С.-Петербург. Гулянье в Екатерингофе в Духов день
Гулянье в Летнем саду, с лотереей в пользу детских приютов. — Два слова о воспитательном доме. — Демидов сад и первый гром.—Приказчичий клуб.
Предпослав краткую характеристику Летнего сада и его посетителей, я расскажу теперь читателю про народное гулянье, бывшее в нем 23 мая, в воскресенье. Гулянье это было устроено с благотворительной целью: весь очистившийся доход предназначался в пользу детских приютов.
При этом слове не могу, чтобы не сделать отступления. При сложившихся в Петербурге социальных условиях, при уменьшении и затруднительности законных браков и при увеличении супружеских безбрачных отношений, вопрос о детских приютах вообще и об улучшении воспитательного дома в особенности — резко и вопиющим образом выдвигается на первый план.
Императорский воспитательный дом
Несколько лет назад, воспитательный дом опубликовал, в виде опыта, некоторые новые меры, отчасти стеснительные, с целью уменьшить прилив в дом законно и незаконно рожденных детей, чтобы иметь возможность окружить тем лучшими условиями тех детей, которые в него попадают. Теперь воспитательный дом обнародовал отчет за это время. Опыт оказался вполне неудачным. Прилив детей не только не уменьшился, но значительно увеличился. Смертность поступавших в дом детей достигла ужасающего процента. При таком положении дела, и виду усиления средств воспитательного дома, не было ли бы и целесообразно и справедливо обложить поголовно всех жителей Петербурга налогом в пользу воспитательного дома?
Но не имея права привести в действие своего проекта, предоставим этот вопрос все разрешающему времени и обратимся к Летнему саду.
В день, назначенный для гулянья, с самого утра стояла прелестная погода, обещая хорошую выручку для благой цели. Открытие гулянья было назначено в час пополудни, но еще задолго до этого времени густые массы народа ходили около сада, любуясь пестрыми флагами и разноцветными фонариками, представлявшимися при солнечном освещении какими-то зреющими фантастическими фруктами.
Ровно в час оркестры, расставленные в различных частях сада, грянули «Боже Царя храни> и ворота открылись для публики. По всем аллеям были расположены красивые будочки, в которых помещались колеса лотереи аллегри и выигрышные вещи. По сторонам аллей были разбиты шатры с буфетами, бочки пива и, кроме военных оркестров, хоры полковых песенников. При начале гулянья в саду господствовала, что называется, чистая, отборная публика. Дамы и девицы щеголяли свежими, изящными, чисто летними костюмами, что, при 20 с лишком градусах тепла и при ярком солнце, придавало гулянью вполне летний характер. Все это двигалось взад и вперед, влево и вправо по аллеям, под звуки музыки и песен.
Часу в пятом на гулянье прибыли их императорские высочества Петр Георгиевич Ольденбургский и великая княгиня Александра Петровна. По отбытии их из сада, характер публики стал меняться и часам к 6 сделался смешанным и вполне пестрым. Публики стало прибывать все больше и больше, но увы! детские приюты не были так счастливы, как в прошлом году финляндцы, когда на подобном же гулянье в их пользу продано было до семидесяти тысяч входных билетов!
Во время самого разгара давки у входа и выхода, когда уже была зажжена вся иллюминация, совершенно неожиданно хлынул дождь. Публика рванулась из сада, и, при давке, визге и хохоте, я был увлечен в общем течении и очутился на свободе только у церкви Пантелеймона. С сожалением оглянулся я на не вполне удавшееся гулянье, которое, несмотря на дождь, играя миллионами огней, имело фантастический оттенок и все еще представлялось заманчивым.
Такова теперь петербургская погода: день хорош—вечером или дождь или холод, а нет так и гроза; или за один вполне хороший день два дня отвратительных. Впрочем, это в порядке вещей и удивляться здесь нечему: все же лучше хоть через дна дня видеть хорошую погоду, чем каждый день отвратительную.
Вскоре после этого мне пришлось быть на одном гулянье, которое было испорчено не только дождем, но и грозой. В этот день я был в Демидовом саду. Народу там собралось пропасть,—погода была превосходная и даже жаркая. Но пока мисс Виктория разъезжала по воздуху на своем велосипеде, на горизонт стали надвигаться тучи,—вероятно, слава девицы Виктории достигла до самых туч и сам Зевс-громовержец захотел полюбоваться зрелищем, которым не могли его потешить современники его, древние греки. Но классический бог древних греков опоздал на классическое ристалище и, я думаю, не без умысла. Он думал: мне и в прежнее-то время надоели греки различными ристалищами; а если ученики классических гимназий, которые знают греческие удовольствия не хуже меня, предпочитают девицу Филиппо всему классическому, так не мешает и мне взглянуть на нее!
