Первая мировая война. Кровавый император Вильгельм II - 10 Мая 2015 - Дневник

С первого дня войны на книжный рынок всего мира устремились потоки книг, посвященных вдохновителю кровавой эпопеи, разыгрывающейся с июля месяца от берегов океана до равнин Немана и суровых тор Закавказья.

Вильгельм II нашел еще при жизни своих историков,—суровых и беспощадных.
Несомненно, что за последнюю четверть века реклама сделала Вильгельма и самым видным лицом в Европе. Ни о ком столько не говорилось и не писалось, как о «кайзере». Каждый его жест, каждый поступок, каждое слово дышали ненасытной жаждой популярности.

В то время, как все остальные венценосцы Европы упорно избегали всего, что могло вынести их личную жизнь, их воззрения на суд толпы, Вильгельм II упорно стремился к тому, чтобы весь мир не переставал говорить о нем. По поводу этой странности его натуры британская печать в период особенно сильного охлаждения британско-германских отношений, после бурской войны, сделала такую характеристику германского императора:

«Вильгельм II в своей погоне за дешевыми эффектами и популярностью похож на выскочку, случайно затесавшегося в ряды потомственных венценосцев!»...

Среди всей огромной литературы «кайзеризма», родившейся за последние месяцы, попадаются очень документальные и серьезные труды. К числу их следует отнести и недавно появившуюся книгу Арнольда Уайта: «Безумен ли кайзер?».

Автор—известный английский журналист—имел возможность лично беседовать с Вильгельмом II и много путешествовал по Германии, сталкиваясь при этом с личными представителями германских правящих сфер. В Англии он известен как ярый противник пангерманизма и открытый недоброжелатель Вильгельма II, о котором он неоднократно высказывал самые резкие мнения.

В своем последнем труде он решительно склонен видеть в Вильгельме II психически больного человека, опираясь не только на свои личные впечатления, но и на свидетельство весьма известного в Англии психиатра, имя которого он скрыл под инициалами «М. Д».

Диагноз врача-психиатра является достаточно обоснованным, но и впечатления старого, опытного журналиста-психолога и чуткого наблюдателя являются тоже не менее ценными.

Журналист о Вильгельме II

А. Уайт воспроизводит во всех подробностях свои впечатления от свидания с кайзером в июне 1902 года.
Морской министр фон-Тирпиц выступил ходатаем пред Вильгельмом II, и 3 июня Уайт очутился со своим чичероне в Потсдаме. Аудиенция дана была на террасе дворца, причем кайзер все время нервно шагал взад и вперед, увлекая за собой своих спутников.

Разговор начался с недавних недоразумений между Англией и Германией. Вильгельм быстро произнес видимо заранее приготовленную речь о роли Германии в этом столкновении. Уайт задал вопрос—является ли он другом или врагом Англии?

Император мгновенно и круто остановился и вспыхнул:
— Друг Англии?—и полилась нервная речь на тему, что Англия управляется самыми неспособными министрами в мире, соглашение с которыми весьма затруднительно.
— После ваших декабрьских поражений в 1899 году, я сел и написал моей бабушке, королеве Виктории, желательный план военных действий в Трансваале. Этот план был применен 4 месяца спустя лордом Робертсом с большим успехом! Только мне вы обязаны тем, что удержали Южную Африку.

Затем он рассказал, как на похоронах королевы Виктории он предупреждал лорда Сальсбюри относительно некоторых морских мероприятий.

—   Вообще,—добавил Вильгельм,— если бы мои берлинцы знали о всем том участии, которое я проявлял к Англии,— они сильно вознегодовали бы.

—   И свергли бы ваше величество с трона, пожалуй?—спросил Уайт.

—   Ну, это пусть попробуют... Как бы не разбились головы!—ответил император, смеясь резким, металлическим смехом и обнажая зубы в неприятной гримасе.

Разговор перешел на английскую прессу, и Вильгельм, негодуя, сказал, что она дает Англии ложное представление о культурной Германии.

