Сегодня представляю очерк специального военного корреспондента журнала "Нива" Полковника Г. П. о его поездке на фронт (по материалам журнала "Нива" за март 1916 г.).

(Окончание. Начало)

III

Утро выдалось на славу хорошее. Бывший ночью мороз высушил дороги, а легкий снежок запушил их бархатным покровом. В несколько минут гудящий автомобиль доставил меня в расположение штаба полка.

Сосновый лес совершенно закрывал от постороннего взгляда батальоны полка; находясь от землянок в расстоянии каких-нибудь двух-трех десятков саженей, не было видно подземного города.

Смело можно назвать бесконечное число земляных сооружений городом. Тут есть улицы, переулки, носящие названия батальонов и рот, а иногда называемые даже фамилией кого-либо из офицеров, живущих на этой улице. Так, между прочим, мне показывали Михайловский проспект. Кроме жилых подземных домов в городе находятся: полковая канцелярия, офицерское собрание, где обедают и ужинают офицеры, читальня, две солдатские лавочки, телефон, телеграф, своего рода почта, у которой красуется ящик для писем. Немного поодаль дымят походные кухни и полковая баня, жарко натопленная. В праздничные дни полковой священник в одной из землянок совершает богослужение, а в будни занят постройкой постоянной церкви глубоко под землей—совсем, как в катакомбах первых христиан. Тут же строился театр.

В одном из таких театров на фронте, между прочим, готовилась к постановке опера „Песнь о вещем Олеге", при чем для вящего увеселения в программе значилось: „инсценировка по Софоклу в стиле модерн".

Постановка, как мне рассказывали, не лишена того захватывающего юмора и остроумия, которым славится в Петрограде театр „Кривое Зеркало".

Черная суконная декорация, такие же кулисы,—вот тот фон, на котором разыгрывается двухактная опера из княжеского периода русской истории. На декорации большими белыми буквами написано: „Темный лес". На громадном битюге, взятом в тяжелом артиллерийском дивизионе, в белом балахоне разведчика, в германской каске выедет князь Олег. Хор в таких же белых балахонах и с противогазными масками на лицах исполняет обязанности греческого хора и поясняет зрителям все происходящее на сцене.
Ну, как же после этого не сказать, что здесь земляной город с его своеобразной жизнью!

Кому не приходилось бывать в таких своеобразных, порожденных войной, земляных городах, тот не имеет ни малейшего представления, что такое современная благоустроенная землянка. Большие, просторные, сухие, выложенные смолистыми стволами ароматно пахнущих молодых сосен, землянки нарядно убраны зеленой хвоей. На роту построено три-четыре таких землянки, люди просторно в них размещены, спят на нарах, а между нар остается еще свободный проход, над поверхностью земли в этих импровизированных домах вставлены рамы со стеклами, через них дневной свет ярким снопом пробивается в подземное жилище.
Когда я вошел в землянку, жизнь там кипела во-всю: люди занимались своим делом и развлекались, кто как мог. В дальнем углу лихо наигрывала гармоника, и кто-то напевал под ее аккомпанемент незнакомый мне заунывный мотив польской песни; у окна сидела группа солдат и усердно поколачивала деревянными молотками по подошвам сапог, —это ротные сапожники чинили самое важное в окопной жизни солдата—сапоги своих товарищей; у другого окна приютились портные; около печки группа человек в пять приготовляла чай, разрезая на куски краюху ситного.

Несколько человек было занято чисткой винтовок; кто лежал на нарах, кто писал что-то.

Но вот дежурный по роте заметил наше присутствие, скомандовал „смирно!", и жизнь мгновенно оборвалась — все затихло. По моей просьбе командиром полка людям было разрешено продолжать заниматься своим делом, но покой был уже нарушен, и прежней непринужденной жизни я не увидел больше.

С командиром полка мы обошли несколько землянок. Везде одинаково было чисто, светло и уютно. Было заметно, что глаз корпусного часто заглядывает сюда и все видит. В этом подземном городе живется солдатам ничуть не хуже, чем в каких-нибудь казармах уездного города. Только долетающие сюда звуки орудийных выстрелов и ружейная трескотня напоминают о близости врага, напоминают о том, что идет война. Если бы не это обстоятельство, то солдаты чувствовали бы себя вполне хорошо в своих землянках.

