Попалось на глаза в "Новом времени" 100-летней давности письмо Виктора Гюго, написанное им во время изгнания на Джерси в 1854 г. знаменитому журналисту и мастеру фотографии Надару, который первым выполнил аэрофотосъёмки с воздушного шара «Le Geant».
Мало того, что мысли Гюго о будущем воздухоплавания представляют безусловный интерес, но к своему удивлению, перерыв интернет, так и не обнаружил нигде этого письма. Видимо, оно так и осталось неизвестным широкому кругу читателей.
Предлагаю его вашему вниманию.
Человек делается птицей.
Виктор Гюго*.
Получив ваше письмо, я бросаю все и пишу вам. Вы, мужественный человек, были совершенно правы, когда доверчиво обратились ко мне. Можете быть уверены в том, что на утесах Джерсея** вам сочувствуют и рукоплещут. И если бы эти бедные серые камни, покрытые пеной и туманом, хоть только на десять минут могли обратиться в правительство,—вам была бы обеспечена немедленная помощь в тех размерах, как она вам нужна, и какова должна быть помощь, оказываемая обществом тому, кто служит этому самому обществу. Но, к сожалению, утесам, затерявшимся в море, подобная власть не дана, и поэтому довольствуйтесь моими скромными аплодисментами.
Я рукоплещу вам прежде всего за идею, а потом уже за исполнение ея.
Ради науки, два месяца назад, с несколькими мужественными товарищами и одной предприимчивой приятельницей, вы решились на один из самых рискованных опытов, когда-либо предпринятых человеком ***. Риск был в самом деле великолепен, а риск, сам по себе—пример! Заслуга ваша тем более велика, что вы рисковали вашей жизнью на аппарате, забракованном вами же самими. Ведь воздушный шар является олицетворением пассивнаго послушания...
Кому? Человеку? Нет, ветру.
Идее? Нет, -прямо случаю.
Итак, этот воздушный шарь, детски несуразный, со всеми неудобствами и недостатками, немощный и беспомощный, послушание котораго растет соразмерно с величиной и объемом, как это бывает и у некоторых людей,—воздушный шар с хрупкой оболочкой, с испаряющимся газом,— этот самый воздушный шар, забракованный вами для других, вдруг оказался достаточно хорош для вас самих. Вы решили подняться на этом надутом газом клочке тряпки для того, чтобы собрать публику и заполнить ею все Марсово поле и таким образом получить достаточно денег для реализации вашей идеи, для устройства геликоптера, воздушнаго корабля с винтом. Вы решили возбудить любопытство толпы, которая, за неимением возможности видеть, как человек сражается со львами в цирке, не прочь от того, чтобы поглядеть, как он будет сражаться с ветром. И вы решились на это, и выполнили свое решение.
Благодаря «шуму», наделанному «Le Geant», вопрос этот в данную минуту интересует всех. Решение его, повидимому, близко. Воздушная навигация, благодаря вам, осуществится одним из двух способов: прежнее судно—это воздушный шар, новое судно—геликоптер.
Воздушный шар легче воздуха, геликоптер—тяжелее. К чему мы стремимся? К тому, чтобы подняться в воздух, удержаться в нем, а затем спуститься вниз—все равно, где и каким образом? В таком случае достаточно воздушнаго шара! Или же мы хотим двигаться в воздухе назад и вперед, двигаться во все стороны, спускаться где и когда хотим,— одним словом, руководствоваться своей доброй волей? В таком случае воздушный шар бесполезен, надо прибегнуть к геликоптеру. Но какой же из двух аппаратов выбрать?
Поднимите глаза к небу, и вопрос решится сам собой. Кто бы ни был ты, читатель, подними голову и скажи, что ты видишь? Облака и птиц. Вот оба способа летания перед нами. Сравним их. Облако—это воздушный шар, птица-это геликоптер. Облако при ветре чувствует себя в своей сфере. Но в этом его слабость: оно находится в рабской зависимости от ветра.
