Материал из журнала "Пробуждение" за февраль 1917 года.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика изложения.

Портрет Л. Н. Толстого

(И. Н. Крамской в Ясной Поляне)

Воспоминания П. А. Сергеенко

Летом 1873 р. судьба забросила в Тульскую губернию художников И. Н. Крамского и К. А. Савицкого.
Жили они в лесной живописной местности, невдалеке от Ясной Поляны. Это обстоятельство вызывало в Крамском волнующее чувство. Он обожал Толстого и давно мечтал о том, чтобы написать его портрет. На этот раз к жаркой мечте Крамского присоединилась побудительная причина.

Устраивая перед этим судьбу заболевшего художника Ф. А. Васильева, Крамской вынужден был прибегнуть к денежному займу. Он и обратился по этому поводу к владельцу картинной галлереи в Москве, П. М. Третьякову. И, чтобы поставить вопрос о займе поустойчивее на рельсы, Крамской пообещал Третьякову написать в уплату долга портрет Толстого. Третьяков, неоднократно выражавший желание иметь в своей галерее портрет Толстого, согласился на предложение Крамского.

И вот, очутившись летом 1873 г. невдалеке от Ясной Поляны, Крамской и решил сделать все усилия с своей стороны, чтобы написать портрет Толстого.

Крамскому, однако, было доложено, что это не так-то легко сделать. В тот период времени Толстой решительно уклонялся не только от сеансов перед художниками, но даже и от фотографирования своих портретов. И когда в 1869 г. понадобился для какого-то литературного сборника, в судьбе которого принимал ревностное участие друг-приятель Толстого известный поэт А. А. Фет, фотографический портрет Толстого и Фет обратился по этому поводу с убедительнейшей просьбой к Толстому, то он бесповоротно отказал в этом даже и Фету:

«Насчет портрета,—писал Толстой,—я прямо говорил и говорю: нет. Если это вам неприятно, то прошу прощения. Есть какое-то чувство, сильнее рассуждения, которое мне говорит, что это не годится...»

Но кроме отрицательного отношения Толстого к сеансам перед художниками, Крамскому пришлось наткнуться летом 1873 г. на новое непредвиденное, непреодолимое препятствие: Толстой с своей семьей уехал на все лето в Самарскую губернию.

Крамской, однако, не упал духом, а отложил осуществление своей мечты до осени, решив во что бы то ни стало дождаться Толстого. Кроме жаркого желания написать портрет любимого писателя, Крамской был еще томим в то время жаждой общения с Толстым. Он переживал глубокий и сложный внутренний процесс, работая над картиной, которая должна была явиться как бы отражением его религиозных исканий.

Эта картина была «Христос в пустыне».

Крамской много лет душевно жил содержанием этой картины, много над ней думал и много раз переписывал ее. Он сделал из глины фигуру Христа в натуральную величину, примерочно ставил ее в различные положения и всячески освещал ее, вникновенно запечатлевая малейшую характерную черту.
В начале года он даже рассчитывал поехать ради своей картины на родину Христа—в Палестину.

Обстоятельства его жизни не дали, однако, ему возможности осуществить этот план. Но, поселившись на лето в Тульской губернии, Крамской продолжал с неослабевающим жаром и взыскательностью работать над своей картиной.

— Едва забрезжит бывало утро,—рассказывал художник К. Савицкий,—как Крамской в одном белье уже пробирается тихонько в туфлях к своему Христу и работает, бывало, забывшись, до самого вечера. Просто до упаду иногда...

Так и пронеслось в увлекательной работе все лето незаметно для Крамского.

Наступил сентябрь. Толстой, наконец, вернулся из Самарской губернии.
Как только Крамской узнал об этом, он немедленно отправился в Ясную Поляну.

Толстой дружелюбно принял Крамского и довольно долго и приветливо беседовал с ним. Но как только художник заикнулся о писании портрета, между Толстым и Крамским сразу как бы выросла стена.
И они заговорили на разных языках.

Толстой был в принципе против того, чтобы писался его портрет. Это ни к чему и вообще это тщета.
Умный и тактичный Крамской пробовал осторожно подходить к вопросу то с одной стороны, то с другой, но всюду натыкался на решительный отбой.

Истощив все доводы, Крамской взял с грустью последний аккорд:

— Я не буду больше настаивать. И, разумеется, должен отказаться от всякой надежды написать ваш портрет. Но портрет ваш должен быть в Третьяковской галерее. И он будет написан.

— А каким образом?—спросил Толстой, устремив испытующе сверлящий взгляд на Крамского.

