(От нашего специальнаго военнаго корреспондента Полковника Г. П.).

I.

Телеграфное разрешение прибыть мне в Ставку Верховного Главнокомандующего получено. Я быстро собрался в дорогу и скорым поездом отправился в один из наших губернских городов, где находится центральная нервная система всей нашей многомиллионной армии—штаб Верховного Главнокомандующего.

Несмотря на то, что с нашим поездом ехал военный министр, мы прибыли к цели нашего путешествия с большим опозданием. Однако непреодолимое желание как можно скорее прикоснуться к той могучей машине, которая руководит всей жизнью и работой нашей доблестной многомиллионной армии, было настолько сильно, что, несмотря на позднее время, я прямо с вокзала отправился к одному из тех чинов штаба, с которым мне предстояло в дальнейшей работе постоянно соприкасаться. Застал я его в штабном собрании, где обычно все чины штаба Верховного Главнокомандующего собираются в это время за общей трапезой.

Когда я приехал в собрание, обед уже начался, и мне не удалось лично повидаться с нужным мне офицером. Но, узнав о моем приезде, он просил зайти к нему в половине десятого вечера в отделение.

Свободным временем я воспользовался, чтобы приискать себе какое-нибудь помещение. Почти все гостиницы в городе реквизированы для нужд штаба, и найти свободную комнату в городе чрезвычайно трудно. Только при содействии полицеймейстера мне удалось раздобыть в одной из третьеклассных гостиниц маленькую комнату.

Наскоро умывшись и переодевшись, я отправился искать здание духовной семинарии, приютившей нужное мне отделение штаба.
Здесь я застал, штабс-капитана Л., познакомился с ним, и он в общих чертах рассказал мне о кипучей, полной захватывающего интереса работе, которая совершается в штабе Верховного Главнокомандующего. День и ночь с фронта приходят телеграммы, донесения, сообщения, во все стороны отсюда телеграф разносит приказания и распоряжения, исходящие от лиц, призванных стоять во главе различных отделов управления армиями. Ни одна мелочь в жизни фронта не проходит незамеченной здесь, в главном Органе этого громадного, многоголового существа, именуемого живой силой стратегии.

Не только то, что делается на нашем фронте, но и то, что происходит на отдаленных фронтах наших союзников, то, что совершается на морских театрах, все это концентрируется здесь, изучается, и, сообразно с теми или иными сведениями, полученными из этих данных, принимаются известные меры и решения.

Я был подавлен той громадной работой, которая ежедневно выполняется, и притом выполняется с поразительной аккуратностью, точностью и спокойствием начальником штаба и его ближайшим сотрудником—генерал-квартирмейстером.

Передвижение каждой отдельной части войск немедленно же отмечается здесь на громадных картах. Все сведения о противнике сходятся точно также здесь в штабе, и за передвижениями его войск следят с таким же вниманием, как и за передвижением наших частей. Конечно, все эти сведения составляют величайшую тайну, известную только лицам, обязанным по роду своей службы ведать это. Для остальных же— это непроницаемая, величайшая тайна. Комната, в которой развешены карты с обозначением расположения войск, находится под строжайшей охраной часового. В ней-то и происходит ежедневно всеподданнейший доклад начальника штаба Верховному Вождю о всех событиях дня.

Три недели пробыл я в штабе Верховного Главнокомандующего. При мне протекала операция на Стрыпе; при мне началась операция под Двинском: я видел и чувствовал, как в штабе внимательно следят за каждым шагом наших войск, как радуются их успеху и скорбят далее о ничтожных неудачах. Я видел, что штаб живет исключительно тем, что происходит на фронте, и меня неудержимо потянуло туда, где кипит боевая страда, где ежедневно люди жертвуют собою ради общего великого дела, не думая о себе, а лишь помышляя о благе родины.

Устроить поездку на фронт мне было нетрудно. Узнав о моем желании, генерал-квартирмейстер распорядился снабдить меня нужным разрешением, и я двинулся в путь.

Целью моей поездки явились армии западного фронта: во главе их стоит генерал А. Е. Эверт.

