Москва в XIX столетии
(Продолжение)
Неприятель у ворот первопрестольной
Духовенство, во главе с преосвященным Августином, в проповедях своих также старалось врачевать унылые души москвичей. Но горькая действительность брала верх надо всем. Если и раньше богатые и сметливые обыватели столицы начали уже укладываться и выезжать из Москвы тайком, то с получением известия о занятии Наполеоном Смоленска, каждый день, с утра до вечера, потянулись во все заставы, кроме Дорогомиловской, вереницы карет, колясок, повозок и нагруженных телег; бывали дни, когда на иной заставе прописывали по 2 тысячи выезжавших экипажей.
Как непреложное доказательство, что Смоленск уже во власти врагов, прибыла в Москву икона Смоленской Божией Матери.
Икона Смоленской Божией Матери
Сначала ее поставили в церкви св. Василия Кессарийского, а затем с особенным торжеством перенесли в Успенский собор. Впереди несли хоругви; за ними следовало в полном облачении духовенство; синодальные певчие пели канон Божией Матери; по пути шествия, из каждой церкви выходило духовенство с крестами; народ, падая ниц, восклицал:
— Матерь Божия, спаси землю Русскую!....
Отгремела и Бородинская битва. Весть о ней и об отступлении армии скоро достигла до Москвы. В столице началось необыкновенное волнение. Присутственные места, кроме сената, тронулись в Казань; вывоз казенного имущества продолжался непрерывно; университет и учебные заведения закрылись; фабрики прекратили работы; число отъезжающих чуть ни с каждым часом все увеличивалось.
Бегство жителей из Москвы перед вступлением Наполеона в столицу
— Куда бежите? Аль Москва в невзгодье вам не мила стала? —
упрекал их простой народ за оставление столицы.
Москва тем не менее заметно пустела. Сам гр. Растопчин проживал в то время в Сокольниках, на собственной даче, перешедшей впоследствии во владение известного Митькова. Приемные комнаты его всегда наполнены были людьми разного звания. Все они являлись к графу прямо, без доклада; иные в дорожных платьях, запыленные, с самыми свежими новостями из армии. Последние были, разумеется, не все одинакового свойства; некоторые из них носили характер вымысла. Так по Москве разнесли слух, что в ней тайно пребывает Император Александр; а прибывший к гр. Растопчину с поручениями от великого князя Константина Павловича Шульгин рассказывал, что неаполитанский король Мюрат взят в плен казаками и под сильным конвоем отправлен в столицу.
— Покуда Шульгин полонит у Наполеона королей, французы берут у нас города, а Кутузов называет это победами, — выслушав такую новость, не без ехидства заметил московский главнокомандующий, сильно не ладивший в последнее время с главнокомандующим армии.
— Там, в армии, делали свое дело, жестоко дрались, — продолжал гр. Растопчин,—теперь моя очередь. Дело доходит до Москвы, но Москва не Можайск, Москва — Россия! Все ляжет на меня!...
— Но ведь вы один не можете спасти столицу,—заметил ему кто-то из присутствовавших.
— Я буду во всем виноват!—горячо возражал гр. Растопчин. — Меня станут проклинать, сперва барыни, а там купцы, мещане, подьячие, а там и все умники и православный народ. Я знаю Москву!...
— Поверьте, граф, будучи обязан всеми успехами своими дерзости, Наполеон от дерзости и погибнет, — вмешавшись в разговор, пророчески вещал наш знаменитый историограф Карамзин.
В это время главными действующими лицами в Москве явились преосвященный Августин и граф Растопчин, которому Государем приказана была Москва, как некогда цари, в свое отсутствие «приказывали» ее ближайшим боярам. Народ смотрел на них и ждал, что они станут делать; он внимательно прислушивался к назидательным проповедям одного, жадно, нарасхват читал афиши другого и бегал на Никольскую, к Казанскому собору, глазеть на вывешенные там разные юмористические лубочные картинки, приноровленные к тогдашней злобе дня.
Такими афишами и картинками, равно и принятием энергических и в разных направлениях мер, отвлекая народ от доносившихся до него сомнительных и противоречивых известий из армии, гр. Растопчин достиг известного спокойствия среди жителей, так сказать, предупредил возмущения и волнения, которых сильно опасалось правительство. Мало того. Чтобы поддержать бодрый дух москвичей, в то же время вполне уверенный, что Кутузов без боя не уступит Москвы неприятелю, неутомимый главнокомандующий пообещал повести всех с крестным ходом на Три горы для приготовления и благословения народа и воинства к решительной битве.
„Братцы!—писал гр. Растопчинв изданном по этому случаю воззвании. —Сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая отечество, и не впустить злодея в Москву. Но должно пособить и нам свое дело сделать. Грех тяжкий своих выдавать. Москва наша мать. Она нас поила, кормила и обогатила.
Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дня хлеба; идите со крестом; возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех горах; я буду с вами; вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет; вечная память, кто мертвый ляжет; горе на страшном суде, кто отговариваться станет!"
