ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

9 сентября 1869 года

Самым крупным событием нынешней недели следует несомненно признать внезапное и быстрое падение цен на государственные бумаги на нашей бирже. Эта катастрофа, заставшая врасплох всех, предающихся биржевой игре — а кто ныне ей не предается? — произвела сильнейший переполох в кружках наших спекулянтов, и отозвалась на них тем тяжелее, что падение цен пришлось как раз на бумаги, дававшие наибольший материал для спекуляций, т. е. на лотерейные займы.

Облигация этих займов, в какие-нибудь два-три дня, с 170 рублей опустились на 156 и 158, т. е. упали более чем на десять рублей. Положение «повышателей» было, да и до сих пор остается, крайне печальным. Убытки их весьма значительны, но к счастью еще до сих пор не слышно ни об одной из тех частных катастроф, которые обыкновенно следуют за подобными биржевыми погромами.

Причины нынешнего погрома оказываются довольно сложными. Во-первых, приближение выпуска лотерейного займа в Пруссии заставило тамошних спекуляторов, владевших весьма значительным количеством билетов наших лотерейных займов, наводнить этими билетами петербургский рынок и реализировать свои капиталы для предстоящей подписки на прусский заем. Одновременно с этим, на нашей бирже наступила эпоха августовской ликвидации и ликвидация эта оказалась крайне неблагоприятной. В подобных случаях, обыкновенно, спекуляторы обращаются к кредитным учреждениям, но на этот раз кредитные учреждения вдруг повысили свой дисконт и стали отказывать в ссудах под билеты лотерейных займов и в перезалоге этих бумаг.

Спекуляторам оставалось продавать облигации и это создало второй приток фондов на биржу. Наводняемая таким образом с двух сторон, биржа, по естественному свойству своего темперамента, почувствовала вдруг панический страх и фонды стали падать с быстротой, которой не запомнят с знаменитой ноябрьской катастрофы 1864 года.

В ту минуту, когда мы пишем эти строки, начинают проявляться некоторые, но еще весьма слабые, признаки улучшения. Цены на бумаги стали повышаться, хотя еще весьма слабо.

Пережитый нами финансовый эпизод, при всей своей запутанности и сложности, указывает, однако ж, ясно на один факт, над которым не мешало бы призадуматься людям, увлекаемым в спекуляции необычайно высокими ценами, которые стояли на разные бумаги за последние месяцы. Ныне они кажется имеют полную возможность убедиться, что такое повышение было неестественно и вызывалось проделками спекулянтов. Урок весьма внушителен, но мы, однако ж, сильно сомневаемся, чтобы им кто-либо воспользовался надлежащим образом.

В прошедшей хронике нашей мы упоминали о тех опровержениях, которые появились во французских газетах на счет прибытия в Париж князя Горчакова.

Оказывается, что опровержения эти были совершенно справедливы и что канцлер наш вовсе не думал посещать французской столицы. Откуда взялась столь эффектно обставленная утка о его поездке в этот город—остается неизвестным и до сих пор.

Чешские празднества, по поводу пятисотлетней годовщины Яна Гуса, кончились и кончились эпизодом, придающим им совершенно особенный характер. На последнем торжественном обеде, заключившем эти празднества, знаменитый предводитель старочешской партии, Франц Палацкий, предложил тост в честь того «государя, при котором впервые сделалось возможным чествование памяти Гуса».

Мы, конечно, весьма далеки от каких-либо неблагоприятных комментариев на этот тост маститого вождя старочешской партии, но тем не менее считаем необходимым заявить, что, по нашему мнению, предложенная «здравица» явилась эпилогом, значительно изменившим весь характер празднества в честь Гуса. По первоначальной программе, празднество это должно было иметь всеславянский характер, и мы вполне уверены, что задумавшие и устроившие его члены младочешской партии, Сладковский, Юль Грегр, Сабина, братья Вавра, Папира и другие, вовсе не ожидали, что это торжество примет, так сказать, провинциальный, исключительно чешский, да притом еще австрийско-чешский характер. А между тем вышло именно так.

Приезжие славяне явились на празднике в качестве «иностранных гостей»; жизненный вопрос о всеславянстве был затронут только однажды, да и то сербом Джеорджиевичем, а чешские ораторы необыкновенно усердно обходили его в своих речах, да и в своих характеристиках Гуса как-то мало разъяснили всеславянское значение этого мученика славянской политической и религиозной идеи.

