Психология в Петербурге
(Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.).
II.
Мы видели, что не только в заявлениях Сазонова, но даже в телеграмме (первой) Николая II, указывалось на чуть ли не всенародное негодование, охватившее Россию в результате нападения на Сербию.
«Если бы мы остались равнодушными, произошла бы революция», говорил,Сазонов.
«Я с трудом сдерживаю общественное мнение, стараюсь смягчить тон газет».
А Николай II говорил в телеграмме о том «давлении», которому он не в силах будет противостоять...
Была ли в самом, деле вся Россия в роковые дни охвачена такой бурей негодования, грозившей даже «революцией», если этому негодованию не будет дано надлежащего выхода и успокоения?
Никто, конечно, не станет отрицать, что в широких кругах образованного общества образ действия Австрии с первого же момента вызвал искреннее возмущение, и что от русского правительства эти круги единодушно ожидали решительных и энергических шагов.
Но нельзя при этом не напомнить того, что составляет огромную нравственную заслугу и могло бы быть, при других условиях, действительно исторической заслугой П. Н. Милюкова: он едва ли не один из всех русских публицистов сразу понял размеры и силу опасности, нависшей над Европой, и на страницах «Речи» поднял в первый же день свой предостерегающий голос, зовя к спокойствию и хладнокровию, к умеренности и обдуманности, настаивая на возможности локализации конфликта и доказывая отсутствие настоящего casus belli для России.
Мы знаем, что в результате «Речь» была закрыта в день объявления войны. Мы помним, что в течении предшествовавшей недели «Новое Время» осыпало Милюкова бранью н издевательствами, объясняя его статьи сербофобией, порожденной болгарофильством. Ему — «Нов. Времени» — вторила бульварная пресса. Но «Русские Ведомости» в Москве писали сдержанно и спокойно. Едва ли можно отрицать показательность такого отношения очень авторитетных руководителей общественного мнения.
И едва ли в глубине своей души Сазонов придавал такое решающее значение неистовым воплям из Эртелова перселка, бряцавшего оружием и звавшего в бой, — или «процессиям» разных сомнительных организаций, к которым приставали толпы уличных зевак и подростков.
Каковы были настроения и взгляды в русских политических кругах, — напр., среди думских партий, этого Сазонов не знал: Дума в то время не заседала по случаю летнего перерыва, а личный контакт с находящимися в Петербурге лидерами, простой обмен мнениями с выдающимися членами Думы или Государственного Совета, — от одного такого предположения закачались бы, пожалуй, колонны здания у Певческого моста и перекосились бы лица всех министерских обер-столоначальников.
От первого дня до последнего мы не находим ни одного сколько-нибудь серьезного, ответственного и внушительного проявления русского организованного общественного мнения, настаивающего на военном вмешательстве России. И если не было и противоположных заявлений, то это, конечно, объясняется быстротой событий — с одной стороны, а с другой— несокрушимой «обывательской» уверенностью, что дипломаты сговорятся, и что до драки дело не дойдет.
Поэтому, мы вправе сказать: та психология, которая обнаружилась у Певческого моста и оттуда перекинулась, питаемая, как мы увидим, дополнительной струей с французской набережной, — в Петергоф, — эта психология была вполне самостоятельного, внутреннего происхождения и никаких корней в общественных, а тем менее народных настроениях не имели.
Влад. Набоков.
Руль, № 82, 23 (10) февраля 1921 г.
(Продолжение следует)
Еще по теме:
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 1
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 2
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 3
Психология в Петербурге (Из истории роковых дней 24 июля - 1 августа 1914 г.). Часть 4
| 
