Москва в XIX веке (Исторический очерк). Вступление французской армии в Москву - 6 Февраля 2021 - Дневник

Проведя беспокойную ночь в доме харчевника, утром 3 сентября Наполеон тронулся в путь, по направлению к Кремлю, под звуки военной музыки, окруженный блестящей свитой и гвардией. Каких только наций и костюмов не было в этих пестрых, мозаичных полчищах!

Тут и гусары — в красных мундирах, высоких киверах, тяжелые драгуны — в медных касках и светлых плащах, старая гвардия императора — рослая, усатая, закаленная африканским солнцем, в красивых мундирах и высоких медвежьих шапках с кистями; здесь пруссаки в синих колетах и белые, как гуси, австрийские кирасиры; тут же и чопорные поляки, в национальных костюмах, под знаменами белого орла, который ровно за два столетия пред тем водил их предков на ту же Москву.

Среди этой движущейся мозаики нередко мелькали француженки и польки, иные также верхом, в полувоенном, фантастическом костюме — жены воинов и искательницы приключений. Впереди этих разнородных полчищ гордо и величаво ехал Наполеон, в простом сером сюртуке, в невысокой треугольной шляпе, без всяких знаков отличий.

Арбатская улица, по которой следовал Наполеон, была совершенно пуста; только в окне местной аптеки мелькнула пред ним фигура добродушного немца, содержателя ее, который, завидя императора французов, снял свой колпак и низко поклонился ему. Вот и все приветствие от Москвы завоевателю!

— Какие страшные стены! —

воскликнул Наполеон, въехав в Кремль и переступив чрез порог царских чертогов.

Первым делом его здесь явилось приказание отыскать типографию, напечатать хвастливые известия о занятии Москвы и немедленно отправить их с курьерами по всей Европе. Это известие, полученное в Париже, привело французский народ в неописанный восторг. В церквах запели «Тебе Бога хвалим»; город украсился и иллюминовался; улицы покрылись толпами народа; знаменитый актер Тальма, под оглушительные клики публики, с театральной сцены прочел известие о вступлении их непобедимого императора в Москву. Все сделали, лишь об одном забыли: служить паннихиды по тысячам погибших французов.

Да, Париж мог радоваться и восторгаться; императору их в Москве сделана была «горячая» встреча. Едва Наполеон въехал в Кремль, это вековечное гнездо двуглавого орла, как вспыхнуло пламя в Зарядье и на Балчуге, запылали в Земляном городе Каретный ряд и лесные склады близ Остоженки, забушевал пожар на Солянке, перекинулся через Яузский мост и без удержа пошел гулять далее, по всей Москве.

Как видно, исполнялись слова графа Растопчина, обращенные к Императору Александру.

„Я в отчаянии, Ваше Величество,—писал наш главнокомандующий,—что Кутузов скрывал от меня свое намерение, потому что я, не быв в состоянии удержать города, зажег бы его и лишил Бонапарта славы взять Москву, ограбить ее и потом предать пламени; я отнял бы у французов плод их похода и пепел столицы. Я заставил бы их думать, что они лишились великих сокровищ и тем доказал бы им, с каким народом имеют они дело“.

И действительно, к ночи этого дня всепожирающее пламя как будто слилось в поток раскаленной лавы огнедышущего моря и обвилось ярким венцом вокруг несчастной Москвы. К довершению бедствия, поднялся северо-восточный ветер, страшный союзник пожара. Буря и огонь рвали кресты с храмов; с колоколен обрывались колокола и падали с глухим звоном; огромные головни носились во все стороны, перелетали из улицы в улицу; пылающие бревна перекидывались с дома на дом; по улицам текли реки растопленных металлов. Несчастные горожане, в каком-то исступлении, задыхаясь от дыма, опаленные огнем, метались, сами не зная куда. Громкие вопли их и плач детей, резкий барабанный бой и колокольный набат, грохот падающих стен и взрывы заглушались порывами гудящего ветра.

Все эти звуки соединились в какой-то адский гул, разбиравший слух и надрывавший душу отчаянием...

Пылали храмы Господние, древние палаты царей, патриархов и святителей, горели и разрушались общественные здания и жилища мирных граждан, гибли сокровища науки и художеств, запасы промышленности и торговли. Остатки веков минувших и произведения новейших времен, гробы отцов и колыбели подрастающего поколения — все было пожираемо ненасытным огнем; неприкосновенными оставались лишь честь и свобода нашей великой родины.

— Господи, что же это такое?—с отчаянием восклицали несчастные москвичи.—Заступница Милосердная, святые угодники, мать-то наша горит, горит родная, как свеча перед Богом!

— Гори Москва, но живи Россия!... — говорили другие.

— Москвы нет более!—взывал и сам Наполеон.—Я лишился награды, обещанной войскам!... Русские сами зажигают. Какое самоотвержение, какая чрезвычайная решительность! Что за люди!...

Он был прав, как, может быть, никогда. Именно в эти страшные дни не существовало первопрестольной столицы, колыбели наших царей, Москвы священной. На нее не поднялась бы рука русского человека! Оставалась Москва, поруганная, отданная на произвол всем гнусным, унижающим человечество страстям. Не свое «святое святых» жгли русские; они отдавали пламени и разрушению лишь город, где гнездились их враги, которым, без сражений и грома орудий, но вооруженные огнем и голодом, они объявили беспощадную войну...

Яркий свет пламени, врывавшийся в окна дворца, не давал Наполеону сладко заснуть на новоселье. В каком-то тоскливом волнении расхаживал он по залам, в которых мечтал задавать балы московскому дворянству. Несколько раз из кабинета Императора Александра выходил он на террасу, обращенную к Москве-реке, но вид огненного океана, объявшего город, пронзительный визг крутящегося пламени—все это побуждало его возвращаться в комнаты дворца. Вскоре головни начали падать на Кремль; неоднократно загорался арсенал; в самом дворце стекла лопались от жара, повсюду летели в него искры, от дыма и огня воздух стал смраден и удушлив.

Французы в Москве

Огонь уже достиг Кремля; загорелись конюшни и запылала арсенальная башня; несколько унесенных вихрем головней упали на двор, где стояли тогда все зарядные ящики французской артиллерии. Лично для Наполеона опасность ежеминутно умножалась; от одной только искры зависела его собственная судьба и двадцати племенной армии, увлеченной им в далекую, неведомую страну. Приближенные к императору маршалы стали умолять его об оставлении Кремля; только после долгих убеждений, он согласился на переезд в Петровский дворец, 4-го сентября.

— Мы, по старинному обычаю, попотчевали Бонапарта жаркой баней, истопили для его французского величества Кремль, — говорили москвичи.

Избрав ближайшую дорогу, Наполеон направился по Тверской. Но здесь с оглушительным треском обрушивались кровли, падали стены, горевшие бревна и доски; в разные стороны летели железные листы с крыш. Пламя кружилось в воздухе над головой Наполеона; пылающие бревна и раскаленные кучи кирпича преграждали ему путь по огненной земле, под огненным небом, среди огненных стен.

Видя невозможность пробраться по Тверской, Наполеон поневоле должен был избрать иную дорогу.

Предание гласит, что на эти проводы его явился какой-то русский простолюдин, вероятно, переодетый агент Растопчина. Заведя императора в лабиринт переулков, охваченных огнем, услужливый проводник скрылся.