Материал из журнала "Пробуждение" за 1916 года.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

В Ясной Поляне

В. В. Стасов и Л. Н. Толстой

(окончание, начало)

Воспоминания П. А. Сергеенко

Один из яснополянских гостей поднимает вопрос о современном рабочем движении, принявшем в тот период времени особо острую форму. Толстой поддерживает разговор и высказывает мнение, что он сомневается в практических результатах этого движения. И в подкрепление своей мысли приводит несколько общеизвестных примеров из русской практики.

В. В. Стасов, как будто, только и ждал этой минуты, чтобы сцепиться, наконец, по настоящему с Толстым.

— Вы ссылаетесь на приведенные примеры,—протестующе возразил он.—Но это все равно, как если бы итальянец, приехавший в Россию и увидевший, что на дворе моросит снежок, сказал бы с пренебрежением: «Так вот она какая—русская зима? Только и всего-то!». Тогда ему сказали бы: «Это еще не зима, а только цветочки зимы. Вы подождите. Настоящая зима впереди». То же самое можно сказать и о современном движении.

Но Толстой уже успел взять себя в руки. Заложив кисти рук за пояс блузы, он дружелюбно стоял около Стасова и лишь изредка подавал ему, как учтивый хозяин, необходимыя реплики. Но, когда Стасов, увлеченный приливом нахлынувших мыслей, начал доказывать, что только гражданския эмоции всемогущи и неодолимы, Толстой опять не выдержал:

— Нет, нет! Только религиозное чувство могущественно и неодолимо в своем проявлении. И без Бога, котораго вы терпеть не можете, человек всегда будет в жалкой зависимости от какой-нибудь житейской слабости...
— А если у меня не только слабости, а еще и страсти есть?—пробует Стасов озадачить Толстого.

Но тот подходит к задаче с неожиданным решением:

— Так ведь это самое лучшее, если у человека есть страсть. На ней он может выехать и подняться. Блаженный Августин был очень жаден...

Графиня Софья Андреевна предлагает гостям перейти к круглому столу в интимный уголок, освещенный лампою с большим абажуром.
В. В. Стасов с юношеской живостью отходит от большого стола и усаживается около графини. Начинается общий салонный разговор, в котором Стасов принимает участие, как милый и добрый друг Толстых. Он со всеми согласен и каждому говорит что-нибудь приятное.
Над Ясной Поляной проносится ангел мира и согласия.

Наступает полночь.
В дружелюбном настроении все расходятся по своим комнатам. Гости спускаются в нижний этаж и подолгу еще беседуют вполголоса о хозяине Ясной Поляны, о его новых работах, о его неиссякаемой силе творчества.

На другой день, около 9 часов утра, Толстой приходит в комнаты гостей.

— Вы еще спите?—нерешительно спрашивает он.

В. В. Стасов мгновенно просыпается и, охваченный утренней душевной свежестью, громогласно приветствует любезнаго хозяина.

Яркое солнце заглядывает в комнату с библиотечными шкафами и радостно призывает гостей к жизни. Пылкий восьмидесятилетний юноша вскакивает с постели, будит И. Я. Гинцбурга и, неумолкая, приступает к туалету.

Толстой уже успел совершить обычную утреннюю прогулку и, слегка продрогши на свежем воздухе, весело притаптывает.

— Ай, как хорошо жить на свете!

Он заразительно оживлен. Его светлое настроение магически передается Стасову. И через некоторое время два старика, которым вместе перевалило за сто пятьдесят лет, наполняют комнаты молодым веселым оживлением.

Для ускорения процесса умывания Толстой берет кувшин с водою и предлагает Стасову свои услуги.
Стасов шумно отнекивается, протестующе отмахивается и, наконец, пользуется предложением любезнаго хозяина. Богатырская фигура Стасова наклоняется над умывальником. Толстой поглядывает на старческия безмускульныя руки своего гостя и участливо спрашивает:

— Владимир Васильевич, а ходить вы умеете?
— Если по ровному, как в библиотеке или по тротуару, то сколько угодно,—весело отвечает Стасов.
— А если с некоторыми препятствиями—по лесным тропинкам?