Внимая призыву своего любимого главнокомандующего, московские жители спешили вооружиться; они толпами сходились у арсенала, где продавалось тогда всякое оружие по дешевой цене.
— И бабы бьют ледащих басурман, как поросят; так как же нам-то не постоять за себя и за дом Божий,—говорил народ, потрясая своим разнообразным оружием, с крайним нетерпением и волнением поджидая того часа, когда и ему дадут возможность грудью постоять за родную Москву.
В этом поддержании бодрости, воодушевления в народе немалое участие принимало и московское православное духовенство. Чем ближе подходил неприятель к первопрестольной столице, тем усерднее оно, стоя на страже веры, молитвою ли, назидательным ли поучением, или же собственным примером утверждало сильных и укрепляло слабых в преданности к Царю и в любви к отечеству.
Во главе духовных пастырей по-прежнему сиял высоким умом и величием духа московский митрополит Платон. Не довольствуясь вдохновенным словом, он готовился возбудить общее усердие личным примером. В день Бородинской битвы, когда многие московские жители спешили покинуть столицу, в ней неожиданно появился великий святитель, справедливо считавший необходимым присутствие свое здесь во дни бедствий отечества. Не угасшая еще в одряхлевшем сердце митрополита Платона горячая любовь к Москве и пастве своей побуждала его немедленно же ехать навстречу армии, чтобы своим пламенным словом и благословением воодушевить русское воинство к решительной битве на древнюю столицу. Но горесть сердца, усилившая немощи тела, вынудила его отказаться от этой мечты.
Приехав в Чудов монастырь, он сел в кресла, на входном крыльце его. Со слезами на глазах, долго и безмолвно взирал святитель на всероссийский Кремль, как бы прощаясь, как будто уже предчувствуя свою вечную разлуку с ним и не сегодня-завтра ожидающий его печальный жребий. Народ со всех сторон окружал любимого владыку, подходя к нему под благословение.
— Простите, прощайте! Спаси вас, Господи!...—шепотом произносил великий старец, в последний раз осеняя крестным знамением свою паству.
Удрученный летами, болезнями и великой скорбью, но готовый на всякие жертвы, при виде Москвы, покидаемой жителями, митрополит Платон наотрез отказался выехать из нее.
— Что мне сделают враги? — одно только твердил он на все представления окружающих о близости к столице неприятеля и о возможной ее сдачи ему.
И только после долгих убеждений преосвященного Августина и близких к святителю лиц он согласился, наконец, на выезд свой в Вифанию.
В это время многострадальная Москва уподобилась обреченной жертве.
„До 26-го числа я употреблял все средства к успокоению жителей и ободрению общего духа,—доносил Императору Александру сам Растопчин, убедившийся в невозможности отстоять столицу, —но поспешное отступление армии, приближение неприятеля и множество прибывающих раненых произвели ужас. Видя сам, что участь Москвы зависит от сражения, я решился содействовать отъезду малого числа оставшихся жителей. Головой ручаюсь, что Бонапарт найдет Москву столь же опустелой, как Смоленск...
Да будет слово мир далеко от Вашего Величества. Русские воспримут свое место во вселенной, и Вы восторжествуете над Вашим врагом. Ваши подданные проливают кровь и не скорбят. Господь Бог не введет Вас во искушение. Вы будете избавителем света".
Действительно, граф Растопчин по-прежнему старался рассеивать опасения московских жителей, приказывая даже вывозить из города казенное имущество не иначе, как в ночное время. Но, в виду того, что подводы двигались безостановочно, распоряжение главнокомандующего не могло оставаться в тайне. Поэтому всякий, кто только имел возможность, покидал столицу.
— Москва выходит из Москвы; Москва в поход пошла,—говорили тогда.
Зато на убылое место москвичей, в Дорогомиловскую и другие заставы стало прибывать огромное количество повозок и телег с ранеными солдатами. Страдания их возбудили общее участие. Москвичи спешили к ним навстречу, неся с собой калачи, вино, сбитень, деньги; некоторые разрывали свои рубашки, делали бинты, обмывали и перевязывали раны. Легко раненые разбрелись по всей Москве; для тяжелых же больных главным пристанищем назначен был Лефортовский дворец.
В желании доставить православным воинам высшее утешение, для успокоения последних минут их жизни, преосвященный Августин отправил к ним духовенство с чудотворными иконами Иверской и Смоленской Божией Матери. С восторгом и слезами встретили воины святыню.
Стоны умолкли. Собирая последние силы, увечные и истерзанные защитники отечества, кто на костылях, кто ползком, — все спешили приложиться к Подательнице утешения и окропиться св. водой; многие тут же умирали, едва успев совершить предсмертную молитву...
(Продолжение будет).
С. Знаменский.
Еще по теме:
Москва в XIX веке (Исторический очерк) Введение
...............................
Москва в XIX веке (Исторический очерк). После Бородинского сражения
Москва в XIX веке (Исторический очерк). Неприятель у ворот первопрестольной
| 