Рождество и святки

Профессор Богумил Линде, в своем словаре славянских наречий, производит слово коле(н)да от коленопреклонения перед рожденным Спасителем, как действительно дает повод думать духовный стих, который поется в римской церкви:

Соllаndemus, сооllаndemus Cristum regem,
Восхвалим вместе, восхвалим все Христа царя.

что будет близко подходить к малороссийскому колядованью или славленью. Славильщики, у нас, с XVII в.. по киевскому обычаю, перенесенному из польских школ,- а в них заимствованному из Германии — стали ходить с бумажным вертепом и звездой на палке, из дома в дом, распевая духовные коляды. У Дюканжа, в его (Glossarium mediaee et infimae Lat. VI. v-s) встречаются также производные от соlеndо ,-соlidei и сuldei —ублажающие Бога песнопением. Это еще будет ближе к колядкам к колядованью, только не нашему северному, где в наше время только дети разве ходят, в некоторых местностях, величать за подачки богатых хозяев, становясь под окнами и распевая коледу или виноградье.

В старину, за Москвой, в селениях возили по околице девушку, на которой сверх платья надета была белая рубашка; ее называли колядой. На нее вероятно указывали слова песен колядовщиков колядку «уродилась коляда накануне рождества» и «шла коляда из новогорода»,— который, в обрядной жизни наших предков, по своему широкому разгулу и затеям, играл вообще важную роль. Не забудем, что, торгуя в отдаленных местах целый год, к рождественским праздникам возвращались с деньгами домой предприимчивые купцы новгородские. Не даром сложилась про их тароватость и богатство святочная песня о щуке, с припевом Слава!

Щука шла из новагорода,
Она хвост волокла с бела озера.
Как на щуке чешуйка серебряная,
Что серебряная позолоченная,
Как у щуки спина жемчугом сплетена,
Как головка у щуки унизанная
А на место глаз дорогой алмаз.

за прославление такое раскошеливались купцы, на радостях ничего не жалея. Приезд молодцов на праздник конечно обусловливал спешное в это время заключение браков. Молодые люди имели случай подметить девушек на вечеринках и посиделках; от того, обыкновенно, и устраиваемых более на святках. И переряживание давало возможность наблюдений, ни для кого ни в примету. Таково, кажется, скорее всего, происхождение святочных игр, наряжаний и подлюбных песен, в которых главный мотив все же сватанье и выход девушки в замужество. Слагались все эти обычаи последовательно, веками; от того мы и не можем отыскать начала и происхождения их, теряясь в догадках.

В старину готовиться к святкам начинали с посещений родных и знакомых «в филиповки»: тогда уже решалось, в какие дни и у кого быть вечерникам в семейных кружках, где невест было много. Или дом самый состоятельный, «где живут довольно» заявлял о том в лице матери семейства, исподволь и заранее начиная приглашать всех к святкам на посиделки. Затем посылались к приглашенным, в домы, нянюшки просить дочек погостить на святки. Пригласительниц этих везде угощали и старались выведать: кого имеют хозяева в виду (из молодых людей) звать на посиделки?

Сбор сведений (какие кому надобно было знать) и шитье нарядов бывали кончены за три дня до звезды. В день праздника разговлялись всей семьей рано, до свету: днем—спали, а к вечеру отправлялись посещать самых ближних родных. Матери семейств хлопотали в это время снаряжением по домам «бабок-позывалок», с точными уже приглашениями назначив день. С раннего утра старухи пускались исполнять эти службы, тогда как отцы семейств, к хозяевам рассылали — «хожалых сватов», в каждом доме барабанивших скороговоркой казенное приветствие, с вечной присказкой— «покорно просят, хлеба соли кушать, белого лебедя рушать». — Будем—бывал ответ и сват спешил повторить рацею в другом доме.

Наступление первого святочного вечера узнать было можно по хлопотливым сборам к отправке в гости красных девиц в званый дом. По улицам ехали, с сумерек, целые поезды. Девушку— невесту приглашенную, провожала сама мать с нянюшкой, подруги, бабушки, знакомые. В передних санях мать с дочкой и в ногах у нее подруга— бедная девушка, обыкновенно выраставшая в доме с хозяйской дочкой. В другие сани клали в узлах наряды, гостинцы, подарки прислуге дома, куда везли девушку гостить. Дальше сидели провожатые; чем длиннее поезд, тем было больше почету для званого дома. А впереди поезда шла непременно бабка-позыватка.