Тут жили те батальоны полка, которые не несли в это время тяжелой службы на передовых позициях, которым не приходилось сидеть в окопах.
„Окопы"—это слово теперь постоянно на языке у обывателя. Об окопах говорят в салонах, на улице, в вагоне и в убогой лачуге глухой деревеньки. В окопы посылают подарки, письма, гостинцы... В этих окопах сидят на страже наши доблестные защитники, они зорко следят за врагом и не пускают его в глубь нашей страны.

Узкой лентой вьются окопы от Рижского залива до румынской границы, преграждая путь дерзкому врагу. В несколько рядов оплетены эти окопы со стороны противника колючей проволокой. Вот в эти-то окопы мы и двинулись с командиром полка из земляного городка. Пройдя по лесу с версту, мы подошли к спуску в ход сообщения. Тут уже начинается район, где неприятельские пули обстреливают каждого, показавшегося на опушке леса; только по ходу сообщения, вырытому в земле, можно подойти к окопам.

В песчаном грунте зигзагами прорыт ход сообщения; то вправо, то влево поворачивают его изгибы, и все глубже и глубже уходит он в землю. Когда мы приблизились к опушке леса, наши папахи уже скрывались за насыпями хода сообщения, и противник не мог нас заметить. Этим узким, извилистым, бесконечно длинным коридором, искусно выделанным в вечно осыпающемся песке, шли мы гуськом, приближаясь к передовым окопам.

Нелегко идти таким ходом в сырую погоду. Вода сплошь и рядом заливает его, и приходится двигаться по колена в воде. Ударит мороз — вода подмерзнет, и нога скользит по льду. Но окопные жители так приноровились, что без всякого затруднения, чуть ли не бегом, минуют ход сообщения. Мы двигались медленно, спешить было некуда, а та картина, которая открылась перед нами в сторону противника, была слишком заманчива, чтобы время от времени не остановиться и, поднявшись на цыпочки, не посмотреть с риском быть замеченным германцами, что делается в стороне противника. Местами ясно, как на ладони, были видны его проволочные заграждения и линии окопов; в бинокль можно было рассмотреть даже наблюдателей противника.

Наконец мы и в окопах. Аршина полтора шириной, с высоким бруствером, окоп был аккуратно обделан со стороны противника досками и накатниками, чтобы не обсыпался. В некоторых местах были сделаны пирамиды, в которых стояли винтовки. У бойниц наблюдатели, зорко следящие за тем, что делается у врага: у наблюдателя под рукой винтовка, стоит кому-нибудь из окопов противника неосторожно высунуться, как меткая пуля наблюдателя сразит его. Мы идем вдоль окопа.

— Сидоренко!—вдруг раздался окрик в другом конце окопа.

Наблюдатель, стоявший неподалеку от меня, оказавшийся Сидоренкой, в ответ кричит:

—    Що?
—    Яроплат летит!

Сидоренко быстро выпускает пять пуль, снова заряжает винтовку и кричит:

—    А где он?

На это первый голос отвечает:

—    Кажись, что обманулся!

Зорко следят наблюдатели, чтобы не пропустить воздушного пирата. Я спросил у Сидоренки, куда же он стрелял, раз не знает, где аэроплан.

—    А в небо стрелил. Може, которая и задене его...

В окопе стояли наблюдатели да подчаски около них, остальные люди роты были в землянках, пили чай или отдыхали после бессонной ночи.

Землянки тут не такие уж уютные и просторные; как в батальонах резерва. Здесь землянки выделаны в наружной покатости окопа, на 5—6 человек каждая. Они невысоки, в них нельзя стоять, можно только сидеть да лежать, но все же в каждой такой землянке солдаты стараются устроиться поудобнее: потолок дощатый, печка, на полу тоже лежат доски, а на них несколько охапок соломы, чтобы мягче было лежать. Вход в землянку завешен или полотнищем палатки, или заставлен крышкой от какого-нибудь ящика, или дверью, принесенной из разрушенной неприятельскими снарядами и покинутой жителями деревни. В некоторых землянках даже сделан небольшой стол, на котором при моем приходе стояли кружки с горячим чаем и лежали куски вкусного хорошо выпеченного хлеба. В одной землянке даже подсвечник со свечкой стоял на столе.