Стасов беспомощно разводит руками:   

— Тогда: nеin, mеin Неrr!..
— Ну, тогда мы без вас устроим прогулку сегодня.

В. В. Стасов на все согласен. Он—олицетворение мира и благодушия. Трудно представить себе более сговорчиваго человека. Он—точно яснополянское эхо. Но за завтраком его уже начинал точить червь противоречия. И обширная яснополянская столовая то и дело оглашается громозвучными возражениями Стасова.

Так проходить несколько дней с перемежающими отливами и приливами дружеских бесед и бурных споров.
Перед вечерним чаем, в столовой, В. В. Стасов сидит в кругу яснополянцев и показывает привезенныя им фотографии, изображающия группы М. Горькаго, И. Репина и В. Стасова. Толстой не принимает особаго участия в разговорах в этот вечер. Но, чтобы не огорчить увлекающагося Владимира Васильевича, любезный хозяин полуодобрительно произносит от времени до времени какую-нибудь сочувственную реплику. Заходит речь о тогдашней русской «весне», делавшейся князем Святополк-Мирским. Стасов и другие гости очень увлечены «весенним периодом» в России и возлагают на миссию князя Святополк-Мирскаго великия и богатыя надежды.

Толстой покачивает головой.

 — Ну, что может сделать один человек... какой-то там князь Миропольский? Или как там его? Нет, нет! Я не верю, чтобы из этого вышло что-нибудь серьезное...

Речь переходит на прежние «весенние периоды» в России—на 60-ые годы. Кто-то вспоминает о Герцене.
На Стасова имя Герцена действует, как на музыкантов стук дирижерской палочки. Он с юношеским увлечением начинает говорить о Герцене и о своем знакомстве с ним. Но, лишенный художественной памяти, не прибавляет к общеизвестному гражданскому портрету Герцена ни одного яркаго мазка. Наступает пауза.

— Ах, Герцен!—говорит, оживляясь, Толстой.—Я как раз сегодня читал его. Какой это удивительный талант!

И Толстой начинает цитировать на память юмористический очерк Герцена о смотре войск в Австрии. Но затем, вероятно, не полагаясь на свою память, попросил принести из его комнаты том Герцена.
Приносят небольшую потертую книгу.

— Вы послушайте, как все это бесподобно у Герцена!—говорит Толстой, и мастерски начинает читать искрящияся остроумием строки, как-то особенно вкусно пропуская сквозь белые пушистые усы юмористическия нотки. Особенно забавно было, когда Толстой читал о «Габсбургской губе» австрийскаго кронпринца, о «зачислении по химии» после смерти и т. п. Поминутно чтение Герцена сопровождалось взрывами смеха всех присутствовавших и самого Толстого.

После чтения В. В. Стасов опять заговаривает о Герцене, о его внешности, о жизни Герцена в Лондоне и т. п.
Один эпизод, рассказанный Стасовым, произвел значительное впечатление. Стасов рассказал, опираясь на свидетельство известнаго фотографа и родственника Герцена—С. Л. Левицкаго, что после манифеста об освобождении крестьян Герцен, будто бы, обратился к своим гостям с таким предложением:

— А теперь, господа, вот что сделаем. Давайте споем Боже, Царя храни.

Гости Герцена готовно приняли предложение. И «Боже, Царя храни» было пропето несколько раз всеми присутствующими.

— Конечно,—пояснил Стасов,—ни слова Жуковскаго, ни музыка Львова не интересовали Герцена. Но дорого ему было воспоминание о России...

Толстой слушал, не возражая и не поддакивая Стасову, а только повторял свое универсальное: «Гм!».
Один из присутствовавших шепнул Стасову:

— А вы знаете, Владимир Васильевич, что Лев Николаевич лично знал Герцена и бывал у него в Лондоне?