Энтузиазм, вызванный появлением воздушнаго шара вполне понятен, но за то гораздо менее понятно, каким образом могли так долго существовать иллюзии, вызванныя им. Удивительно, право, как можно было уподобить его судну. Сравните воздушный шар с судном и по одному судите о другом!... Прежде всего, существенная разница,—об этом многие забывают и потому так много получилось неудачных опытов, — состоит в том, что обыкновенная навигация происходит «по» воде, а воздушная навигации «в» воздухе. Разница огромная! Судно находится, главным образом, на воде, и только небольшая часть его в воде; оно должно быть и есть на самом деле легче воды. Судно находится сразу в разных сферах, причем одна противопоставляется другой. К услугам этого судна имеются две среды, враждебныя ему каждая сама по себе, но вместе взятыя—покорные ему. Судно, таким образом, является как бы двойным аппаратом: оно выдерживает сразу натиск воздуха и воды. Механизм его имеет два ресурса. Рулем оно управляется, а подвигается вперед—благодаря парусу. К этому надо прибавить, что движется оно всегда горизонтально. Таким образом, движение его просто и происходит в двух средах: вот преимущества судна! Шар имеет дело с одной средой — атмосферой. Он не может одну сферу противопоставить другой; таким образом, он не обладает способностью двигаться по всем направлениям и вследствие этого он не может повиноваться воле человека, как управляемое судно. Кроме того, движется он вертикально и горизонтально. Движение его сложно, а среда одна. И поэтому, сравнение морского судна с воздушным шаром—нелепо.
А между тем, многие упорствовали на этой мысли! Сколько было потрачено на это денег, сил, ума... Вот уже в продолжении восьмидесяти лет мы видим перед собой оригинальный труд: усовершенствование невозможнаго. Но таков закон природы: алхимия является матерью химии!
*
Те, кому приведется прочесть это письмо, вероятно, уже заметили, что я именно к ним обращаюсь в нем. Я говорю теперь уже не с воздухоплавателем Надаром. Ему я ничего не могу сказать такого, чего бы он сам не знал. Это письмо написано для всех, оно для всего мира...
В настоящее время участь воздушнаго шара решена: он забракован. Но сделаем, однако, оговорку. Если управление существует уже от природы,—воздушный шар может быть полезен. Если ветер является путеводителем и берет на себя роль пилота, воздушный шар, при своей легкости, может оказаться очень полезным. Есть постоянные ветры. Существуют два кольца ветра: кольцо полярное, кольцо экваториальное; оба они вращаются вокруг земли без перерыва. Оба эти кольца встречаются на экваторе и скрещиваются под прямым углом. Отсюда, по направлению к тропикам, происходят вдруг внезапные прорывы атмосферы, которые выражаются потом циклонами и ураганами. Но это случайности, а сами по себе эти ветры постоянны. Они не только регулярны, но они именно постоянны. Континенты являются главным путем для полярных ветров, а океаны—для ветров экваториальных. Оба эти кольца ветров поджидают воздухоплавателя на его пути и являются для него готовыми путеводителями, а при таких условиях, конечно, последнее слово о воздушных шарах еще не сказано. Весьма возможно, что когда-нибудь океанския путешествия будут совершаться на огромных воздушных шарах.
Однако решение этой задачи к чему собственно нас приводит? Решается ли этим вопрос об управляемости воздушных шаров? Нет, они остаются пассивными по-прежнему. Двигатель находится вне их, и двигателем здесь является ветер. Одним словом, даже в случае, если удастся путешествие, о котором я говорил выше, аэростат не плывет, а только плавает. Тот, кто не имеет двигательной силы в себе самом, не движется сам, а его двигают. Зависеть от себя самого в воздухе,—вот в чем задача!
*
Итак, надо научиться летать. Но каким же образом? При помощи крыльев? По научным вычислениям, человек, приделав себе крылья, будет обладать мускульной силой в девяносто два раза меньшею, чем птица. Птица-муха сильнее Геркулеса. Откажитесь от крыльев!
Но, в таком случае, как же лететь? У пушечнаго ядра нет крыльев, между тем оно летит. Весь вопрос сводится к тому, чтобы сделаться метательным снарядом. Чудовищная сила притяжения земного шара, тяготение, может быть уничтожено и сведено к нулю двумя способами: или особенной легкостью, как, например, в случае с воздушным шаром, или быстротой, как в метательном снаряде. «Метательный снаряд»! Слова эти звучат гораздо страшнее, чем они есть на самом деле. Каждый человек был и есть метательный снаряд, сам не зная этого. Скакать на лошади—-это значит уподобиться метательному снаряду. Ехать в вагоне и делать десятки верст в час—это значит быть таким же метательным снарядом. Если всадника или едущаго в вагоне сразу остановить, они непременно будут сброшены вперед, вследствие скорости, приобретенной ими, но не сознаваемой.