Почти в таких же землянках живут и офицеры. Вот землянка ротного командира: раскинута походная кровать, рядом на полу тюфяк, набитый соломой, где спит денщик, а над кроватью телефон. Живут офицеры в окопах так же, как и солдаты, — ничем не лучше. Большинство из них и довольствуется из котла вместе со своими людьми.

IV

Тяжеловато в окопах ночью и в сырую ненастную погоду. Спать ночью не приходится; все время нужно быть на чеку и готовым встретить врага. Каждую минуту он может незаметно подкрасться и напасть на наши окопы. Только на рассвете, когда из дымки тумана вынырнет впереди лежащая местность, можно успокоиться и не опасаться больше внезапного нападения.

В сырую, дождливую погоду тоже невесело в окопе; приходится постоянно отводить и выкачивать воду, прорывать канавки, делать мостики, поправлять осыпающиеся откосы окопов и расчищать ходы сообщения. Все это работа нелегкая, тем более, что работать приходится больше ночью, чтобы противник не заметил и не обстрелял наших рабочих.

В окопах этого полка была благодать: почва сухая, не болотистая, а вот в районе Пинских болот, там уж совсем плохо. Пришлось мне потом побывать в кавказском корпусе генерала Ирманова. Части этого корпуса расположились в местности болотистой, условия жизни на позициях в дебрях болотных не могут похвастаться особыми удобствами, да и санитарные условия там, понятно, значительно хуже, чем в других частях.

Как-то заехал я в один из полков, стоявших в резерве на Пинских болотах. Полк этот расположился в землянках, построенных около самой деревни; дальше было болото, и не было никакой возможности устроить там городки. Приехал я в полк под вечер и прошел прямо в ротные землянки. Тут я застал жизнь в том самом виде, как она протекает обычно, в отсутствие начальства и посторонних. Люди только что вернулись с занятий и пили чай. На дворе уже стемнело, и в землянках царил полумрак. Кое-где теплилась свечка, бросая желтоватые блики на лица сидящих кругом солдат; все остальное пространство землянки тонуло во мраке. Большая часть обитателей землянки сгрудилась у печки, на которой шипел большой, почерневший от времени чайник с кипятком. Люди были в шинелях, фуражках и грязных сапогах. Земляной пол был мягкий, зыбкий, местами каблук глубоко уходил в него, и с трудом я его вытаскивал. В землянке было парно, как в бане.

Однако, как ни тяжелы топографические условия, нужно отдать справедливость, что и здесь наши солдаты сумели устроить себе сносное жилище. Они сделали нары, местами даже в два яруса, набросали на них соломы и чувствуют себя довольно хорошо, во всяком случае лучше, чем в окопах. Но здесь уже нет того удобства, той роскоши, если можно так сказать, какую я видел в земляном городке в корпусе Куропаткина; тут нужно считаться с тем неизбежным положением, что жить приходится в силу тактических соображений почта на непроходимых болотах.

Но если трудно устроить здесь землянку, то еще труднее создать передовые линии, устроить окопы там, где нельзя даже копнуть лопатой. Вот тут-то и проявляется сноровка нашего солдата и уменье его найтись во всякой обстановке.

Мне пришлось пройти по окопам двух полков, расположенным на опушке леса, представляющего собою сплошное мокрое болото. В тот день была оттепель, болото оттаяло, лес, по которому приходилось идти, казался выросшим из какого-то безграничного озера. Ноги вязли в топкой почве, воздух был насыщен болотными испарениями и пропитан каким-то запахом гнили. Густой, липкий туман окутывал меня и проникал всюду, заползал в рукава, за воротник...

Я шел по лесу, направляясь к опушке.
Все ближе и ближе раздавались ружейные выстрелы; пуля иногда ударяла в близ стоящее дерево и, срывая кору, оставляла на нем как бы царапину. Уже местами проглядывало открытое место; лес кончался.
— Вот там, — сказал мой проводник, указывая рукой на опушку:—и окопы наши.

