По материалам периодической печати за август 1917 год.
Все даты по старому стилю.
Государственное совещание
Итоги
ПЕТРОГРАД, 17 (30) августа.
Московское государственное совещание не оправдало ни тех надежд, которые на него возлагалось, ни тех опасений, которые оно внушало. И так как обманутыми оказались не наши надежды и, наоборот, не сбылось как раз то, чего мы опасались,—то, естественно, итоги московского совещания мы должны расценить знаком плюс, а не минус.
Московское государственное совещание, вопреки своим прямым заданиям, сплотило ряды революционной демократии. Оно явило такое единство революционного фронта, какого не ждали от него враги и в котором не вполне могли быть уверены и друзья.
Когда тов. Чхеидзе начал:
«От имени Центрального Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, от Исполнительного Комитета Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов, от исполнительного комитета объединенных общественных организаций, от кооперативных организаций, от председателей продовольственных комитетов членов государственного совещания, от представителей фронтовых и армейских организаций и солдатской секции Центрального Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, от центрального комитета всероссийского союза увечных воинов, от представителей всероссийского союза земств и городов, от центрального союза служащих в правительственных, общественных и частных учреждениях, от всероссийского железнодорожного учредительного съезда и большинства представителей городских самоуправлений, я имею честь сделать следующее заявление»...
Этот длинный перечень сам по себе звучал гордо и внушительно, независимо даже от содержания самого заявления. А по мере оглашения текста декларации становилось понятным для всех, что революционная демократия умеет, несмотря на все различия и даже противоречия отдельных своих слов, перед лицом врага, в минуту смертельной опасности, нависшей над страной и свободой,— умеет найти общий, объединяющий все кадры демократии язык.
Московское совещание обнаружило не только единство мнений и действий революционной демократии. Оно дало повод проявиться государственной мудрости демократии, ее уменью подняться вровень с величием стоящих перед страной и революцией задач, ее способности во имя общего и главного— спасения родины в революции,—забывать частное и второстепенное, групповое и узко партийное.
Умеренная по форме своего выражения, декларация революционной демократии звучала гордо и внушительно, ибо в ней чувствовалось сознание значительности того, о чем она заявляла устами Н. С. Чхеидзе: чувствовалось в декларации одновременно и сознание исторической ответственности демократии и уверенность ее в своих собственных силах и возможностях. Демократия не искала встречи с врагами, она не искала поводов манифестировать свое государственное понимание, она пошла на московское совещание, как званная, в числе других, не видя в совещании своего призвания,—но когда пришлось революционной демократии противопоставить свой взгляд взглядам других классов и групп населения, — то оказалось, что высший разум и сознание величия минуты полнее всего получила свое отражение не в речах генералов и представителей цензовых элементов русского общества, а в декларации демократии.
Своей декларацией революционная демократия выбила из рук противников то оружие, которым они действовали против нее. В развитие декларации Правительства от 8 июля демократия начертала широкую и конкретную, подлинно общенациональную программу спасения родины и революции. И что могли возразить против выставленной программы скрытые и явные враги революции? Никто из тех, кто искренне стремится к спасению страны, не мог ни одним словом опровергнуть значение мер, выдвинутых демократией. И противникам революции пришлось капитулировать пред лицом объединенной демократии.
Рука, протянутая Бубликовым Церетели, символизировала признание буржуазией своей моральной капитуляции...
Мы не переоцениваем значения «моральной капитуляции». Но и в мире реальных вещей победа моральная, победа идеи есть величина не мнимая, а действительная. И в качестве такой «весомой» величины надо признать, что моральная победа, одержанная демократией на всероссийском состязании политических менестрелей, способна действенно укрепить и ту революционную власть, которая вышла из рядов демократии и опирается на нее. Эта власть жива доверием и поддержкой демократии, она жива лишь в тех пределах и лишь дотоле, доколе жива демократия.