— Очень просто. Я, разумеется, не напишу вашего портрета. И никто из современных художников не напишет его. Но ваш портрет напишут для Третьяковской галереи лет через 30—40 заглазно. И человечеству останется только пожалеть, что портрет ваш не был правдиво написан с натуры вашим современником.

Толстой ничего на это не возразил и задумался. Крамской почувствовала что стена начинает двигаться, и повел атаку с новой силой.

— Я, наконец, согласен,—сказал он,—написать ваш портрет на таких условиях: если почему-нибудь вы найдете его не удовлетворяющим вас, то он будет немедленно уничтожен. Затем: хотя написанный мною портрет и будет считаться собственностью Третьякова, но может храниться в Ясной Поляне. И поступление портрета в Третьяковскую галерею будет всецело зависеть от вашего желания.

Эти доводы Крамского и глубоко-серьезный тон, которым они были произнесены, так подействовали на Толстого, что он даже как бы сконфузился и начал спускать натянутую струну. Он уже не говорил принципиально против писания его портрета. Его только смущало одно интимное обстоятельство.

— Если мой портрет будет у Третьякова, то, вероятно, и моя семья захочет иметь мой портрет... Значит, придется делать копию. А как это устроить? Гм...

Крамской воспользовался благоприятной минутой:

— О точной копии портрета нечего и думать, разумеется. Но можно сделать так. Я напишу самостоятельно два портрета с натуры. И какой вам больше понравится, тот вы и оставите для семьи.

Этот аргумент совершенно обезоружил Толстого. И писатель покорно сдался художнику.

Интересно, что Толстой впоследствии как бы оправдывался перед Фетом в своей «слабости»: художник де сам приехал в Ясную Поляну.

6-го сентября Крамской приехал в Ясную Поляну с красками и полотном. И начались сеансы.

Сначала и Крамской тревожился, что ему не удастся написать двух толстовских портретов одинакового достоинства, вследствие нетерпеливости Толстого, и коллекционерская ревность Третьякова не примирится с тем обстоятельством, что в его галерее будет не лучший портрет Толстого. Кроме того, художнику не хотелось оставлять в частных руках лучший портрет своей работы. Да еще портрет Толстого.

Но через некоторое время художник успокоился. После первых же сеансов и бесед с Толстым Крамскому стало ясно, что хозяин Ясной Поляны сделает с своей стороны все, чтоб у художника не было ни малейшего довода раскаиваться в своем продолжительном пребывании в Ясной Поляне.

И Крамской с любовным жаром отдался увлекательной работе. Он внимательно занимался портретом Толстого даже и тогда, когда другие думали, что он занят иными интересами. А он и за чайным столом в Ясной Поляне, и среди бесед, и во время прогулок был сосредоточен на одной напряженной мысли: найти в лице Толстого то, нечто особенное толстовское, самое главное и характерное в нем, только одному ему присущее и отделяющее его, как огненной чертой, от миллионов других людей.

И щурясь, и впиваясь взглядом в черты Толстого, Крамской напрасно искал в них отражения духовной личности. Мечтою Крамского было написать не портрет графа Л. Н. Толстого, а близкого всякой живой душе Толстого.

Работа художника шла успешно. Уже после третьего сеанса и Толстой, и графиня Софья Андреевна, и другие члены семьи заявили, что портрет очень похож. И лучшего нельзя требовать.

Но когда Крамской, желая дать краскам просохнуть, приладил другой холст и сделал новый набросок толстовского портрета, то графиня нашла, что новый портрет еще лучше, чем первый. Это мнение разделил и Толстой, заявивший Крамскому:

— Мне будет совестно оставить этот лучший портрет у себя.

Художник перевел сосредоточенный взгляд с Толстого на начатый портрет и, подавляя волнение, тихо сказал:

— Надо оба портрета так сделать, чтоб выбор был затруднительным.

Толстой возразил:

— Это невозможно. Лучше этого второго портрета нельзя сделать.

Крамской молчаливо принялся за первый портрет. Прошло некоторое время. Портрет начал как бы оживать. Толстой сравнил первый портрет со вторым и с горячей убежденностью заявил Крамскому, что считает первый портрет превосходным.

— И лучше уж нельзя и сделать.

Крамской не возражает и продолжает сосредоточенно работать. И так было несколько раз. То один портрет предпочитался, то другой, смотря по работе над ними Крамского.

Из опасения, что продолжительные сеансы могут утомить писателя, художник не злоупотреблял любезностью хозяина, а всячески старался сократить сеансы. Для ускорения же дела устроил манекен и писал все, кроме лица, без натуры.