— Кстати,—заметил он,—обратите внимание на то, как ваши туристы изучают нашу страну. Они приезжают в Кельн и пьют пиво; в Дрезден—пьют пиво; в Мюнхен—тоже! И ни один из них не заглянет в Берлин. И никогда ни один из ваших офицеров не заинтересуется нашими маневрами. А как многому они могли бы поучиться у нас!

Было бы долго приводить дальнейший разговор журналиста с кайзером. Достаточно указать на то, что вместо назначенных 10 минут аудиенция затянулась почти на целый час, и только вмешательство фон-Тирпица положило ей конец.

Уайт был поражен способностью кайзера переходить без видимой причины с предмета на предмет. Получалось впечатление, будто мысли его блуждали поверхностно, не останавливаясь подолгу ни на чем. От своей любви к «бабушке Виктории» он переходил гневно и желчно к осуждению Сальсбюри, от недовольства английской прессой к тому, что он сделал бы, если бы унаследовал английский трон...

Но лейтмотивом всех его речей являлось неизменно «я». О чем бы он ни говорил,—выступало немедленно: «я сделал бы так!» или «тогда вмешался я и поправил дело», или горькое: «к несчастью, меня не спросили!....»

Иногда он неожиданно обрывал начатую фразу для того, чтобы спросить «любят ли его англичане?» или «осведомлены ли они были об его роли в таком-то вопросе», а закончил он свою аудиенцию беспокойным вопросом: «убедил ли он Уайта, и будет ли журналист с удовольствием вспоминать об этой встрече?»

Уайт говорил, что разговор с Вильгельмом II дал ему тягостное впечатление беседы с неврастеником и, по-видимому, даже с маньяком. Он вынес убеждение, что за беспорядочными речами Вильгельма II таится или крайняя нервность, или мания величия.

Если журналист составил себе личное представление о характере Вильгельма II, то психиатр, опираясь на научные данные, может дать более тонкую и ясную картину интеллекта германского императора.
В данных недостатка нет! Вильгельм II сам постарался, разумеется, непроизвольно,—осветить свою личность своими поступками и речами.

Вот что говорит психиатр о германском императоре.

Уже одним наружным видом Вильгельм II являет некоторые признаки вырождения: парализованная с детства левая рука, беспокойный и подозрительный взгляд исподлобья на самых близких людей, нервная поступь, болезнь уха, как следствие хронического воспаления, не могущего не отразиться на отправлениях умственных и волевых центров,—все это характерные признаки для опытного глаза психиатра.

По характеру своему германский император также может быть отнесен к разряду дегенератов. Беспокойный чрезвычайно нервный, подозрительный, минутами бешеный в гневе, минутами шаловливый и шумный как юноша,—он является тягостным собеседником для окружающих.

Есть указания на то, что Вильгельм II страдает припадками падучей. Один припадок произошел в июне 1892 года во время посещения императором графа Дона в Прекельвице. Припадок этот был вызван сильным испугом и нервным потрясением, когда лошади понесли экипаж, в котором ехал с вокзала император.

Другой припадок был в 1891 году в Новом Дворце. Тогда прислуга нашла его на полу кабинета и подняла страшный переполох. Упоминают еще о других припадках в Потсдаме, но только эти два имели большое число свидетелей: все остальные остаются скрытыми от публики.

В школе Вильгельм II никогда не отличался выдающимися способностями.
Лица, сталкивавшиеся с ним в школьный период его жизни, говорят, что он никогда не любил чтения и не мог вести серьезной беседы.

Основной чертой характера Вильгельма II является чрезвычайный эгоизм, вокруг которого и группируются все остальные ненормальности его натуры: жестокость, самомнение, тщеславие и болезненная уверенность в своей гениальности.

Лица, близко знающие Вильгельма II, утверждают, что он не может поддерживать разговора ни о каком событии, если только он не является центральной фигурой его.

Являясь очень жестоким по отношению к другим, Вильгельм II в то же время совершенно не может переносить какой-либо физической боли: даже у дантиста он проявляет такую нервность, что может поспорить в этом отношении с любой истеричной дамой.

По мнению психиатра, Вильгельм II страдает ярко выраженной манией величия—мегаломанией, не останавливающейся ни перед какими жертвами, если только эти жертвы затрагивают его личные интересы.

