Ровно 112 лет назад (10 мая 1905 года) в Шлиссельбуржской крепости был казнен И. П. Каляев, террорист-эссер, осуществивший покушение и убивший 4 февраля 1905  великого князя Сергея Александровича, дядю императора Николая II, московского генерал-губернатора и командующего Московским военным округом.

Об этом материал из газеты "Дело Народа" за 10 (23) мая 1917 г.

Все даты по старому стилю.

Иван Платонович Каляев

4-го февраля 1905 г. в карету великого князя Сергея Александровича была брошена бомба.

Взрывом убит великий князь, один из представителей и руководителей реакционной партии, друг Плеве и Сипягина, последовательно выдвигавший Боголепова, Булыгина и Трепова.

Бросивший бомбу был И. П. Каляев.

Когда рассеялся дым, он был схвачен городовыми и сыщиками.

«Чего вы держите, не убегу, - сказал он,— я свое дело сделал».

Он поражал всех своим поведением, какая-то неудержимая радость охватила все его существо. В порыве восторга он кричал на извозчике:

«Да здравствует свобода, долой правительство, да здравствует партия социалистов-революционеров!»

На допросе держал себя гордо и вызывающе, неизменно шутя и смеясь, порою презрительно издеваясь над теми, в чьей полной власти он оказался.

Таким же неизменно счастливым и уверенным явился он на суд и речь свою начал гордым заявлением:

«Я не признаю вашего права судить меня, я не подсудимый, я—ваш пленник.

Я—один из народных мстителей, социалист и революционер. Судить нас может только сама эта великомученица истории—Россия. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Я жалею лишь о том, что у меня не тысячи жизней—я все их отдал бы!»

—«Мое предприятие закончилось успехом,—говорил он в заключение.—И таким же успехом увенчается, несмотря на все препятствия, и деятельность всей партии, ставящей себе великия исторические задачи. Я твердо верю в это, и я рад, я горд возможностью умереть за нее с сознанием исполненного долга!»

Отвергнув все искушения и предложения властей, он пишет матери перед смерть:

«Пусть же ваше горе потонет в лучах того сияния, которым светит торжество моего духа!»

Выслушав приговор, он сказал:

«Я счастлив вашим приговором; надеюсь, что вы решитесь исполнить его надо мною так же открыто и всенародно, как и я исполнил приговор партии социалистов -революционеров!»

Но за твердою нравственною бронею борца в Каляеве сказывалась чуткая и сложная душа поэта, восприимчивая ко всему прекрасному, нежная и чистая, как у ребенка. Он всегда производил впечатление человека «не от мира сего». В серой, обыденной действительности, в мире повседневной жизни он казался каким-то случайным гостем. И тот шутливый юмор, с которым он относился к себе и к окружающему, казалось, должен был скрадывать то режущее противоречие, в котором находился этот порывистый мечтатель ко всему обыденному, ежедневному.

Он вырос в Варшаве в бедной семье. Отец его был крестьянин, бывший дворовый, впоследствии унтер-офицер и околоточный надзиратель, несмотря на полицейский мундир, сохранивший честность и передавший сыну ненависть к ужасам крепостничества, твердость характера, выносливость. Мать его была полька из разорившейся польской шляхетской семьи. Ей он обязан своей впечатлительностью, любовью к прекрасному, художественной восприимчивостью свое души и той мечтательностью, о которой он говорит в одном из своих стихотворений:

«Мечтательный ум мне природа дала,
 Отвагу и пыл к порыванью;
Ах, ненависть в сердце так жизнь разожгла
К чуткость внушила к страданью!»

Именно эта чуткость к страданью толкнула его на путь революции, и только условия русской жизни сумели пробудить в его душе ненависть, которая по существу была чужда его мягкой душе, прекрасной, как гармоничный аккорд.

