От Белинского к Плеханову

I.

День похорон Плеханова почти совпал с семидесятилетием со дня смерти Белинского. Они похоронены рядом. Таково было желание Плеханова. Уже одно это желание показывает, какую глубокую идейную связь он чувствовал с „неистовым Виссарионом".

Но еще более о том же свидетельствуют статьи Г. В. о Белинском. Он первый подошел к произведениям великого критика с точка зрения социально-исторической. Первый отметил, что, вопреки распространенному мнению, собственно литературно-художественные взгляды Белинского не менялись по существу. Он объяснил все кажущиеся колебания Белинского развитием его критической мысли в определенном направлении, которое не только являлось прогрессивным для России, но и вполне соответствовало направлению, принятому самой передовой общественной мыслью Запада.

Белинский был литературным критиком. Но его литературная критика носила философский и социологический характер, служила единственно возможным по тому времена способом проводить свои общественные взгляды.

Эти взгляды Белинского развивались под влиянием двух факторов: немецкой классической философии и „гнусной российской действительности". Не владея немецким языком, Белинский мог знакомиться с классической философией только с чужих слов. Это значительно затрудняло усвоение предмета. Русская действительность была такова, что всякий честный и мыслящий человек должен был „сознавать себя нулем". Отсюда безотрадный и безнадежный пессимизм Чаадаева. Но Белинский быт натурой деятельной, боевой, не склонной предаваться бесплодному пессимизму.

В начале своей деятельности он увлекается фантастическим идеалом, навеянным ему романтикой Шидлера и субъективной философией Фихте. „Гнусная" действительность для него не более, чем призрак.

Но уже в 1837 году Белинский, побуждаемый своим теоретическим чутьем, разрывает с идеалом, оторванным от жизни, идеалом, который ничего не объясняет и ничему не помогает. Он отказывается от политики, для которой будто бы в России нет места, и от «дикой вражды» к существующему порядку во имя „примирения с действительностью“, то есть во имя конкретной деятельности. Этот переход совершает Белинский с помощью философии Гегеля.

II.

Философия Гегеля сыграла в умственном развитии Европы в высокой степени прогрессивную роль. Это была настоящая „алгебра революции". Но в ней следует различать две стороны: метод и систему. Душу гегелевской философии составлял диалектический метод, учение о развитии в противоречиях. Этот метод, с особой силой сказавшийся в „Логике" Гегеля, сталкивался с его системой.

Именно в „Философии права" Гегель объявляет свою философию— вопреки ее диалектическому характеру, не признававшему ничего абсолютного, т. е. неизменного - системой абсолютной истины.

Противоречие между диалектическим методом и претендующей на абсолютность системой отчетливо сказалось в известном положении Гегеля, над которым ломали головы передовые русские,—да и не только русские,—люди 30-х и 40-х годов:

«Все действительное—разумно, все разумное—действительно».

Как это понимать? Согласно „Логике" далеко не все существующее—действительно.

„В своем обнаружении действительность оказывается необходимостью",

то есть действительно лишь то, что является необходимым результатом развития и потому способно к дальнейшему развитию.

«Но в последнем счете необходимое оказывается также и разумным».

А в „Философии права" тот же Гегель заявляет, что истинное знание мирит людей со всей окружающей их действительностью, со всем существующим.

Познакомившись именно с этой стороной учения Гегеля, Белинский в статьях „Менцель-критик Гете" и „О Бородинской годовщине" последовательно довел ее до крайности и совершенно смирился перед неприглядной российской обстановкой.

Однако, он не мог долго выдержать подобное испытание: в 40-м году Белинский проклинает „свое гнусное примирение с гнусной российской действительностью" и раскланявшись с „философским колпаком Егора Федоровича" (Георга-Фридриха Гегеля), переходит на точку зрения его диалектики.

Ошибку свою, сделанную вслед за Гегелем-провозвестником абсолютной истины, Белинский впоследствии сам объяснял тем, что он не сумел развить идею отрицания. Иначе: в тогдашней России он,—и, конечно, не он один,—не видел таких общественных факторов, которые в своем развитии сделали бы неизбежным уничтожение ненавистной действительности. Да он и не мог их видеть, потому что таких факторов в русской жизни еще не было налицо: они начинали только обнаруживаться в жизни Западной Европы.    

III.