С трудом веришь этим словам. Впереди видно сплошное болото, топкое, черное, с большими проталинами, разбросанными, как осколки разбитого зеркала. Только у опушки видна какая-то постройка из ельника. На первый взгляд мне показалось, что это невысокий забор, или барьер, но, подойдя ближе, я увидел, что это ход сообщения, соединяющий лесные заросли с „окопами", если можно так назвать те хитрые сооружения, которые пришлось строить нашим солдатам для укрытия от взоров и пуль противника. Углубиться в землю здесь немыслимо, нужно все создавать над землей, да и эти постройки постоянно засасываются болотом и уходят куда-то в бездну.

Ход сообщения, в который я только что вошел со своим проводником, представлял собою узкий коридор, построенный из ельника. Он может укрыть только от взоров противника, но не от пуль.

Наконец мы с проводником пришли в окопы. Устроены они следующим образом. На болоте сооружен высокий, приблизительно в рост человека, вал из мешков, наполненных песком; местами в этом валу оставлены небольшие отверстия-бойницы. Через них часовые наблюдают за всем, что творится у противника, и через них же стреляют, если заметят что-либо у неприятеля, а расположен враг здесь недалеко, всего каких-нибудь четыреста-пятьсот шагов (рис. на стр. 203).

В этом валу, сложенном из мешков, устроены норки, заменяющие землянки. Две-три доски составляют ея потолок, с боков и сверху мешки,—вот и жилище, а чтобы защитить себя от ветра и дождя, завешивают такую норку полотнищем палатки (рис. на стр. 203). Обходя такие импровизированные жилища, я был поражен тем, что в некоторых из них солдаты ухитрились поставить даже печку. Однако, постоянно оседающий, засасываемый болотом вал не дает хорошо устроиться в таких норках. Почти каждый день приходится подправлять расползающееся жилище, нужно постоянно прибавлять новые и новые мешки. Мне рассказывали, что на постройку окопов одного только полка потребовалось несколько тысяч мешков. Все их нужно было насыпать песком, для чего пришлось ходить версты за две по топкому болоту. Однако наши солдаты прекрасно справились с этой работой и сжились со своими норами.

Сыро в таком окопе. Нога вязнет выше, чем по щиколотку, и вот изобретательные солдаты устроили вдоль всего окопа деревянные мостики, наподобие тех, какие встречаются сплошь и рядом в наших захолустных провинциальных городках вместо тротуаров.
Медленно шли мы вдоль линии окопа по мосткам, прикрытые от выстрелов противника мешками. Окопы противника то приближались к нам шагов на двести, то снова удалялись шагов на тысячу. В бинокль без труда можно было различить две линии окопов противника, а в одном месте так даже три. Мне сказали, что тут противник укрепился на месте сожженной им деревни М... На карте действительно тут значилась большая деревня, однако в настоящее время никаких следов от нее не осталось. Наступая, германцы все, что мешало их обстрелу, уничтожали и сжигали. Так, между прочим, не только деревни, но и некоторые города на пути варваров XX века подверглись той же жестокой участи. Так был сожжен ими город Слоним, от которого не осталось и следа. Нашим разведчикам удавалось проникнуть туда, и они говорили, что вместо города лежат только груды пепла (рис. на стр. 204).

Но вот окопы из мешков кончаются, линия их приближается к самой опушке леса; когда наши войска, устраиваясь на этой позиции, стали возводить себе закрытие от противника, они увидели в лесу заготовленные минувшей зимой и брошенные теперь хозяевами дрова. Русская сметка подсказала им, что этот материал может сослужить им хорошую службу. Они перетащили эти дрова на опушку и устроили себе из них великолепное укрытие, замаскировав его со стороны противника ельником, засыпали землей, залепили болотной трясиной, и получился своеобразный окоп из дров. Под поленницами устроили они норки и живут себе припеваючи.

В каких бы условиях жизни ни приходилось мне видеть нашего солдата, я видел его всегда веселым и бодрым. Он полон сознания важности того великого дела, в котором он кровью своей принимает участие. Об одном только скорбят на передовых позициях на фронте—это о неурядице в глубоком тылу, где различные своеобразные „герои тыла“, пользуясь тяжелым временем войны, думают только о личном благе, о наживе и тормозят общее великое дело.

„Пусть в тылу все работают так, как работает наш солдат на фронте, пусть тыл поднимется своим слабым духом до духа фронта, и победа над врагом нам обеспечена!"

— говорили мне все начальники и вожди.