Вильгельм II сам о себе

Все эти отзывы психиатра находят яркое и незыблемое подтверждение в афоризмах и изречениях Вильгельма II. Пока эти афоризмы оставались только словесными,—их считали за риторические образы, шутили, смеялись добродушно над высокопарным красноречием кайзера. Теперь же приходится серьезно вдуматься в них: слово стало делом; риторические образы окрасились потоками крови и стали угрозой всему культурному миру.

При отблеске пожаров мирных городов, под несмолкаемый гул канонады, все эти безобидные,—как казалось прежде,—слова высокопарного оратора приобрели совершенно новое значение.

Приведем наиболее характерные из афоризмов кайзера без всяких комментариев: они сами достаточно красноречиво говорят за себя, указывая каждой строкой на ненормальность лица, произносившего их.

« Я—орудие Всевышнего. Я—Его меч, Его представитель на земле! Горе и смерть тем, кто восстанет против меня! Горе и смерть тем, кто не поверит в мое призвание!»

«Да погибнут все враги Германцев! Бог, говорящие моими устами, их погибель!»

Вот несколько афоризмов Вильгельма II о мире:

«Я хочу, чтобы европейский мир был в моих руках. Тогда он не будет никогда нарушен».

«Пока я у власти—Европе нечего бояться нарушения мира, он покоится на прочном основании».

О своей роли в стране:

«Есть один закон—мой закон.

«У солдата не должно быть своей воли, моя воля —закон. Если я прикажу вам застрелить ваших отца, мать, братьев и сестер, вы должны повиноваться мне».

Только теперь мир понял, что за витиеватыми словами царственного оратора скрывалось безумие, и только теперь психиатры всего мира заговорили о том, что подобные речи можно услышать из уст их пансионеров, одержимых манией величия, томящихся в четырех стенах убежищ для умалишенных, в то время как венценосный безумец, пользуясь свободой, залил всю Европу потоками крови.

Наследственность в семье Гогенцоллернов

Наука говорит нам о том, что безумие является самым жестоким бичом наследственности, передаваясь иногда через несколько поколений и не оставляя уже семьи, в которую оно заглянуло хотя бы однажды, а история дает нам правдивые сведении о безумии, как наследственной болезни в семье Гогенцоллернов.
Взгляните на генеалогическую таблицу - Гогенцоллернов.

Религия и суеверия Вильгельма II

Какова религия Вильгельма II и есть ли у него вообще какая-либо религия, кроме ревностного поклонения своему «я»?

Вот вопрос, который задают себе тысячи людей, вспоминая с негодованием осквернение святынь, разрушение Рейнского собора и избиения в Лувене!

Вильгельм II—протестант в силу германской конституции; но это не мешало ему быть ярым католиком при посещении Польши и фанатичным мусульманином в Дамаске, когда он всенародно объявил, что жаждет разделить с султаном его духовную власть над исламом.

В 1903 году Вильгельм II выступил с своею «Исповедью» в письме к адмиралу Гольману. Эта «Исповедь» его «Верую»—была тогда напечатана в «Gгеnzbоtеп’е», — одном саксонском ежемесячнике.

В ней Вильгельм заявлял, что у него нет ни малейшего сомнения в том, что Бог призвал его и избрал его для того, чтобы вещать на земле Свою волю. Это-ли не mаniа gгаndiosа во всем ее величии!

Но, наряду со столь высоким мнением о себе и о своем призвании Вильгельм II суеверен как дитя. В воспоминаниях мисс Лилы Тофан, воспитательницы и гувернантки единственной дочери императора Виктории, мы находим очень много указаний на суеверия Вильгельма II.

Он избегает начинать что-либо 13 числа, недовольно хмурится, если кто-либо за столом кладет рассеянно накрест нож и вилку, продолжительно обсуждает виденные им сны и ни за что не пройдет ночью один по пустынным залам нового берлинского дворца из боязни увидеть здесь тень «Белой дамы».

О всех предсказаниях, касающихся судьбы Гогенцоллернов, Вильгельм II не любит говорить и не переносит даже, когда окружающие говорят об этом. Следует отметить, что этой странной тревоги он не испытывал в начале своего царствования.