И действительно, чуть Филиппо запела какую-то воинственную песенку, как вместе с оркестром ей начали аккомпанировать отдаленные раскаты грома. Когда же, по общему оглушительному и настойчивому требованию публики, она спела свой знаменитый «L'аmоur», то подкравшийся тихонько старикашка Зевс, он, самый классический из всех классиков, — грянул такое оглушительное браво, и разразился такими обильными слезами умиления, что испуганная публика шарахнулась кто куда попало. Более же рьяные поклонники гремели браво наперерыв с громом, распустив от дождя свои зонтики, что, в свою очередь, повело к нескончаемым крикам:
— Браво! Бис! опустите ваши зонтики! Бис, бис! долой зонтики! Браво!
Но испортив гулянье, гром и дождь не испортили погоды. Сухая земля быстро всосала в себя влагу, духота сменилась мягкой прохладой и в воздухе распространился запах распускающейся березы,— этого классического атрибута классического воспитания. Но вспрыснутая публика сочла за лучшее не увлекаться запахом распускающейся березы, когда под рукой находились вполне расцветшие камелии, и стала разъезжаться. Да и хорошо сделала: через час снова хлынул дождь и продолжался часов до трех утра.
В прошлом фельетоне я рассказал читателю, как, собираясь в клуб приказчиков, попал на минеральные воды. На сей раз со мной вышел совершенно обратный казус. Освободившись от занятий часу в десятом вечера, я сел на пароход, думая, что поспею еще к началу театрального представления на минерашках. Приезжаю—оказывается чей-то бенефис и билеты все разобраны. Нечего делать, отправляюсь в приказчичий клуб. Но, боги, как я жестоко был наказан, за то, что изменил ему раз для Излера! Публики счетом было человек сто, не более. Вхожу в танцевальную палатку—печально горит всего одна люстра и на одном конце, в полумраке, копошится пар восемь танцующих кадриль. Оркестр вместо рейнбольдовского—военный. Кончился кадриль и к мраку присоединилось молчание оркестра. Немногочисленная публика, гуляющая по палатке, начинает волноваться и раздается ропот.
— За что же, говорит кто-то, мы заплатили рубль за входе чтоб маршировать здесь по зале, да еще без музыки?
— Нужно найти дежурного старшину, пусть хоть прикажет играть музыке.
— Да кто сегодня дежурный старшина?
— Перчаточник N. N.
— Вероятно, его потому и выбрали в старшины, что только он один ходит в чистых перчатках!
Наконец музыка снова заиграла, пары четыре стали вальсировать.
Выхожу из танцевальной залы и прохожу к буфету. У буфета раздается веселый и громкий смех, хотя всего стоит трое потребителей. Один из них знакомый сиделец из знакомого магазина. Он уже видимо, что называется, на ходу.
— А, наше вам-с! обратился он, увидев меня: не прикажете ли за компанию рюмочку березовки?
— Нет, благодарствуйте, я водку пью только перед обедом.
— А мы вот, так все на нутро принимаем. Иван Кузьмич! Сила Карпыч! пожалуйте—березовая готова.
— Нет, брат, отозвался один из его спутников: — березовой пить не стану, да и ты не порть ею нутро, эй не порть! И в писании сказано: внезапу смятеся стадо бесовское, внегда...
— Ну пей, что хочешь, а я проствейну не могу; с тех пор, как умер тятенька, я все пью березовую. Видино он меня и приучил к ней...
— Нет, брат, при тятеньке тебе окромя березовой каши ничего бы не досталось.
От буфета я прошел в карточную и здесь— слаб русский человек к картишкам—нашел самое густое население. Мужчины и женщины—преферанс и мушка—дым и копоть — все это мешалось в самом не живописном беспорядке.
Но мимо, в сторону от этого вертепа! Я понимаю, что можно играть в карты, особенно в клубе, но не люблю видеть, когда за карточным столом сидят женщины. Я готов допустить самую полную эмансипацию женщины—за исключением карточной; а у нас, кажется, с нее и начали дело, да на том пока и остановились. Тише едешь дальше будешь.... от того места, куда едешь.
Из карточной я снова направился в танцевальный зал. Там публики было хотя не много, но все оживлённо смеялись и разговаривали. Какой-то шутник, соскучившись скудным освещением, взял спичку и на свой страх зажег свесившуюся с люстры селитряную нитку, посредством которой зажигают свечи, и зал, хоть поздно, но озарился подобающим светом. Время было позднее и преступник не подвергся преследованию клубного начальства, вероятно, в благодарность за то, что хоть под конец рассмешил скучающую публику.
Всемирная иллюстрация : Еженед. илл. журнал. Т.5, № 24 (128) - 12 июня - 1871.
Еще по теме
Гулянье в Летнем саду
Гулянье в Летнем саду (окончание)
Удушливость и истома столицы
Удушливость и истома столицы (Окончание)
|