II

В штабе Верховного Главнокомандующего мне неоднократно приходилось слышать самые лестные отзывы о высоких боевых и административных качествах этого генерала. Об армиях его фронта передавали мне много интересного. Эти армии вынесли на своих могучих плечах весь тяжелый отход минувшим летом от Дунайца до Полесья. Последним крупным боевым подвигом его армий было ликвидирование прорыва германской кавалерии генерала Шметова на Молодечно. В эти армии входят и сибирские войска и кавказские корпуса, обессмертившие себя такими геройскими делами, как занятие Тарнавских высот, прорыв на Ченстохов, занятие Сенявы на Сане, и другие славные части. Вот с этими-то войсками и предстояло мне познакомиться на их передовых позициях. Жизнь и работа их в боевой обстановке интересовали меня.

В губернский город, где расположен штаб армий западного фронта, я прибыл поздно ночью. Город был погружен в полный мрак, так как за несколько дней перед моим приездом сюда был совершен предприимчивым противником налет воздушных пиратов, намеревавшихся разрушить железнодорожную станцию и полотно.

На другой день по приезде утром я направился в штаб фронта, где мне было передано приглашение главнокомандующего на обед: перед обедом я должен был представиться генералу Эверту. Раньше мне никогда не случалось встречаться с генералом Эвертом, и я совершенно неправильно представлял себе его внешность. Я был поражен, увидев входящего в общую столовую чрезвычайно моложавого и бодрого генерала. С представлением о главнокомандующем армиями как-то неразрывно всегда связывается представление о маститом полководце, убеленном сединами. Между тем генерал Эверт производит впечатление человека, которому не более 45 лет. Высокого роста, стройный, с едва заметной проседью, бодрый, энергичный, по-видимому, с железной волей и здоровьем, генерал Эверт приковывает к себе всеобщее внимание: в обращении со своими подчиненными он так прост и любезен, как может быть только очень большой человек.

Узнав о цели моего приезда на фронт, главнокомандующий посоветовал мне обратить особое внимание на настроение армии, которая, по его словам, вполне бодра, уверена в конечной победе и спокойна: это лучший залог, что в нужный момент наша армия перейдет в решительное наступление и доведет войну до блестящего конца, лишь бы настроение тыла, пессимистичное, подавленное, не соответствующее создавшейся на фронте обстановке, изменилось. Армия, по словам генерала Эверта, живет единой мечтой прогнать дерзкого врага из занятых им русских областей. Все, начиная от солдата и кончая им, главнокомандующим, уверены, что цель эта рано или поздно будет достигнута. Правда, для этого потребуются известные жертвы, к ним мы должны быть готовы, но без победы мир невозможен.

В дальнейшем разговоре главнокомандующий особенно рекомендовал мне ознакомиться с доблестными частями генералов Куропаткина, Драгомирова и Ирманова.

Из штаба фронта, следуя указаниям генерала Эверта, я прежде всего отправился в ту именно армию, в состав которой входил корпус генерал-адъютанта А. Н. Куропаткина, ныне назначенного из командиров корпуса непосредственно в главнокомандующие армиями северного фронта.

И действительно, все то, что я увидел в корпусе А. Н. Куропаткина, было в высшей степени поучительно и интересно. В каждой мелочи жизни солдата был виден дух великого человека, стоящего во главе корпуса, каждая мелочь была проникнута заботой и продумана отцом-командиром.

Приехав в штаб корпуса Куропаткина, я сейчас же был принят радушным хозяином в его скромной рабочей комнате. Простой дубовый стол, покрытый листами пропускной бумаги и заваленный грудой книг, карт и различных бумаг, заменял ему письменный стол; железная кровать, несколько стульев и один-два вазона с цветами, — вот та обстановка, среди которой жил и работал на фронте А. Н. Куропаткин в 1915 и 1916 годах.

Знакомясь с работой частей, входящих в корпус А. Н. Куропаткина, я, между прочим, видел работу наших гренадер или, иначе, гранатчиков.