Все это, взятое вместе, производит довольно странное впечатление. Иным может, пожалуй, показаться, что участники пражского торжества чего-то опасались и почему-то не считали возможным придать поминкам Гуса вполне довлеющий им всеславянский характер. Или мы очень ошибаемся, или виной этому кое какие надежды старочешской партии и ее вожаков. Тост Палацкого, по своему характеру, принадлежит к той же категории, к которой принадлежат так называемые «министерские речи» т. е. речи, в которых оппозиционный оратор любезничает с правительством, в надежде получить министерский портфель.

Вообще следует заметить, что славянский вопрос вступает очевидно в новый фазис. Чехи, до сих пор, в течении трех лет, стоявшие во главе западного славянства, обнаруживают ныне некоторое стремление обособиться и удовлетвориться автономией короны св. Вячеслава, предоставив своей судьбе транслейтанских, т. е. угорских славян, а тем более славян турецких. Не того ожидало от чехов славянство, не то обещала славянству младочешская партия, которая, к сожалению, оказывается недостаточно сильной, чтоб бороться с партикуляризмом партии старочешской.

Сетовать на чехов за перемену в их политике было бы излишне, но остальным славянам, в виду происходящих ныне событий, не мешало бы подумать о новом центре для их стремлений и новой опоре для их надежд. Указывать на этот центр и на эту опору мы, однако ж, не беремся... Для нас, русских, это дело слишком щекотливое.

Во Франции умы начинают как будто немного успокаиваться. По официальным сведениям, здоровье императора Наполеона поправилось на столько, что он нашел возможным возобновить свой прежний образ жизни и свои обыкновенные занятия. Правда пессимисты пророчат в скором времени новый и еще более опасный припадок и провозглашают болезнь императора неизлечимой, но к вестям из этого лагеря следует относиться с величайшей осторожностью, потому что они весьма часто страдают умышленным преувеличением.

Так или иначе, но в положении императора произошло несомненное улучшение и надо полагать, что он не совсем-то доволен скандалёзной комедией борьбы за регентство, разыгранной возле одра его болезни. Один из героев этой комедии, пресловутый принц Наполеон, уже отправился путешествовать, а известно, что охота к странствиям нападает на его высочество обыкновенно после какого-нибудь неприятного столкновения с его венчанным кузеном.

Что же касается до сторонников императрицы, то они, по-видимому, остаются в милости и даже снова начинают ходить слухи о предполагаемом путешествии императрицы на Восток, путешествии, которого государыня французов уже давно желает и к которому она с такой радостью готовилась.

О возобновлении заседаний законодательного корпуса еще ничего положительного не слышно. Некоторые утверждают, что заседания эти откроются не ранее половины ноября (нов. стиля), что сессия будет ординарная и начнется тронной речью самого императора. Все это совершенно согласно с конституцией, но на нынешний раз выйдет довольно странно, так как вопрос об окончательном составе палаты все еще остается открытым и начало ординарной сессии при этих условиях будет иметь характер уловки, цель которой—избежать для императора неудовольствия произносить свою речь перед такими личными его врагами, каковы Рошфор, Рожар, а может быть даже и Ледрю-Роллен.

Несмотря на все оптимистические заявления западной прессы, распря между султаном и египетским хедивом далеко еще не может считаться оконченной. Хедив очень вежливо, но твердо отказывается исполнить те из требований Порты, которые имеют целью обратить его в простого генерал-губернатора турецкой провинции из могущественного васала почти что независимого государства.

Испанцы, по-видимому, подыскали сколько-нибудь подходящего кандидата на свой вакантный престол. Кандидат этот — юный герцог Фома генуэзский, брат супруги наследного принца Гумберта. Герцогу Фоме 15 лет от роду (род. в 1854 г.) и в настоящую минуту он служит унтер офицером в итальянской артиллерии.

Если он действительно будет избран на испанский престол, то ему, подобно королю эллинов, Георгию, придется обменять куртку нижнего чина прямо на генеральский мундир. Кроме того, по молодости лет, он должен будет оставить всю власть в руках нынешнего регента Серрано, что и составляет, кажется, главную причину этой кандидатуры. Король Виктор-Эммануил, говорят, уже изъявил свое согласие на избрание племянника в испанские короли и избрание это, по всей вероятности, состоится.

Всемирная иллюстрация. - СПб., 1869 г. № 38 (13 сентября)

Еще по теме