Стасов порывисто откинулся богатырской фигурой на спинку стула и, всплеснул руками от изумления, просительно обратился к Толстому:

— Лев Николаевич, ради Господа, напишите ваши воспоминания о Герцене! Ведь, это так интересно! Так глубоко значительно. Ради Бога, не откладывайте этого дела.

Толстой улыбается.

— Я уж столько писал, что пора бы и честь знать.

Стасов жарко возражает Толстому.
Но особенно горяча и ожесточенна была словесная схватка у Стасова с Толстым во время одной прогулки по яснополянскому парку. Сначала и хозяин и гость—оба находились в наилучшем настроении и мирно беседовали об искусстве.

В этой области между Толстым и Стасовым существовало несколько мостов, на которых они могли сходиться и проводить время со взаимным удовольствием. Но на этот раз беседа вдруг как-то соскользнула с художественных вопросов на религиозный. Стасов, точно Илья Муромец после продолжительнаго бездействия, ретиво рванулся в бой и начал разносить различные обряды. Досталось тут всем сестрам по серьгам.

Толстой некоторое время подавал только краткия реплики. Но когда Стасов в пылу увлечения обрушился на молитвы, как на бесполезное занятие, хозяин Ясной Поляны нахмурился и умолк.
Стасов, принявший молчание Толстого за знак сочувствия, все больше и больше разгорался в своей филиппике.

Вдруг глаза у Толстого засверкали. Он весь преобразился, сурово оборвал речь Стасова и беспощадно начал доказывать, что Стасов совершенно не понимает того явления, о котором взялся судить.
Стасов опешил сначала. Он никогда не видел Толстого в таком возбужденном состоянии.

Но коса наскочила на камень. Стасов не привык, чтобы его переспоривал кто-нибудь. Резкая отповедь Толстого только усилила в Стасове жажду спора. Он начал запальчиво возражать Толстому. Тот ему. Они начали кричать. Наконец, взаимное раздражение друг против друга и разногласие достигли последних пределов. Разгоряченные спорщики враждебно умолкли.

Наступили гнетущия минуты.
Толстой и Стасов шли молча по парку с раскрасневшимися от гнева лицами и глядели в разныя стороны.
Вспоминая несколько лет спустя об этой сцене, В. В. Стасов рассказывал, что эти несколько минут во враждебном молчании со Львом Николаевичем, к которому он приехал издалека в гости, как к бесценному другу, были самым горестным испытанием в долгой жизни критика-энтузиаста.

— И что было мне делать?—говорил он. —Как выйти из создавшагося адскаго положения? Молча дойти до дому и немедленно уехать из Ясной Поляны? Не хорошо. Не ловко. Но и оставаться, после случившагося, нельзя было. Заговорить с разгневанным Львом в примирительном духе о предмете спора? Но это могло только прибавить масла в огонь. Извиниться? Кому и в чем? Ужасное было состояние! Оба сопели и шли молча. Казалось, конца не будет этой несчастной прогулке...

Но невдалеке от дома Толстой вдруг обратил внимание на эффектное освещение парка и дружелюбно заговорил со Стасовым по этому поводу. Стасов цепко ухватился за высказанную Толстым мысль и с радостным оживлением начал развивать ее. И оба сразу почувствовали облегчение. Точно с их плеч свалилась непосильная тяжесть. С повеселевшими лицами они подошли к яснополянскому дому и никогда уже, в течение всей жизни, не возвращались к щекотливой теме.

П. Сергиенко.

Еще по теме:

В Ясной Поляне (1916 год)

В Ясной Поляне (1917 год)

В Ясной Поляне. В. В. Стасов и Л. Н. Толстой

В Ясной Поляне. В. В. Стасов и Л. Н. Толстой (окончание)

Отлучение Л. Н. Толстого от церкви

Памяти Л. Н. Толстого

Портрет Л. Н. Толстого (И. Н Крамской в Ясной Поляне)

Л. Н. Толстой о царях