Я продолжаю. Можно быть тяжелее воздуха и в то же время стать легче его, благодаря быстроте. Возьмите свинец. Свинец летит лучше, чем пух. И прибавлю: он послушнее в своем полете. Можно легко направить пулю, но трудно справиться с пером. Воздушным шаром управлять нельзя, метательным снарядом можно управлять. Итак, первый шага уже сделан, приступим, ко второму.
Пулю можно направить, но сама она управлять собою не может. Но кто же направляет пулю? Вы, я, внешняя воля. Эта воля сообщает пуле, ударом, силу, которая так же, как и направляющая воля, тотчас же покидает пулю и дает ей упасть, как только достигнута цель; все это действительно только на один раз. Метательный снаряд находится в полной зависимости от прямой линии, и секундная потеря времени губительна для него. Мало-по-малу задача выясняется: надо быть метательным снарядом, обладающим собственной волей и несущим с собой свою силу; надо быть в состоянии менять свое направление и свою цель, увеличивать или уменьшать свою быстроту, быть в одно и то же время летящей стрелой и самим луком. Вот в каком конечном виде представляется нам этот вопрос! И этот вопрос, элементы котораго так противоречивы на первый взгляд, уже решен. Решен, благодаря чему? Благодаря геликоптеру.
Против ветра и всех его видоизменений можно выставить только одно средство — пустоту. Итак пустота, как двигатель, вот решение всей задачи. Результатом этого и явились геликоптеры.
Ядро—своего рода всасывающий и нагнетальный насос, позади котораго образуется пустота. Пустота толкает его вперед. Лопасть винта, благодаря быстроте вращения, образует также вокруг себя пустоту.
Но опасность есть? Установим следующее. Путешественник на геликоптере пущенном с большой быстротой, подвернется меньшей опасности, чем путешественник, сидящий в вагоне в несущемся на всех парах поезде. Там невозможно никакое столкновение, нет ни рельс, ни тоннелей.
Что касается падения, то оно почти невозможно, если, конечно, только следить за тем, чтобы метательная сила снаряда оставалась все прежней и поддерживала его. Наездник в цирке, пуская лошадь в галоп, образует угол в 45 градусов. Разве можно себе представить ядро, падающее вниз во время полета? Сила метания не прерывается, она может только ослабеть, но приобретенная уже скорость продолжает поддерживать в воздухе, и, если только есть возможность возобновить ее, опасность падения устранена.
Но разве крушение в воздухе невозможно? Оно возможно, так же, как и на воде. Может случиться что-нибудь с двигателем, и в таких случаях, конечно, следует иметь с собой всегда парашют.
*
Прогресс движется, встречая на пути своем только неприятелей. Несмотря на это, он идет вперед, но очень медленно, почти ползком. Рвы и камни преграждают ему путь; он должен считаться решительно со всем: с религией, которую он не должен оскорблять, с температурой—с Сибирью, где ему слишком холодно, и с Африкой, где ему слишком жарко; он должен считаться с караваном в пустыне, с жандармом, с караульным, с желтой лихорадкой, с чумой, с дипломатией, с договорами; он должен бороться с рутиной, должен сдаваться и входить в переговоры. Он подвигается, прихрамывая, и все-таки способствует улучшению людей! После всякаго благодеяния, оказаннаго им, он просит дать ему передышку, но не всегда просьба его бывает уважена. Одним словом, на каждом шагу остановки, поверка, запрет, уступки, потери времени, борьба с ненавистью, проверочный экзамен перед лицом невежд, необходимость обратить в свою веру толпу людей с предвзятыми идеями, загораживающими путь.
Итак, вот что такое прогресс в своем движении вперед. С одной стороны он вынужден опираться на науку, официально признанную, с другой стороны на философию, и, благодаря этим двум костылям, он, хромая, идет вперед.
Но вот явилось нечто новое... Что это такое? Это машина! Машина-освободительница,—дорогу ей! Она ведь может лететь, эта машина. Она уносит человека, сравнивает все неровности пути, составляющия преграды, она заставляет глухо роптать предрассудки и суеверия, но для нея уже нет ни границ, ни камней преткновения, ни гор, ни рек. Пиренеи пропадают как бы по волшебству, и удивленный мир взирает на новое чудо; на прогресс, парящий в небе! Мы освободим человека! От кого же мы собираемся освободить его? От его тирана. Какого тирана? От его веса.
