По материалам периодической печати за 1917 год.
Все даты по старому стилю.
Письма из Петрограда
Великие события последних дней и потрясли, и возродили Россию. Передам кратко свои впечатления. Приходилось видеть картины сотрясающего ужаса, таких было немного, приходилось переживать жуткое волнение, но над всем этим был и остался тот подъем духа, то радостное настроение, которое растет и переполняет душу при звуках песни свободы, марсельезы, несущихся из рядов примкнувших к революции полков, из рядов граждан, поющих гимн свободы.
Серьезные волнения начались 24 февраля на Невском, под окнами дома, где я в то время находился на службе. Шла толпа забастовавших рабочих: они снимали с работ не примкнувших еще и требовали хлеба. Были редкие разгромы булочных, как, наприм., Филиппова, но совершались они в тех лишь случаях, когда на требование хлеба получался отказ, а при обыске обнаруживались спрятанные булки хлеба.
Вечером в пятницу (24 февраля) на Невском, да, вероятно, так было в др. местах, выступил к качестве оратора переодетый студент. Обращаясь к народу, клеймил царя и правительство и предлагал назавтра собраться к Казанскому собору и требовать хлеба, только хлеба, если этого требования не исполнят—польется кровь, закончил он.
Казаки носились но Невскому с пиками и разгоняли толпу; вернее толпа сама разбегалась, давая им дорогу; казаки въезжали и на панели, но никого не давили и не стреляли. Появились затем городовые, пешие и конные.
В субботу, 25 февраля, к толпе рабочих уже присоединилась масса студентов, несколько офицеров и курсистки. Толпа хлынула такой волной, что остановила всякое движение на Невском, а трамваи еще до этого стали останавливаться, вынимая ключи, так что вереница вагонов долго и беспомощно оставалась посреди улицы. Казаков приветствовали из толпы и говорили, что они народа не тронут, что это не 1905 год, что они сознают, чего требуют рабочие и что они такие же их братья, но к полиции толпа относилась враждебно, как и наоборот,—полиция к народу; потом они, полицейские стали переодеваться в шинели.
В субботу же появились красные флаги, которые несли рабочие и учащиеся, с надписями:
«Долой самодержавие!».. «Да здравствует республика», и т. п.
Но вот в воскресенье, 26-го, на Невском в эту безоружную толпу начала стрелять полиция. Одни стали разбегаться, другие, прикованные пулей, истекали кровью на мостовой... Появились кареты скорой помощи и стали наполнять лазареты убитыми и ранеными. У Николаевского вокзала полиция постепенно окружила группу ораторов и только было собралась их увезти, как налетел какой-то казак, разорвал цепь полиции и расстроил ее план. Начались стычки полиции с солдатами. Солдаты стали примыкать к революционерам.
В понедельник (27 февраля) солдаты отбирали оружие у офицеров, не желавших примкнут к восстанию; говорят, на почве этих столкновений были случаи убийства офицеров...
Революционное движение нарастало. Автомобили останавливали и захватывали, а ехавших в них высаживали на улицу. Полиция притаилась; чины ее стали размешаться по крышам домов и колокольням церквей как то, наприм., было около нашей церкви, «Сергиевской», у которой и теперь стоит часовой, а двери закрыты и одно окно разбито, и начали оттуда из слуховых окон расстреливать толпу из ружей и пулеметов.
В этот день утром события развернулись и на нашей Захарьевской улице, у нас на глазах. В артиллерийское управление, в здание орудийного завода зашли рабочие и солдаты: они обезоружили сопротивлявшееся начальство, добрались до каких-то складов и стали раздавать народу муку, сахар, чай; полиция же, устроившись на крыше окружного суда, начала стрелять оттуда, и, кажется, из окон здания, по толпе. Посыпались ответные пули, здание было зажжено; прибывшей пожарной команде сперва не давали тушить.