Подъезжая к воротам—стучались, но не выходили из саней, дожидаясь выхода навстречу к воротам самих хозяев дома. На пороге калитки становились они и «милости просили» гостей выйти. Провожатые принимались вытаскивать узелки. Начинялись приветствия и здорованья на дворе. В сенях ждала дочь хозяйская с подругами и нянюшками. Вступали в светлицу, молились образам, кланялись, целовались, но не садились— хозяева не оставляли, а матушки, оделив прислугу подарками, прощались с хозяевами, прося со слезами «утешать и миловать» их ненаглядных дитяток. Хозяйка уверяла— «не ударим себя в грязь,—удоволим детище»!

Та же история повторяла и со следующей новоприбывшей; того требовал современный этикет. Начинали знакомиться между собою подруженьки, как обыкновенно друг друга звали званые девицы. С этого же вечера придумывали: чему быть днем; как разделять вечер. В заключение обильный ужин давали гостьям и потов укладывали, на пуховиках, вповалку посреди комнаты, с разными гаданиями на каждую ночь, чтобы во сне лучше привиделось, особенно на новый год. Впрочем, спрашивание хозяйкой у девушек—что снилось? что во сне привиделось? бывало каждый день,—будя их когда звонили уже к обедне.

Текст подлюбных песен повторялся, конечно, виднее всего в пестром ковре сновидений девушек, воображение которых настроено было на мечты о взаимности, или напугано решением родных выдать замуж за немилого. От того иной девушке, как только закрывала она глаза, опуская на подушку голову, полную золотых мечтаний о близком счастье, — залогом которого было явление украдкой, под личиной наряженного (окрутника, как звали их)— зазнобы, не принимаемого в этом доме — уже виделась тройка с колокольчиками, на которой едет она под венец.

Другая подруженька поведывала, что к ней все голубок ласкался; кормила она его пшеничкой и вдруг — сама обратилась в голубку... неведомо как. Иной виделось целую ночь, что бродит она по длинному полю и ловит коня золотогривого; никак поймать не могла, если бы, откуда не возьмись, не выбежал пес. Через минуту сердитое животное стало принимать знакомые черты, человеческие. Чьи—умалчивала рассказчица, а сама твердо помнила, что это братец был Пашин, у которого в игре «сижу — посижу» вечер сидела она на коленях, изображая —козу и слепого козла. Как же не привидеться? Или еще виделось одной — скакали ей навстречу сани. Из саней раздавались песни свадебные. И теперь в ушах у нее, от слова до слова.

—Ну, тебе голубушка, до масленицы еще, под венцом стоять! разрешала нянюшка, опытная на разгадки снов.

А мне? — спрашивала ловившая коня.

— И тебе хорошо, только может ей, как будто, раньше, исполнится. Голубка тоже предвещает веселую жизнь с суженым; совет да любовь! — А тебе вожделенного счастья десять лет ждать, и все не устать.

Выслушивая оракульские решения хозяйки и нянюшек, девушки одевались и пили взварец, вместо нашего чая. Бабка позыватка отправлялась из званого дома просить гостей на вечер: особенно матушек «посмотреть на забавушки ненаглядных дочушек» их, или. просто, по наказу хозяйки—вообще «родителей, повидать дочек, побывать на вечер».

Пока ходила бабка, девушки на дворе, за запертыми воротами, забавлялись: с гор катались, снежками бросались, пока мороз не загонял игравших в покой. Там, старшая нянюшка предлагала святочные игры, фанты и пр., для чего приходили братцы с сестрицами — предмет вздохов подружек. В загадках и играх пролетали часы короткого дня.

(Продолжение следует).

Всемирная иллюстрация : Еженед. илл. журнал. Т.5, № 1 (105) - 2 января - 1871.

Еще по теме:

Рождество и святки (Окончание)