Победа или смерть!

С прямотой гражданина и солдата, верховный правитель адмирал Колчак, в своем воззвании к населению России, высказал свой взгляд на сложившееся положение.

Нет и не может быть колебаний. Не может уже потому, что образ наших действий ни мало не зависит от нашей воли, от решения, которое мы могли бы, разумным образом, принять или не принять.

Мы имеем дело не с людьми, с которыми возможно соглашение, или хотя бы есть общий язык.

Мы бьемся с разнузданной, вышедшей из берегов стихией человеческого зла, грозящей затопить и поглотить нас, если ей не будет оказан вовремя надлежащий отпор.

Может ли быть примирение с чумой, подписан договор с саранчой, или установлено соглашение с тайфуном (извиняемся за чересчур красивое сравнение), обрушивающимся на корабль, переполненный пассажирами, среди которые так много женщин, детей, больных и стариков? Не ясно ли каждому, что конечный исход здесь может быть только один:—победа или смерть.

Здоровый инстинкт самосохранения должен безошибочно подсказать каждому, что следует ему делать: сидеть или сложа руки на палубе, с тупым отчаянием глядя на успехи шторма, или бежать помогать матросам, крепить или убирать паруса, выкачивать из трюма воду, помогать в лазарете и пр.

Но если и можно еще не оправдать, а понять тех, кто в позе душевной прострации застыл на месте, то что сказать, к какой категории двуногих причислить этого юркого неунывающего человечка, который тем временем бегает по каютам, убеждая купить у него, с уступкой 15 проц. мануфактуру из Шанхая или табак из Лондона? или эту милую компанию, тянущую коньяк и поигрывающую в железку? или этих людей, опасливо и блудливо пробирающихся к привязанной у борта шлюпке?

Никто не уйдет от общей участи. Но после, когда минует гроза, каким медным лбом надо обладать этим людям, чтобы выносить общее презрение. А где ты был, а что ты делал, в то время, как я и другие боролись за твое благополучие? что им ответить на этот вопрос?

Все зависит от силы сцепления частиц. Скала выдерживает какой угодно шторм, человеческая пыль летит по ветру, навевая сугробы у первого, встреченного на пути забора. Пусть летит,—остающимся легче дышать.

Нет никаких оснований для катастрофического прогноза. Сила большевиков никогда не заключалась в численности или оборудовании их армий.

Дисциплина, которую они ввели у себя, это не их оружие. Она не вытекает из духа, из программы, из сущности большевизма. Она искусственно привита им и поддерживается германцами. И есть уже симптомы, что она слабеет, а в войсках, выставленных против Деникина, даже и вовсе идет насмарку.

Сила большевиков в другом,—в их лозунгах, в обмане, в одурачивании, в соблазне. Чтобы побороть силу соблазна, даже Христу потребовалось 40 дней внутренней борьбы, поста и пребывания в пустыне. Но что по силам Христу, то не по силам народу. Он поклонился и пошел следом... Но путь его был ужасен. Он был отмечен горящими и разграбленными городами, опустошенными селами, казнимыми мужчинами, поруганными женщинами. Ужасы нынешней войны оказались ничто в сравнении с тем, чем заплатил народ за преходящую слабость духа.

Вести из России свидетельствуют в один голос о том, что там в глубоких народных толщах уже произошел решительный перелом. Народ возвращается к своим традиционным духовным ценностям. Все чаще звучит ненавистное большевикам слово "родина", переполнены церкви, длинной лентой тянутся крестные ходы.

Религиозное движение перебросилось к самим большевикам. Незадолго до падения Кронштадта, тамошние матросы выписывали из Петрограда митрополита Вениамина, прося его помолиться с ними.

В этом кризисе краснофлотских настроений, возможно, лежит объяснение и сдачи флота, и падения самой крепости.

Тот же процесс совершается в красной армии. Правление большевиков, в связи с кощунством, возведенным в систему, вскрытием и поруганием мощей, использованием церквей под танцклассы и кинематографы дает реакцию того же типа, что и во флоте.

Многие красноармейцы говорят открыто, что Ленин—антихрист, на словах уподобляющийся Христу, а на деле дьяволу, соблазнивший народ словами братства, свободы и равенства, а на деле поработивший его себе и кучке своих соучастников, предавший его избиению, поднявший брата на брата и сына на отца, и поровнявший всех в нищете и голодной смерти.    

Большевизм морально уже мертв, но и мертвый он продолжает быть физически опасен. Миазмы от его гниения насыщают воздух. От него бегут и открещиваются морально здоровые люди, но красными языками, смакуя смрад гниения, облизываются издали шакалы. Большевизм переходит в простую, но крайне опасную уголовщину. Адмирал Колчак совершенно прав, когда он называет угрожающих нам людей шайкой грабителей, руководимой международными отбросами.

Дело грабителей—грабить, прямой расчет уголовным элементам сплачиваться для этой похвальной неубыточной цели в шайки, что делать тем, кого грабят и бьют, или собираются грабить и бить, без различия пола, возраста, национальности и состояния, как и следует по началу равенства и братства.    

Что делать? а то, что делает большинство: поступать, как подсказывает каждому его «естество», уподобляясь либо овцам непротивленным, либо зайцам, не так, чтобы уж очень храбрым, либо пахучим козлам, при всех условиях не утрачивающих своей похоти. Вот только для спекулянтов не подберешь в зверином царстве никакого уподобления...

Сибирская жизнь 1919 № 156 (29 июля)

Еще по теме