Графиня L...sch, одна из статс дам императрицы, рассказывает следующий факт, случившийся в июне 1890 г.
Графиня и императрица беседовали в будуаре о разных предсказаниях. Неожиданно на пороге появился Вильгельм.
В будуаре сразу воцарило гробовое молчание.

— О чем вы говорили?—спросил император со своей обычной резкостью.

Императрица побледнела, но Вильгельм продолжал:

— Если вы говорили о модах, то не замолчали бы, видя меня, а если дело шло о серьезных вопросах, то я хочу знать, в чем дело.

Императрица промолвила смущенно:

— Ни о том, ни о другом. Графиня и я—мы болтаем о разных старинных предсказаниях.
— А,—протянул недовольно император,—о конце империи? Ну, так это еще не так скоро случится! Нечего говорить о таких глупостях!

Лица, близко знающие Вильгельма II, говорят, что в нем религия и суеверие так близко соприкасаются, что трудно определить, где начинается одно и кончается другое.

Вильгельм II в интимной жизни

Любопытно отметить тот факт, что среди всех книг о Вильгельме II, написанных даже еще до войны, нельзя найти ни одной, в которой заключалось бы восхищение или преклонение пред императором, как человеком.

Одни откровенно бранят и критикуют его, другие дали сдержанную оценку личности, но нет-нет, да проскользнет какая-либо черточка или анекдот, резко подчеркивающие отрицательное отношение автора к Вильгельму II.

Все писавшие и говорившие о нем сходятся в одном, что характер его резко изменился к худшему в возрасте 24-25 лет. Правда, и в юности он отличался некоторой необузданностью, большим самомнением, резкостью и властолюбием, но все эти черты сменились юношеской живостью, впечатлительностью и общительностью характера. Старые товарищи императора по университету говорят, что еще в первые годы царствования Вильгельм II был мил и любезен в интимной обстановке товарищеской 6еседы. Он держал себя просто, отбросив все правила этикета, курил, развалясь на низком кресле, и громко хохотал над шутками собеседников.

Но эти моменты становились все реже, и уже к 30 годам император стал тем, что он есть в настоящее время: монархом с тяжелым и неуживчивым характером, присутствие которого терроризирует, а шумные и бестактные выходки действуют на нервы.

В этом крутом переломе характера Вильгельма II сыграл значительную роль Бисмарк и королева Августа. Супруга императора не пользуется никакой популярностью в Германии: это характерная буржуазка, ханжа, скучная и ограниченная женщина.

Несмотря на резко определенные взгляды на женщин Вильгельма II, отводящего им узкую область трех К: «Кinder, Кuche und Кirche»,—она сумела найти слабые струнки своего супруга и великолепно умеет играть на них, вооружая его против всего, что кажется ей неприличным и неудобным.

Став супругой Вильгельма, она начала переделывать его на свой лад, восставая против старых собутыльников принца, утверждая, что они развращают его. Умелыми разговорами она вызвала в муже вражду к родителям, главным образом к отцу, внушив ему, что грехами молодости этого последнего объясняется и рахитизм Вильгельма.

Ловкий и хитрый Бисмарк использовал эту ненависть, ибо сам издавна ненавидел супругу Фридриха за ея «английские идеи», и сумел окончательно восстановить Вильгельма против императора и императрицы.

В мемуарах, описывающих ту эпоху, мы находим ясные указания на то, как лихорадочно и напряженно следил Вильгельм за ходом болезни своего отца, как он считал минуты до часа его кончины!

В последние месяцы жизни императора Фридриха, поведение наследного принца стало совершению некорректным. Он сердил своего отца бесконечными спорами, приставил к нему шпионов, с целью узнать, где хранится дневник императора.

Этот пресловутый дневник стал за последние недели агонии императора настоящим кошмаром для Вильгельма. Он опасался, что там окажутся какие-либо опасные для него посмертные распоряжения.
Однако дневник ускользнул из рук шпионов: императрица передала его еще до смерти мужа на хранение родным в Англию. И вот у постели скончавшегося императора разыгралась кошмарная и трагическая в своем безобразии сцена.