В 1897 г. он окончил Апухтинскую гимназию, известную своим ультра-черносотенным духом; из нея он вынес уже окрепшую ненависть к существующему строю. Живя в Москве, слушая лекции на историко-филологическом факультете он писал в газетах, переводил, давал уроки, спаслась этим от нищеты. К революционному движению пока не примыкал, стараясь разобраться в захватившем тогда всю молодежь марксизме. В это время он принимает участие в студенческом движении, попадает в тюрьму, а затем отдается активной революционной работе к рядах социал-демократии.

Но остаться марксистом он долго не мог. Его мятежный дух не мог ужиться в рамках узкой марксистской догмы, тогда переживавшей стадию умереннаго «экономизма». Одно время он увлекалсяя "Искрой", которая, как ему казалось, пролагает для с.-д. новые более широкие пути; но это увлечение скоро сменяется разочарованием. Его революционная и пылкая натура жаждала боевого размаха, жаждала счастья борьбы.

Он становится в ряды партии социалистов-революционеров. Деятельность террориста дала ему то, чего жаждала мятежность его духа, но и в террористической деятельности он остался тем же мечтательным  умом романтика и символиста и с чуткой, детски-чистой душой.

Лучше всего характеризует его следующий факт. Он мог убить великаго князя еще 2-го февраля, когда тот проезжал в театр вместе со своей женой и детьми одного из великих князей, Каляев уже подбежал к карете со снарядом в руке, уже сделал полувзмах, но рука его опустилась— он увидел двух детей и женщину. Он не бросил снаряда, хотя под защитой вечерней темноты мог бы легко скрыться на безлюдной Воскресенской площади и хотя рисковал упустить совершенно случая добраться до великаго князя.

Подобным же образом и 4-го числа он имел возможность с равным успехом, но с большими шансами на побег бросить бомбу на Тверской улице, но там могли быть лишние случайные жертвы. Он менее всего думал о спасения своей жизни, он скорее мечтал отдать ее, скрепить смертью свое дело:

«Рази же врага, мой честный меч.
Я твой, весь твой, о родина, о мать!»

Подвиг был для него не только долгом, но пламенной затаенной мечтой. В письме к товарищам он пишет в ожидании смерти:

«Вся жизнь чудится мне сказкой, как будто все то, что случилось со мной, жило в моем предчувствии и зрело в тайниках сердца для того, чтобы вдруг излиться пламенем ненависти и мести за всех».

Глубоко драматично было его свидание с великой княгиней, посетившей его в тюрьме. Он отнесся к ней глубоко-человечески, со всем уважением к ея предполагаемому горю. Но результатом свидания был ряд газетных слухов о том, что Каляев поколебался, изъявил раскаяние и т. п. И вот, узнав об этом, Каляев пишет великой княгине гордое, резкое, уничтожающее письмо...

В этом письме он, между прочим, пишет:

«Дело 4-го февраля я исполнил с истинно религиозной преданностью, в этом смысле я религиозный человек, но религия моя—социализм и свобода!»

Действительно, всего характернее для него было именно религиозное отношение к борьбе, к революционному и партийному долгу. Об этой же черте свидетельствует и одно из его стихотворений:

«Всю жизнь с человеком я сердцем страдал,
Я мстил за него возмущеньем.
И радостей боя так долго я ждал
С молитвенным их предвкушеньем»

Умер он так же прекрасно, как и жил; спокойно и радостно пошел он на казнь.

«Пусть мой последний вздох будет бодрым призывом к борьбе за свободу!»

—это было его последней мечтой перед казнью, и он был спокоен, твердо веруя, что перед русским народом «откроется простор новой жизни».

Еще по теме:

Предтечи Великой Революции 1917 года. Лейтенант Шмидт

Предтечи Великой Революции 1917 года. Казнь лейтенанта Шмидта

Предтечи Великой Революции 1917 года. Памяти И. П. Каляева

Предтечи Великой Революции 1917 года. Последние минуты лейтенанта Шмидта