Здесь были и трупы, и оторванные офицерские погоны, и разносимые по ветру обгорелые куски судебных бумаг. «Горит Романовская грязь», говорили в толпе, и чтобы вся грязь сгорела, остатки бумаги обдавали бензином и зажигали. Громить и грабить нигде не позволяли; встречаются лишь единичные случаи разбитых небольших магазинов; есть окна, простреленные «полицейскими» пулями.
Восставшие войска и толпа пошли по войсковым частям и военным училищам с предложением присоединиться к восстанию, солдаты, кажется, охотно примыкали, но среди командного состава были несогласия, и в таких случаях происходил арест, а иногда и кровавая расправа. Среди офицеров были случаи самоубийств на этой почве, но они редки.
Но вот момент, которого я никогда не забуду. Это—когда шли войска, целыми полками, некоторые в полном порядке, со своими генералами и офицерами во главе, у которых, в знак присоединения их к восставшему народу, на рукавах и в петлицах красовались красные ленточки. Эти полки с развернутыми знаменами, и граждане будущей свободной республики, под звуки марсельезы двигались к властно собравшейся Государственной Думе, чтобы выразить ей свою готовность примкнуть к восстанию для спасения родины, помочь сбросить оковы царского произвола и воспрянуть в освобожденной стране к новой жизни. Картина была потрясающая!
На усмирение восставших пытались направлять окрестные войска, но восставшие предупреждали их—встречали на всех заставах при въезде в столицу, объясняли, в чем дело, и «усмирители» переходили на их сторону и дружно направлялись к Госуд. Думе с красными флагами.
Благодаря отсутствию так называемого «полицейского порядка», обыкновенно наводимого при скоплении народа, ни толкотни, ни давки нигде не было, хотя народу была масса, и я свободно проходил до самого Таврического дворца.
Но вот на общем радужном небе начали было появляться облачка—появились ораторы, появились листы с крайних партий с весьма нелестными отзывами о Милюкове, о Родзянке, с критикой новых отношений солдат к офицерам и т. п. Но появившаяся от имени одной из левых партий прекрасная статья, идущая на уступки в настоящий момент и призывающая к объединению и, наконец манифесты об отречении
от престола Николая и Михаила вовремя остановили разлад и, кажется, разгонят надвинувшиеся было тучи. Многие солдаты становились в тупик и, уже входя в двери Государственной Думы, открытые самой революцией, останавливались недоуменным вопросом, кого слушать, чего держаться.
«Известия» раздается бесплатно и целыми пачками разбрасываются из окон проезжающих по улицам автомобилей.
Трамваи еще не ходят (4 марта), но почта и телеграф работает уже дня три, поезда, кажется, начали движение; лавки открыты только с провизией.
Интересен был привод пешком, под конвоем, некоторых штатских людей, по-видимому, шпионов, провокаторов и полицейских. С некоторыми из них, снятыми с крыш, откуда они стреляли по толпе, поступали иногда жестоко; наприм., я видел, как вели переодетого городового; кто-то сказал: «да что его вести,—убить его!» И, несмотря на мольбу несчастного, его тут же застрелили.
За полицейскими утвердились клички —«фараонов», «опять попался фараон», говорят.
Еще маленькая приписка. Секретное сообщение, которое пожелал сделать Керенскому Протопопов при его аресте, заключалось в том, что Протопопов просил сохранить ему жизнь, за что он раскрыл весь план засады по городу, весь план размещения полиции, расстреливавшей толпу из ружей и пулеметов из хорошо скрытых мест. После ознакомления с этим планом удалось легко и безошибочно снять полицейских стрелков.
Рассказывают, что Протопопов ко времени открытия заседаний Госуд. Думы назначил в столицу до 50.000 полицейских чинов.
Еще по теме:
Революция. 1917 год. Предисловие
.............................................................................
Революция. Петроград 3 марта. События дня
Революция. 3 марта. Отклики
Революция. 4 марта. Новые армейские порядки
Революция. 4 марта. Действия временного правительства
Революция. 4 марта. Письма из Петрограда
Революция. 4 марта. В Петрограде
|