Вильгельм с криками, бранью и угрозами требовал от матери дать ему дневник. Когда она категорически отказала ему в этом, он решил подвергнуть мать аресту. Подобный поступок, совершенный в день смерти отца, является лучшим доказательством ненормальности Вильгельма II.

Бисмарк учел всю опасность этой выходки и уговорил нового императора заменить арест лишением цивильного листа.

— Это сделает меньше шума,—цинично заявил он,—и окажется гораздо более действительным!

Вдовствующая императрица выдержала характер в течение полугода, а затем смирилась и вручила дневник сыну.

В мемуарах мисс Тофан есть любопытные сведения о том, насколько тяжелым человеком является Вильгельм II в семейной жизни.

Он деспотичен и упрям, резок и груб, и только такая супруга, как королева Августа, может мириться с гнетом подобной семейной обстановки.

При семейных сценах, — отмечает мисс Тофан,—императрица молчит сначала, а затем, выйдя из терпения, начинает допекать своего супруга язвительными намеками на его историю с родителями, и уходит, хлопнув дверью.

Подобные сцены при посторонних свидетелях указывают на большую несдержанность, недопустимую обыкновенно в том кругу, к которому принадлежит Вильгельм II, и где самообладание прививается с детства.

Придя в бешенство, император совершенно не владеет собой и его крики разносятся далеко по притихшему дворцу.

В своих отношениях к детям Вильгельм проявляет ту же неровность характера: он то нежен с ними, то деспотично груб, и всегда очень скуп для близких.

Еще любопытная подробность характера Вильгельма: он чувствует к цветам какое-то непонятное и непреодолимое отвращение. Каждую весну императрице приходится выдерживать борьбу, защищая свои клумбы в Потсдамском парке. В одной интимной беседе император заявил, что считает цветы не эстетичными, и что они оскорбляют его вкус!

Лица, близкие к императору, говорят, что за последнее десятилетие у него появились тревожные наружные симптомы увеличивающейся нервности. На его лице показывается временами что-то в роде нервного тика,—не то гримаса, не то болезненное подергивание. Разговаривая, он делает правой рукой какое-то судорожное движение и при этом как-то особенно прищелкивает пальцами. Это движение у него, видимо, совершенно непроизвольно. Даже смех его стал другим. Прежде он смеялся откровенно и громко, а теперь в смехе звучат не искренние, глухие, немного истерические нотки, и это очень стесняет собеседников Вильгельма.

Вильгельм II и женщины

В отношениях Вильгельма II к женщинам нет и тени того рыцарства, которое проявляло германское дворянство в старые времена. Знаменитые три "К" императора ясно говорят о том, что он признает женщину только, как хорошую хозяйку, заботящуюся об удобствах мужа, как мать, производительницу нового поколения солдат. Для развлечения женщине предоставляется право посещать церкви, где она могла бы почерпать истины для поддержания ее на пути, указанном кайзером.

Но там, где нет уважения к женщине, мы замечаем обыкновенно быстрый упадок нравов.

И вот, при дворе и во всех германских кругах царит тяжелая мертвенно-холодная скука, а в то же время нигде подпольный разврат и крайняя распущенность нравов не свили себе такого прочного гнезда, как в Германии.

Присматриваясь ближе к поступкам и речам Вильгельма, опираясь на его генеалогию, можно придти к убеждению, что если император Германии не безумец, то весьма неуравновешенный морально и умственно человек. А наука говорит нам, что подобная неуравновешенность часто грозит перейти в настоящее безумие при первом же толчке, сильном потрясении или ударе.

Пророчества о варварах

Французский писатель Эдуард Дрюмон, занятый теперь подробным исследованием предсказаний, касающихся Вильгельма II и его империи, сообщает на страницах парижских журналов следующие интересные сведения.

«Некоторые из моих собратьев по перу уже писали о различных пророчествах, предвещающих распадение Германской империи.

Думаю, что я был один из первых, отметивших в печати книгу, в которой аббат Флоран-Дюма истолковал известныя всем в Германии предсказания некоего Германа о падении Гогенцоллернов.

Во все эпохи склонность к чудесному и страсть к таинственному и неизвестному властвовали над человечеством. Но теперь, в эпоху переживаемого нами ужасного кризиса, желание предугадать то, что готовит нам будущее, становится все более настоятельным и сильным.