Ручные гранаты появились в наших войсках сравнительно недавно, но они быстро приобрели любовь солдат. Ни одна разведка не предпринимается теперь без достаточного запаса ручных гранат, и наши молодцы лихо научились бросать их. Мне удалось видеть лихую работу гранатчиков одного из полков первой дивизии корпуса.

Назначено было показное ученье с боевыми гранатами на поле. Погода была ужасная; с утра поднялась снежная метель, сильный ветер относил сравнительно легкую гранату в сторону, мешал ея полету, и она падала ближе, чем это бывает при более благоприятных условиях. Но, несмотря на это, работ гранатчиков была выше всякой похвалы, они, подобно римским гладиаторам, метали гранаты с поразительной меткостью.

Во главе отряда гранатников находился молодой прапорщик N. атлетического телосложения. Широкоплечий, высокого роста, с прекрасно развитыми мускулами, он вполне осуществлял собою идеал лихого начальника команды разведчиков. Взглянув на этого офицера, невольно казалось, что он родился разведчиком, гренадером.

Я разговорился с этим атлетом; он с увлечением рассказывал мне боевые эпизоды, в которых участвовал сам и его молодцы. Случайно в разговоре офицер этот упомянул, что он раньше никогда не думал о военной карьере, а готовился к работе совсем на ином поприще. Он по профессии художник и за месяц до объявления войны собрался ехать в Мюнхен оканчивать свое художественное образование; однако какия-то домашние дела задержали его временно, и, когда вспыхнула война, он, бросив палитру и кисть, взялся за меч.

Занимаясь в Москве в художественном училище, молодой художник случайно попал как-то раз в атлетическое общество, увлекся спортом и стал посвящать свои досуги физическому развитию. Теперь это увлечение принесло ему громадную пользу. Прибыв по мобилизации в полк, он сразу обратил на себя внимание начальства и был назначен заведовать разведчиками. Целый ряд лихих разведок принес ему боевую славу. Когда формировались команды гранатников, на него было возложено обучение их обращению с новым оружием. Нужно отдать полную справедливость,—справился он с этим делом блестяще, и его гранатники работают поразительно. Вся его команда при показной работе проявила необычайное развитие мышц, обнаружила большой интерес к работе и показала громадные успехи, достигнутые в короткое время.

На ученье гранатники пришли в белых балахонах разведчиков. На белоснежной пелене балахоны делают разведчиков почти невидимыми даже на близком расстоянии. Можно представить себе, как хорошо скрывают эти шапки-невидимки тихо подползающих к окопам врага по снегу, такому же белому, как и балахоны наших разведчиков в темную ночь.

Вот гранатники зарядили боевые гранаты. Ползком направились к проволочному заграждению; приблизившись шагов на 50 к обозначенному противнику, они быстро, как один, вскочили на ноги, бросили по гранате и вмиг снова распластались на земле. Через мгновение раздался оглушительный треск, клубы черного дыма на несколько секунд, как завесой, закрыли от нас всю впереди лежащую местность. Я невольно рисовал себе картину того переполоха, который в такую минуту должен произойти в окопах противника. Но гранатники в это время думали о другом: они быстро подползли к колючей проволоке, взялись за ножницы, и, не успел еще дым рассеяться по полю, как проволочное заграждение было во многих местах прорезано, и молодцы-гранатники с громким криком „ура“ бросились к тому месту, где разорвались гранаты.

В заключение сам начальник команды взял боевую гранату и бросил ее в болванку, одиноко стоявшую на поле, не менее чем в 100 шагах от него. Снова раздался страшный треск, столб черного дыма закрыл болванку: когда порыв ветра рассеял дымовую завесу, от болванки и следа не было, только щепки лежали кругом...

После ученья гранатники с песнями пошли домой, а батальонный командир с укоризной обратился ко мне, выговаривая, что я обижаю их и не хочу посмотреть, как они устроились в своем земляном городке. Я обещал на другой день непременно быть в резервных батальонах полка, чтобы полюбоваться на их земляной городок.

Продолжение будет