Москва в сентябре 1812 г.
Москва в XIX столетии
(Продолжение)
VII.
Жители покидают Москву
Наступило достопамятное 2 сентября, понедельник—тяжелый день. С ранней зари этого дня народные толпы толкались уже на обширном дворе при доме главнокомандующего, на Лубянке, принадлежавшем впоследствии Шипову, а ныне—страховому обществу. Народ громко требовал, чтобы граф Ростопчин вел его на Три горы.
— Что же это нас все обманывают?— роптал и восклицал порядком охмелевший московский люд.—Француз уж под Москвой говорят, вся Европа идет на нас, а мы толку не добьемся. В печатных грамотках всех православных призывают к защите Москвы, а нас не ведут на супостатов !..
И долго народ шумел, пока ему не объявили, что главнокомандующего в доме нет, что он уже покинул столицу, направившись в свое подмосковное имение, село Вороново, чрез которое, предполагалось, неминуемо пройти должен Наполеон. По прибытии графа Растопчина в Вороново, крестьяне этого села и окрестных деревень явились к нему поголовно, прося позволения переселиться в другие, принадлежащие ему имения, равно и присоединиться, кто может, к войскам. Без сомнения, разрешение было дано. Проводив крестьян, граф Растопчин прибил к дверям церкви объявление, написанное на трех языках.
Оно гласило:
"Восемь лет я украшал это село, где жил счастливо с моим семейством. Обыватели этого имения, в числе 1720 человек, при вашем приближении, оставили свои жилища, и я предаю огню мой дом, чтобы он не был осквернен вашим присутствием.
Французы! В Москве я оставил вам два мои дома, с имуществом на полмиллиона рублей: здесь же вы найдете только пепел".
А вороновский дом, по свидетельству очевидцев, представлял собой огромный и роскошный дворец, с великолепной обстановкой и богатейшим собранием художественных произведений. Такой же роскошью отличались и надворные строения, особенно конюшни графа, страстного охотника до лошадей, державшего в Воронове прекрасный конный завод.
И вот владелец этого богатейшего замка, пригласив с собой зрителей, англичан Вильсона, Тортопеля и других, вошел в дом; там тотчас же каждому из них подали по зажженному факелу. Хозяин, сопровождаемый гостями, переходил из комнаты в комнату и поджигал их.
Таким образом в самое короткое время, объятые пламенем, все здания представляли собой яркий огромный жертвенник, зажженный бестрепетной рукой графа Растопчина.
„Граф не выказал ни малейшего сожаления,—передает другой свидетель, англичанин— он стоял и смотрел, как посторонний зритель, и, казалось, менее был тронут, нежели все присутствующие".
— Теперь у меня легко на душе,
—объявил граф Растопчн, когда с фронтонов конюшни упали последние конныя статуи, и, как ни в чем не бывало, поехал с своими гостями в главную квартиру.
Немудрено, что пожар Воронова произвел на всех глубокое впечатление; но всего более он поразил англичан.
„Будучи свидетелями этого подвига, мы с лордом Тортонелем были поражены его величием,—замечает Вильсон —Эта жертва ужасным образом доказывает неприятелю, что в русском государстве души не унижаются при наступлении опасностей, но что любовь русских к своему отечеству увеличивается и воспламеняется от них... Зажигатель эфесского храма доставил себе постыдное бессмертие: пожар и разрушение Воронова должны остаться вечным памятником русского патриотизма".
— Занавес опустился; моя роль сыграна!
—сказал на прощанье граф Ростопчин, одним из последних начальствующих лиц покидая Москву.
С отъездом его и прочих блюстителей порядка столица наша представила собой еще более печальное, смутное зрелище. Люди бурного поведения рассеялись по домам и, пользуясь отсутствием хозяев, распоряжались чужой собственностью, как своей; другие же направились в торговые ряды и уносили оттуда все, что им попадалось под руку. Никто не сопротивлялся, никто не мешал им. В городе царствовало глубокое молчание, лишь по временам прерываемое неистовыми криками в питейных домах, да рыданиями несчастных, укрывавшихся в подвалы и погреба, или покидавших отцовские кровы, под которыми надеялись провести всю свою жизнь.
