Типы живописцев
— Как-с? что вы изволили написать в заглавии, говорит нам один из наших читателей; разве вы не знаете, что нынче типов нет, типы уничтожены?
— Почему это-с, спрашиваем мы, прибавляя к сказанному нами слову «это» частичку "с", совершенно на том же основании, на котором спросивший нас прибавил ту же частичку к слову "как".
— Разве вы не знаете, отвечают нам, что типов не существует, а существуют только индивидуумы. т. е. неделимые существа, одаренные, каждое, совершенно самостоятельным аппаратом личных качеств и свойств, ему одному и никому другому не принадлежащие?
Помилуйте, как этого не знать, это последнее слово науки, это торжество эмпирического метода наших исследований, наших опытов и наблюдений. Да и что такое, в самом деле, тип, где это тип? подайте мне тип, какая его функция в природе, какой его относительный вес, размеры, да и где же наконец тип? я его не вижу, а вижу только эту лошадь, ту лошадь, это дерево, то дерево, эту луну и ту луну....
С должным почтением выслушивая нашего вопрошателя, извиняя ему даже две луны, так как это видимо, что человек оговорился, мы, тем не менее, узнаем и в нем неминуемый тип, наше родное произведение. Мы признаем в нем одного из тех провинциалов, которые пробавляются до сих пор Добролюбовым и Писаревым и вымочены от головы до ног на прудоно-молешото-боклевском настое.
Те искорки, что сыпались из под наших столичных, преимущественно петербургских, мелких молоточков и наковален, и давно обратились здесь в пепел и разнесены ветром, там горят они еще и теперь и раздуваются всякими нигилистиками и литераторчиками, во всю силу их лилипутских легких и вызывают ломку копий, достойную лучшей участи. Наш вопроситель, несомненный тип подобного провинциала, не признающий типов, индивидуум от головы до ног и глашатай бестипичности.
Вот и те два художника, имена которых подписаны под нашей картинкой, господа Брож и Гарейс, тоже разделяют наше мнение и признают типы, по крайней мере для художников.
Взгляните на эти двенадцать голов, вышедших из под карандаша только что названных художников!
Перед вами приблизительные очерки физиономий всех тех избранных смертных, что начинают копошиться каждую осень, при приближении академической выставки, тех, чьи произведения имеют место в лучших и громаднейших палаццах наших и тех, что находят успокоение под кровлей бараков толкучего рынка и, отчасти, на самых крышах, так как для полноты нашей галереи мы сочли долгом дать и изображение маляра.
Всякий художник непременно маляр, и всякий маляр может, если хочет, почесть себя за художника. Если громадность и ширина замыслов полотен и картонов служат каким бы то ни было образом для характеристики артиста, для определения его значения, то неоспоримое преимущество, подавляющее своей бесспорностью, останется за этим великим мастером своего дела.
Маляр
В странном и совершенно оригинальном отношении находится этот артист к полиции и к ее благоустройству. Чем требовательнее полиция к внешнему благообразию городов, тем могущественнее развиваются таланты этого пошиба, тем шире, труднее являются задания, и спрос на них, на артистов маляров особенно в летние месяцы, становится весьма значительным.
Зима время года, неблагоприятное для них. Они как бы исчезают с лица земли и по улицам весьма трудно встретить которого-нибудь из них, шагающего со своей баклогой в руке, с кистью на плече, в испещренной фуражке. Запроса нет, нет и людей. Но стоит блеснуть весеннему солнцу, стоит опустеть городу и выпустить свое население на дачи, стоит появиться у городских зданий, вдоль стен, деревянным лесам и маляры тут как тут, откуда только они берутся.
Гимнастика, лазанье по дощечкам и лестницам, сиденье на жердочках, на тонких веревках перед окнами четвертых этажей, ведут иногда этих людей к увечьям и, даже, смерти. Они падают жертвами своих призваний. Замечательным артистом считаем мы Ефима, работающего в том доме, в котором мы живем.
С последней точки зрение, т. е. гимнастики, ближе всего подходят к малярам живописцы исторические и религиозные. Та же громадность плоскостей, которые требуется разрисовать, та же постройка лесов и тоже потребление красок.
Мы не имеем удовольствия быть лично знакомыми с каким-нибудь из исторических живописцев, но не знаем, почему кажется нам, что г. Z. Z. должен иметь некоторое сходство с тем типом, который воспроизводится нами на рисунке. Нам так и кажется, что его картина, рамку которой видит читатель, и которая еще не написана, будет непременно чем-нибудь неминуемо монументальным, в роде «Христа в Гефсиманском саду».