От чуткого Толстого не ускользала деликатная заботливость Крамского. И между писателем и художником постепенно складывались гармонические отношения. Крамской понравился Толстому своим тактом, своей содержательностью и взыскательным отношением к своей работе. Художник почуял художника. И преграды исчезли.

В перерывах между сеансами, а иногда и во время сеансов, Толстой и Крамской беседовали об искусстве, о литературе, о религии. Крамской, умевший во время бесед держать себя в руках, никогда не превращал мирных бесед в ожесточенные споры, а осторожно обходил все колючие и обжигающие вопросы.
Эта осторожность Крамского и послужила, вероятно, поводом для Толстого выразиться в одном из своих писем, что он тщетно «пытался обратить Крамского из петербургской веры в крещеную».

В тот период, о котором идет речь, Крамской меньше всего мог быть причислен к приверженцам «петербургской веры».

Проработав более недели в Ясной Поляне над портретами Толстого, Крамской заметил, что Толстой начинает тяготиться сеансами и не столько от утомления, сколько от неодолимого тяготения к охоте. Крамской предложил временно прекратить сеансы.

Писатель благодарно воспользовался предложением художника.

Оба портрета Толстого в это время, хотя и представляли уже художественную ценность, но требовали еще отделки.

Сам Крамской, по обыкновению, не особенно был доволен своей работой и писал в одном из своих писем о толстовских портретах, что они «очень далеко не кончены, ни в сходстве, ни в живописи, а только решительно подмалеваны».

За неделю Толстой успел несколько утолить свою охотничью страсть. И в Ясной Поляне опять начались сеансы с Крамским. А вместе с сеансами и мирные продолжительные беседы между писателем и художником.

Крамской с глубоким интересом слушал Толстого, поражаясь самоцветностью его суждений. О чем ни заходила речь, у Толстого всегда были свои собственные и всегда неожиданные весы, меры и краски.
Впоследствии Крамской признавался своим друзьям, что, находясь в Ясной Поляне, он все время не мог отделаться от особенного душевного волнения, когда слушал Толстого.

Это особенное душевное состояние в связи с личностью Толстого осталось у Крамского и после его отъезда из Ясной Поляны. Осталось почти навсегда. Крамской до конца дней своих не мог спокойно думать о Толстом.

И в интимных беседах с друзьями, и на товарищеских собраниях, и в своих письмах Крамской постоянно загорался мыслью о Толстом.

В 1881 г. умирает Достоевский. Крамской, высоко ценивший Достоевского и называвший его «совестью России», был глубоко потрясен смертью любимого писателя. Но все же он предостерегал своих друзей от уныния:

— Но ведь есть Толстой.

Из двух портретов Толстого, сделанных в 1873 г. Крамским в Ясной Поляне, Толстые из чувства деликатности выбрали наименее законченный и именно тот, какой и Крамской считал наиболее слабым.

Другой портрет Толстого, находящийся в настоящее время в Москве в Третьяковской галерее, вызвал много всяких суждений и в публике, и в печати. Сам Крамской по поводу этого писал П. М. Третьякову следующее:

«Что касается портрета графа Л. Н. Толстого, то и я, разумеется, жду того дня, когда и вы его увидите, что вы скажете и что вы найдете, а понравится ли он вам—не знаю. Я сам слишком хорошо его знаю, чтобы судить: чувствую, что он какой-то странный. Если б это была не моя вещь, если б я мог его видеть в первый раз, как другие, то разумеется, что я не затруднился бы приговором. Но теперь просто не могу ясно дать себе отчета».

Но когда через несколько лет после этого И. Е. Репин написал Крамскому в восторженных выражениях о портрете Толстого, Крамской ответил И. Е. Репину:

«Про Льва Толстого спасибо: я знаю, что он из моих хороший, т. е. как бы это выразиться... честный. Я все там сделал, что мог и умел, но не так, как бы желал писать...»

Несомненно, однако, что Крамскому удалось запечатлеть на полотне с большим сходством не только внешние черты Толстого, но и милый образ писателя, любящая душа которого светится в его произведениях, согревая и умиляя всякое человеческое сердце.

П. Сергеенко.

Еще по теме:

В Ясной Поляне (1916 год)

В Ясной Поляне (1917 год)

В Ясной Поляне. В. В. Стасов и Л. Н. Толстой

В Ясной Поляне. В. В. Стасов и Л. Н. Толстой (окончание)

Отлучение Л. Н. Толстого от церкви

Памяти Л. Н. Толстого

Портрет Л. Н. Толстого (И. Н. Крамской в Ясной Поляне)

Л. Н. Толстой о царях