Но вот у Дорогомиловской заставы показался и авангард нашей отступающей на рязанскую дорогу армии. С унылым видом и в глубоком молчании вступили в столицу ряды пехоты и кавалерии, артиллерия и казаки, за которыми тянулись фуры и госпитальные повозки.
— Куда вы идете? —робко спрашивали москвичи у солдат.
— Не наше дело; про то ведают командиры,—нехотя отвечали некоторые из них.
— В обход,—
коротко отвечали другие, все еще надеявшиеся на новую встречу с неприятелем, искренно верившие, что им предстоит еще испытание в мужестве и храбрости, а не в одной лишь любви к отечеству.
Все московские храмы в это время были открыты; на папертях их стояли священники, в полном облачении и со св. Дарами, и благословляли проходившее мимо войско. Многие генералы, офицеры и солдаты, оставляя свои ряды, входили в церковь и усердно молились; народ, простершись на помостах, вслух читал молитвы; все били земные поклоны, тяжело вздыхали и плакали. Проходя Кремлем, начальники командовали своим отрядам:
— Стой! Кивера долой, молитесь!
И воины коленопреклонялись и плакали, взирая на оставляемую без защиты величайшую русскую святыню; даже магометане-солдаты — и те не могли удержаться от невольных слез...
Московские жители ясно видели, что им уже ни откуда не будет защиты: приходится расставаться с родным гнездом, или схоронить себя под его развалинами.
— Войско нас покидает! — восклицали москвичи, толкаясь взад и вперед, в недоумении и испуге,—пойдем и мы за ними...
Шумным потоком бросился московский люд за войском. Этот поток разделился на ручьи, направляясь к разным заставам. В последние трудно было проехать от тесноты спершихся тут карет, повозок и телег, от медленно тянувшихся длинных обозов и бегущих пешеходов, опережавших, толкавших друг друга. Выйдя и выехав за заставы, многие в последний раз оглядывались на первопрестольную столицу. Солнце ярко горело на небе. Москва, облитая лучами его, будто улыбалась еще им на прощанье; слышался и сладкий благовест московских колоколов...
— Красавица ты наша!—восклицал народ.—По камушку по дощечке растащили бы мы тебя и унесли с собой — не доставайся только врагам лютым!..
Не успело еще наше войско проследовать чрез московские улицы и освободиться от запрудивших их экипажей и народа, когда у той же Дорогомиловской заставы показался главнокомандующий армии, князь Кутузов.
— Головой ручаюсь, что неприятель, погибнет в Москве!—
объявил он громко и торжественно, вступая чрез заставу в столицу..
После военного совета на Филях, князь Кутузов решил всеми силами задерживать неприятеля, чтобы дать время войскам, казенным и частным обозам, равно и жителям, свободно выйти из столицы. Такую тяжелую и ответственную обязанность фельдмаршал возложил на графа Милорадовича, того самого, который известен был во всех иностранных армиях, который в сражениях и на бивуаках являлся всегда щеголем, как на параде, первым в огне и последним на отдыхе, который из пятидесяти слишком жарких сражений вышел целым и невредимым, которому знаменитый Ермолов как-то сказал:
— Если кто хочет быть с вами в деле, тому нужно иметь две жизни: одну — свою собственную, а другую—в запасе.
Положение нашего аррьергарда, оставленного в виду французов впереди Москвы, было весьма затруднительно. Преследуя его по извилистым улицам столицы, неприятель мог не только отрезать часть нашей армии, еще не достигшую заставы, но и захватить множество обозов в Москве.
Чтобы обеспечить отступление главных сил, граф Милорадович завел переговоры с Мюратом, королем неаполитанским.
С. Знаменский.
Московский листок , Иллюстрированное приложение № 16, 25 февраля 1901 г. 1901 г.
Еще по теме:
Москва в XIX веке (Исторический очерк) Введение
...............................
Москва в XIX веке (Исторический очерк). Неприятель у ворот первопрестольной
Москва в XIX веке (Исторический очерк). Жители покидают Москву
| 