Будет целой исторической проповедью, целым философским трактатом, о который, как о каменную стену, расшибутся все критики и хулители. На открытом челе изображенного нами художника лежит та же самая дума, или ближайшая родственница ее, которая, по словам Пушкина, лежит и на лоснящемся челе портрета Барклая-де-Толли, кроме грусти, однако.
Исторический живописец
Все черты лица, изобразителя судеб человечества, строги как и сама история и приобретают, благодаря торчащим усам и лопатообразной бороде, особенную энергию. Энергия эта как бы олицетворяется присутствием в руке художника толстой кисти, которая, в случае чего-либо, может служить и сама оружием; палитра, в подобную минуту, явится в качестве ахейского шита.
Иначе глядит на нас третий лазильщик помостов и лесов и покрыватель широких плоскостей, — живописец библейский. Этот ни в каком случае драться не будет и всегда предпочтет молитву. Глаза горе о пряди волос —долу, вот графическое, осязательное изображение тех двух противоположных стремлений небесного и земного, на примирение которых направляется вся его деятельность. Жиденькая кисточка в жиденьких пальцах создана как бы для того, чтобы писать одно только лучезарное, бестелесное.
Библейский живописец
Верхнее платье художника не застегнуто и грудь открыта, как бы для того, чтобы то вдохновение, которое не успеет спуститься в него через голову, всегда имело возможность пробуравиться в грудь, прямо к сердцу. Впрочем, человек этот отличается очень хорошим здоровьем, весьма исправным желудком и имеет уже несколько билетов внутреннего займа, проценты с которых позволяют ему носить тонкие рубашки с плойками и золотыми пуговками. Он носит тоже пробор посредине головы, историческая правда которого не требует объяснений.
Странная игра случая вызвала тот же самый срединный пробор в куафюре живописца салонного, имеющего, как это совершенно ясно, очень много общего с живописцем религиозным. «Оконечности трогаются», говорит один наш знакомый, переводя известную французскую фразу!
Живописец альбомный
Этот живописец с пенснэ на носу, в лайковой перчатке, только что вывел своей чахоточной кисточкою какую-то головушку и удивительно доволен ею... Он одевает, рисуя, перчатку, потому что слыхал, будто Евгений Сю писал свои романы в перчатках, поэтому, ему, живописцу, имеющему гораздо большую возможность запачкать руки, и подавно следует носить их.
Тоненький черный галстучек его украшен целым рядом светлых кружков:—это эмблема мыслительных способностей художника, круглых, круглых до бесконечности, не имеющих на себе решительно никаких выступов, крючочков или усиков, которыми бы они могли ухватиться за что-либо умное, начать расти и дать какой-нибудь плод.
Вечно перекатываясь по салонам, будуарам и гостиным, по пошлым фразам и подмалевывая розовыми, голубыми и палевыми колерами сценки, цветочки, голубков,—он счастливейший смертный в мире, потому что не существует для мира—это тоже сходство с живописцем религиозным; он смотрит на все с той улыбкой, которая порхает по его пухлым и нежным губам.
С технической точки зрения, равно и с моральной, ему удается лучше всего рисовка губ женских головок. Он счастлив в любви и тратит все деньги, которые получаешь. В большом ходу картинки его нецензурного содержания. Он пишет преимущественно акварелью, но не достигает виртуозности Зичи.
Живописец цветов и фруктов
Виртуозом в полном смысле слова является его собрат по цветистости красок, — художник фруктов и цветов. Хотя фрукты и цветы пишут, иногда, и молодые люди, но этот род работы как-то особенно подходит людям пожилым.
Когда нажити любви и служенье красоте прекращается за холодом лет, тогда, следуя изречению покойного Ламартина, остается вечным и единственным другом природа. В области тыкв, картофелей, розанов, лилий, чесноку, винограда и прочих овощей и трав,—легко и приятно забывается прошедшее. Для ослабевших глаз, требующих зеленого зонтика и очков, становится невообразимо приятным следить по целым часам за тем, как гуляет какая-нибудь странствующая муха по налившемуся румянцем яблоку и как отливает солнце свой золотой луч в прозрачных гроздях лежащего подле винограда.
Нежась в пестром халате, человек этот, потому что ведь это несомненно человек, считает дребеденью и шушерой все громадные задания общественной жизни и предпочитает всевозможным восточным вопросам успехи огороднической и цветочной культуры. Он давно ожидает, как еврей Мессию, появление голубой розы и не раз уже мечтал о том, как приятно ему будет размалевывать ее лазоревые лепестки и представить картинку графине Карбункулос, отличающейся глубоко серыми глазами и считающей их за голубые.
(Окончание следует)
Всемирная иллюстрация : Еженед. илл. журнал. Т.5, № 13 (117) - 27 марта - 1871.
Еще по теме:
Типы живописцев
Типы живописцев (окончание)
|