Что такое управляемый воздушный корабль? Это общее и постоянное упразднение границы. Напрасно кричать где-нибудь на границе: «Держите его, здесь таможня!» Воздушный корабль уже скрывается из виду. Этим уничтожаются всякия преграды, всякия разделения. Древний Гордиев узел теряет свое значение. Тирания потеряла под собой почву. Больше не будет ни войн, ни столкновений, ни эксплоатации, ни ненависти и злобы. Это великая мирная революция. Древняя вековая клетка вдруг окажется настежь отворенной, и человечество свободно.
Однажды вечером как-то я прогуливался с известным ученым Араго; и вдруг над нашими головами пронесся воздушный шар, спущенный с Марсова поля. Освещенный лучами заходящаго солнца, он казался могущественным и великолепным. Я сказал Араго: «Вот летает яйцо в ожидании птицы; птица пока скрывается в самом яйце, но она выйдет из него».
Ум будущаго направлен по пути открытий, человек вступает в неведомую область. Все наши сердца радостно бьются за него. У воздуха будет скоро свой Васко де-Гама. Цивилизация проникнет во все уголки мира. Благодаря воздушным кораблям, все будут в состоянии приобщиться к науке и прогрессу. Препятствий никаких не может быть, так как все будут обладать способностью исчезнуть куда угодно в любую минуту. Как электрический ток разносит повсюду мысль человеку так новыя машины будут разносить хозяина этих мыслей, самого человека. Свобода обмена, свобода труда, свобода совести, свобода науки, свобода жизни и равенство!
Океан должен уступить свое место другой, гораздо более беспредельной стихии: вода, как посредница в сообщениях людей между собою, уже сыграла свою роль, теперь она должна уступить ее воздуху. У нас есть крылья, человек становится птицей. И какой птицей! Птицей, обладающей разумом и душой! Чудесное превращение!
До сих пор, человек как бы являлся жертвой насмешки: над головой его было открытое голубое небо, бывшее для него запертой дверью. Лазурь как бы говорила ему: «Вход запрещен!» Старые рассказы говорили, со времен Икара до Пилатра де-Розье, о том, как страшно разбивались те смельчаки, которые хотели проникнуть в эту запертую дверь. Астрономия была допустима, аэронавтика нет. Телескоп мог торжествовать, но изобретатель его оставался беспомощным. Нечто в человеке доходило до самых небесных светил, но ничто в нем не поднималось до облаков!.. Но теперь настал конец этой неприступности, там наверху. Задвижка двери уже отодвинута!
Человек проникнет повсюду, где только он может дышать. Все видимое человеческому глазу небо приобщается теперь к земле, и вертикальная линия явится такой же необходимой, как была до сих пор горизонтальная.
В сказках Востока говорится о том, что в небе есть жемчужина. Жемчужина эта спрятана глубоко, она недоступна; по всей вероятности, жемчужина эта—мир, братство, любовь, божественная радость человека, счастливаго в лучах правосудия и справедливости. И если эта жемчужина не хочет, чтобы ею овладели, она должна быть на стороже; охотник уже готов кинуться за ней.
Виктор Гюго.
• Письмо это так и осталось недописанным и не было отослано тому, кому оно предназначалось. После смерти Виктора Гюго рукопись эта была найдена Полем Морисом. Он и сообщил о ней Надару, сделавшему с нея фотографический снимок. Рукопись эта, как и все остальныя рукописи Виктора Гюго, хранится в национальной библиотеке в Париже.
* Из неизданнаго открытаго письма Виктора Гюго к воздухоплавателю Надару. Это красноречивое и пророческое коротенькое послание заключает в себе предсказание 1884 года о будущих чудесах авиации и даже о катастрофе с дирижаблем «Республика». Две трети этого письма еще не были напечатаны.
** На о. Джерсей жил в изгнании Гюго.
*** Подъем «Geant»,—аэростата в 6,000 куб. метров, который поднялся в Париже, а упал в Ганновере 18 октября 1863 г.
Еще по теме:
Дирижабли на войне
Человек делается птицей. Виктор Гюго о воздухоплавании
Воздухоплавание и право каждого
Военное воздухоплавание. «Парсеваль»
Воздухоплавание. Ангары
|