И в этом смысле, не преувеличивая значения московского совещания, с полным правом можно сказать, что и власть вышла из совещания более крепкой, нежели она была до совещания. Кто сознает значение сильной в своей творческой деятельности революционной власти, не может не расценить положительным знаком и это последствие московского совещания.
Подобно библейскому пророку, вышедшему для проклятия еврейского народа, а кончившему его благословением,—государственное совещание в Москве, начатое под знаком, в лучшем случае, неопределенности, но без оснований внушавшее серьезные опасения революционной демократии, кончилось всенародным торжеством демократии и защищаемых ею идей.
Отдельные диссонировавшие с общим настроением эпизоды только оттеняли роль главного действовавшего на сцене московского Большого театра лица—российской демократии.
На московском совещании был публично выставлен и всенародно положительным образом утвержден тезис:
вне демократии несть спасения ни революции, ни России!
***
Закрылось Московское Совещание.
После «резкого столкновения двух противоположных лагерей», после «кровавого сражения» Милюковых с Церетели, после того, как «бой» кончен, а раненые подобраны,— позволительно спросить: чем кончилось московское «сражение», кто выиграл, кто проиграл?
Кадеты довольны и потирают руки.
«Партия народной свободы может быть горда, — говорят они, — тем, что ее лозунги..., признаны всенародными» («Речь»).
Довольны и оборонцы, ибо они говорят о «торжестве демократии» (читай: оборонцев!), уверяя, что «демократия выходит из Московского Совещания укрепленной» («Известия»).
Надо уничтожить большевизм, — говорит Милюков на Совещании при громе аплодисментов представителей «живых сил».
Это мы делаем, — отвечает Церетели, — ибо «проведен уже исключительный закон» против большевизма. К тому же «революция» (читай: контрреволюция!) еще не опытна в борьбе с левой опасностью, — дайте же нам набраться опыту.
И кадеты соглашаются, что лучше уничтожить большевизм постепенно, чем сразу, и притом не прямо, не собственными руками, а чужими руками, руками тех же «социалистов» - оборонцев.
Нужно «упразднить комитеты и Советы», — говорит ген. Каледин при аплодисментах представителей «живых сил».
Верно, — отвечает ему Церетели, — но рано еще, ибо «нельзя еще убрать эти леса, когда здание свободной революции» (читай: контрреволюции!) еще «не достроено». Дайте «достроить», а потом уберутся и Советы и комитеты.
И кадеты соглашаются, что лучше низвести комитеты и Советы к роли простых придатков империалистического механизма, чем их уничтожить сразу.
В результате—«общее торжество» и «довольство».
Недаром пишут в газетах, что
«между министрами-социалистами и министрами-кадетами установилось большее единение, чем это было до Совещания» («Н. Ж.»).
Кто выиграл, спрашиваете вы?
Выиграли капиталисты, ибо правительство обязалось на Совещании
«не допустить вмешательства рабочих (контроль!) в управление предприятиями».
Выиграли помещики, ибо правительство обязалось на Совещании
«никаких коренных реформ в области земельного вопроса не предпринимать».
Выиграли контрреволюционные генералы, ибо смертная казнь получила одобрение на Московском Совещании.
Кто выиграл, спрашиваете вы?
Выиграла контрреволюция, ибо она организовалась во всероссийском масштабе, сплотив вокруг себя все «живые силы» страны вроде Рябушинского и Милюкова, Церетели и Дана, Алексеева и Каледина.
Выиграла контрреволюция, ибо она получила в свое распоряжение так называемую «революционную демократию», как удобное прикрытие от народного возмущения.
Теперь контрреволюционеры не одни. Теперь вся «революционная демократия» работает на них. Теперь у них в распоряжении «общественное мнение» «земли русской», которое «неуклонно» будут обрабатывать гг. оборонцы.
Коронация контрреволюции — вот результат Московского Совещания.
Оборонцы, болтающие теперь о «торжестве демократии», и не догадываются, что их взяли просто в лакеи для услужения торжествующим контрреволюционерам.
