), адмирала Обера (нач. ген. шт. флота) и самого Палеолога, установивших более тесную согласованность, разных частей государственного механизма в случае войны.
Послом в Петербурге Палеолог был назначен — опять-таки при личном настоянии Пуанкаре, тогда уже президента Республики, — в январе 1914 г. после некоторого не совсем понятного сопротивления с его стороны. Пять месяцев спустя, в начале июня, г. Палеолог приехал в Париж для выяснения деталей предстоявшего визита Пуанкаеэ в Россию.
В день его приезда пал кабинет Думерга. Палеолог хотел немедленно подать в отставку в виду того, что от преемника Думерга ожидалось, что он внесет в свою программу отмену закона о 3-хлетней службе (на отмене настаивала левая в палате) и Палеолог при таких условиях не хотел возвращаться в Россию.
Он виделся с Брианом и с Вивиани, которому удалось-таки преодолеть агитацию против военного закона и составить кабинет. И тому, и другому он в совершенно категорическое форме заявил, что «хотя он, не может предсказать даты», но абсолютно уверен, что война неизбежна, и в самом коротком времени. Никаких фактических доводов он, однако, не привел, ссылаясь только на свое внутреннее убеждение, и с этой «conviction intime» вернулся в Петербург, готовить встречу президенту.
Во время пребывания Пуанкаре в Петербурге посол дважды беседовал с Николаем II (в день приезда и в день отъезда). Оба раза он настаивал на близости войны, прибавляя, что «сейчас у него нет никакого специального мотива предсказывать немедленную войну».
В день «зари» в Красном Селе — 22 июля — он записывает восторженно-воинственную болтовню двух «чернорногорок», Анастасии и Милицы Николаевны, которые до обеда и за обедом (в присутствии государя) непрерывно тараторят:
«мы получили от отца телеграмму на условном языке, он нам сообщает, что еще до конца месяца у нас будет война (nous avons la guerre)... отец наш такой герой, он достоин Илиады... война непременно вспыхнет... от Австрии ничего не останется... вы вернете себе Эльзас и Лотарингию— наши армии сойдутся в Берлине... Германия будет уничтожена».
Посол не записал своих ответов на эти замечательные откровения. На другой день, во время смотра, он обменивается взглядами с Пуанкаре «У нас одни и те же мысли». Какие? Он не говорит.
При таком настроении и при наличности такого внутреннего убеждения, естественно, что в первый же день получения австрийского ультиматума, между Сазоновым и Палеологом происходит такой разговор. Палеолог высказывается за политику твердости. На робкое замечание Сазонова: «а что, если эта твердость приведет нас к войне?» — посол, немедленно садится на своего конька:
«Вы знаете, что я думаю о планах Германии. На мой взгляду австрийский ультиматум открывает опасный кризис, который я давно предвидел. С сегодняшнего дня мы должны признать, что война может разразиться с минуты на минуту!»
И соответственно такому прогнозу, оба собеседника настойчиво доказывают третьему — английскому послу —, что Англия не должна оставаться нейтральной. А сэр Джордж Бьюкенен, как видно из его донесения Грею от 24 июля, со свойственной ему и не покидавшей его ни на минуту спокойной осторожностью, отвечает, что
«он не видит оснований ожидать такого заявления о солидарности правительства Его Величества, которое было бы равносильно безусловному обещанию поддержать оружием Россию и Францию».
Прямых интересов в Сербии у Англии нет, и война ради Сербии никогда не будет сакционирована английским общественным мнением". Мы видели, что г. Палеолог вложил английскому послу в уста несколько иное заявление....
Уже 25 июля французский посол, описывая обстановку на варшавском вокзале при проводах Извольского, пишет:
«в воздухе пахнет мобилизацией. Мы быстро обмениваемся впечатлениями и приходим к одинаковому заключению: cette fols, c'est ia guerres».
26 июля впечатления лучше. Сазонов надеется на возможность изменения ультиматума путем прямых переговоров России с Австрией. Он сообщает об этом Палеологу, тот его поздравляет.
Затем происходит такой разговор: Сазонов спрашивает меня дрожащим голосом:
«откровенно, между нами, думаете ли вы, что мы еще можем сохранить мир?»
Посол отвечает:
«Если бы мы имели дело только с Австрией, у меня еще оставалась бы надежда. Но кроме Австрии мы имеем дело с Германией.
Она обещала своей союзнице лестный для ее самолюбия успех; она убеждена, что мы не устоим перед нею до конца, что Тройственное Согласие уступит, как оно всегда уступало. А мы в этот раз не можем уступить, не погубив себя. Мы уже не избежим войны».
«О, дорогой посол, как ужасно подумать о том, что готовится!...»
Это — не две кумушки судачат за чайным столом о том, что случится; это разговаривают русский министр иностранных дел с послом французской республики.
Еще один дель. Посол гуляет по аллеям Елагина и размышляет:
«Мои размышления исполнены радикального пессимизма. Как бы я ни старался их опровергнуть, они все возвращаются к одному заключению: война... Время комбинаций и дипломатических ухищрений прошло... Нет больше индивидуальной инициативы, нет человеческой воли, могущей оказать сопротивление разнузданным силам. Мы дипломаты, потеряли всякое влияние на события»...
Чтобы быть вполне справедливым, следует отметить, что в день получения ультиматума, перед вечерним заседанием Совета Министров, Палеолог советовал Сазонову быть крайне осторожным в своих мнениях, а 28 июля Сазонов заявил ему, что
«наш генеральный штаб проявляет нетерпение и мне очень трудно его сдерживать».
Палеолог вырвал у министра обещание (и телеграфировал о нем своему правительству), заранее принять любую процедуру, которую предложат Франция и Англия для сохранения мира.
Если бы ему удалось получить и другое обещание, —. что не будут предприняты меры военного характера без предварительного соглашения с Францией и осведомления Англии, последствия могли бы быть другие.....
Влад. Набоков.
(Окончание следует)
Руль, № 82, 23 (10) февраля 1921 г.
Еще по теме:
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 1
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 2
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 3
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 4
| 