Герман был ученым монахом, проживавшим в XIII столетии в монастыре Lehnin, в Бранденбурге. Там он и написал Vaticinum Lehninense, в котором предсказал судьбу Гогенцоллернов в хронологическом порядке их царствования.

Предсказания монаха написаны в стихах или, вернее, рифмованною прозою как и пророчество Сивиллы. Позор и унижении, следовавшия за Иеною, блестящее возвышение Вильгельма I отмечены в этих предсказаниях всеми буквами и точными числами, что весьма недурно для автора, писавшего их в ХIII столетии.

«90. Сына ожидают дни благоденствия.
Он будет владеть тем, о чем не смел никогда и мечтать.
91. Я вижу приближающееся время, в течение которого произойдут поразительно-счастливые для него случаи.
92. Сам принц не представляет себе расширения пределов, которого достигнет новая держава».

Но и конец Гогенцоллернов предсказан также весьма ясно. Вильгельм II изображен в этих предсказаниях, как последний государь германской расы.

«93. Наконец скипетр перейдет в руки того, кто будет последним в царственном списке.
94. Израиль, этот великий грешник, попытается совершить отвратительное злодеяние, котороо сможет искупить только смерть».

Говоря об этом пророчестве В 1896 году, я невольно задавал себе вопрос, как и другие, делавшие это раньше, что за отвратительное преступление должен будет совершить грешник, названный в предсказании Израилем? В чем выразится злодеяние, которое, очевидно, перейдет все границы возможного? По всей вероятности,—в великом всемирном нападении, в гнусном предательстве, задуманном по последнему слову науки и техники, последствия которого отзовутся на народах всей вселенной».

Еще более предсказаний монаха Германа характеризуют поражающую нас действительность пророчества, исходящие из Майнца, так как в них, помимо судьбы Германии, разрешается вопрос и о судьбе, уготованной Австро-Венгрии.

Это Майнцкое пророчество было известно даже раньше пророчества Германа, и долго сохранялось в одном из старых монастырей, основанном святой Гильдегардой.

Оно предсказывало войну 1866 года, разгром Франции в 1871 году и коммуну. Оно предвидело капитуляцию Наполеона III в окрестностях Chene-Рорulеuх, в маленькой деревне недалеко от Седана, куда отправился несчастный император после своего последнего свидания с Вильгельмом:

«Несмотря на героическое сопротивление французов, множество синих, желтых и черных солдат наводнят большую часть Франции.

«Эльзас и Лотарингия будут отняты от Франции на некоторое время.

Майнцкое пророчество предвидит конец Вильгельма, как последнего короля Пруссии и императора Германии. Оно предсказывает конец Австрии и предвещает гигантский конфликт между народами Европы.

«Последняя битва на полях Воuiеаuх, близ Падерберна, в Вестфалии, соединит семь союзных народов: Французов, Бельгийцев, Англичан, Голландцев, Русских, Японцев и Сербов против трех народов: Немцев, Австрийцев и Венгров».

«Эта битва продолжится три дня в дыму пожаров».

«В конце концов Пруссия и Австрия будут уничтожены. Венгрия отойдет к Дальнему Востоку».
«Вильгельм II будет последним королём Пруссии. Германии и Австрия составят три государства: Польшу, Ганновер и Саксонию».

Никто не может оспаривать, что страсть к неизвестному, желание приподнять завесу, прикрывающую загадочное «завтра», и убеждение в том, что если исключительно созданные чувства, имеющий способность предвидеть будущие события, не являются чувствами, которые преследуют человечество со дни создания мира.

Приведенные мною пророчества отличаются серьезными ручательствами за достоверность предсказанных фактов, на половину уже сбывшихся. Их интересно перечесть именно теперь, в моменты переживаемых нами грозных столкновений. Они удивительно согласуются с фактами, которые обстоятельства и логика заставляют нас предвидеть. Каковы бы ни были кратковременные превратности судьбы, которые нам придется перенести, все-таки Германия, окруженная со всех сторон, не сможет избегнуть участи, на которую сама себя обрекла, точно двинутая неодолимой и роковой силой!