Таков — и только таков — политический смысл «честной коалиции», о которой «с мольбой» говорил г. Церетели и против которой ничего не имеют гг. Милюковы.
«Коалиция» оборонцев с «живыми силами» из империалистской буржуазии против революционного пролетариата и крестьянской бедноты.
Таковы итоги Московского Совещания.
Надолго ли хватит этой контрреволюционной «коалиции»—это покажет ближайшее будущее.
К. Сталин
Родина и революция
«Все слова сказаны.
Пусть они полюбят родину так же, как как любят революцию. Нужно спасать Россию, а не революцию».
Эти слова брошены были на московском совещании Маклаковым нам в лицо, в лицо демократии. И мы не можем, не имеем права оставить их без ответа.
Демократия недостаточно любит родину, демократия за революцией забывает о России...
Только в пылу увлечения можно бросить такое обвинение по адресу демократии, только по явному пристрастию и предубеждению можно заподозрить в этом революционеров.
Но в чем же был смысл той смертельной схватки, в которую бросились русские революционеры еще много десятков лет тому назад?
За что боролись все поколения русских революционеров?
Разве не в жертву родине приносили они свои жизни? Разве не ради нее шли они в бой с властью, отдавая все, что имели — свою жизнь, счастье, все свои силы?
И разве не за позор родины мстили они врагу, ее терзавшему и над ней надругавшемуся?
И разве последние два десятилетия не являются мартирологом тех жертв, которые именно революционная демократия принесла на алтарь родины во имя великой любви к ней?
Не за родину ли шли на верную смерть смелые одинокие борцы в период всеобщего молчания общества?
Не за родину ли поднимались рабочие и крестьяне, не дожидаясь чьей-либо другой поддержки?
Не во имя ли родины свершила и свершает сейчас демократия революцию, к которой вынуждена была примкнуть и буржуазия?
И мы вправе задать и другой вопрос: как буржуазия любила родину, как она спасала Россию? Что делала она во время нашей нечеловеческой борьбы со старым строем, когда мы, одинокие, загнанные в подполье, взятые в железо, истекали кровью? Где была буржуазия в недавнюю еще эпоху виселиц, каторги, тюрем и ссылки?
Мы не видали тогда буржуазии в числе борющихся. Она только иногда исподтишка, со стороны аплодировала нашим успехам, и в этом, только в этом выражалась ее поддержка революции. Но буржуазия появилась немедленно после того, как революция силами демократии одержала победу, буржуазия пришла на готовое.
И теперь устами Маклакова она осмеливается учить нас, как надо любить родину!
Осторожнее, господа!
Г г. Маклаковы нас не поймут никогда, потому что они далеки от революции, потому что для них это чуждая стихия. Они никогда не поймут того, что ясно для каждого из нас, что заложено у каждого из нас в душе и что так просто и ясно выразил тов. Церетели.
«Наш патриотизм—в революции. Мы любим нашу страну и до последней капли крови будем отстаивать ее от всяких насилий, от всякого порабощения. Кто отделяет страну от революции,—вынимает душу у живой страны. Только революция может спасти страну».
Такова наша пламенная вера, наша горячая любовь, таково оправдание нашей жизни.
Дело народа 1917, № 129 (17 авг.)
Еще по теме:
Всероссийское совещание в Москве (12 августа 1917 г.)
Всероссийское совещание в Москве. Впечатления от первого дня работы (12 августа 1917 г.)
Всероссийское совещание в Москве. 14 августа 1917 г.
Всероссийское совещание в Москве. Речь ген. Корнилова (14 август 1917 г.)
Всероссийское совещание в Москве. 15 августа 1917 г.
Всероссийское совещание в Москве. Отклики.
Всероссийское совещание в Москве. Итоги.
Всероссийское совещание в Москве. Итоги. Часть 2
Всероссийское совещание в Москве. Обзор печати
| 