Эпоха „примирения" Белинского в социологическом смысле знаменовала собой крупный шаг вперед. Переводя одно из существенных положений статьи о Бородинской годовщине на наш нынешний язык, Плеханов говорит:

„Оно означает, что общественные учреждения возникают не потому, что кто-то захотел установить именно эти, а не другие учреждения, а потому, что они отвечают известным общественным потребностям, возникшим в процессе исторического развития и определявшим собой то волевое движение, которое побуждает „общественного человека" к созданию данных учреждений. Усвоить себе эту истину значит навсегда распроститься с утопизмом".

Но в том-то и дело, что Белянский и в дальнейшем не всегда твердо держался этой истины. „Восстав против „колпака", он стал развивать идею отрицания не путем диалектического анализа действительности, а путем апеляции к отвлеченному понятию „человеческой личности". И даже в последний год своей жизни, когда он перешел уже к материализму Фейербаха, когда под действительностью он понимал „истинную сущность предмета", когда будущее развитие России ставил в зависимость от образования у нас буржуазии, то есть развития капитализма, значить от экономических причин; когда он стал убежденным социалистом,—он и тогда взывал к "личности", ждал „нового Петра Великого".

Таким образом Белинскому, быть может, больше всех русских мыслителей обладавшему «философской организацией», не удалось доработаться до конкретного миросозерцания. Отсталость общественных отношений России была тому главной причиной.

Апелляция к человеческой личности, обоснованная материализмом Фейербаха, делает Белинского родоначальником русских просветителей 60-х годов. Наша задача—просвещение, не раз в этом смысле высказывался Белинский. „Быть учебником жизни", развивать в обществе здравые понятия хотели и успевали Чернышевский, Добролюбов, Писарев. Таким путем они надеялись привести человечество к материальному освобождению. Но если Белинского убивала невозможность развить идею отрицания из действительной жизни, перебросить мост между идеальным и реальным, то просветители нисколько не смущались абстрактностью своего идеала и смело выводили его из человеческой природы.

Время было другое. Между 40-ми и шестидесятыми годами прошла Крымская кампания и так называемая „освободительная" эпоха. Старое разлагалось. Силы для нового еще не созрели. В такие периоды разум кажется всемогущим.

„Мнение—правит миром", таково, в конце концов, сознают они это или нет, основное положение просветителей. И от этого идеалистического взгляда на общество и историю, несмотря на свой философский материализм, не свободен Чернышевский, как и его учитель Фейербах.

Как бы там ни было, в лице Белинского и Чернышевского наша передовая общественная мысль 40-х и 60-х годов стремилась не отставать от передовых теорий Запада.

Но со второй половины 60-х годов расстояние между Россией и Западной Европой в области мысли становится все более значительным. Белинский и просветители, не видя движущих, прогрессивных сил истории в развитии русской жизни, искали их вне ее. Народники же 70-х и 80 х годов—вслед за Герценом и Бакуниным —усматривали эти силы в экономической отсталости страны, оказывались сторонниками экономического застоя, регресса.

Превознося российскую самобытность, они с презрением относятся к учению пришедшего на смену философии Фейербаха новейшего материализма и научного социализма, который блестяще расцвел в эту пору в Германии и принес богатые плоды.

IV.

Сознание определяется бытием. Общественное сознание людей определяется их общественным бытием. Общество не однородно. Вся история его была до сих пор историей борьбы классов. У представителей разных классов - различные взгляды и стремления. Кто хочет способствовать прогрессивному развитию данного общества, тот должен изучить это общество в его истории, найти его движущие силы, тот класс, развитие которого связано с развитием всего общества, а, стало быть, рано или поздно ведет к его отрицанию, то есть к замене существующего общественного строя новым строем.

А так как общественная деятельность людей, как всякая их деятельность, есть деятельность сознательная, то задачей человека прогресса, социалиста является развивать сознание представителей передового класса в том направлении, в котором только и может совершаться общественное развитие.

Мало того. Его задача—способствовать организации этого класса в такую силу, которая могла бы противостать силам отживающего строя, и тем ускорить и облегчить диалектическое выступление нового общества из недр старого.

Этим передовым классом, через освобождение которого современное капиталистическое общество идет к полному своему социальному освобождению, оказывается пролетариат. И потому пришедшая на смену одностороннего и непоследовательного материализма Фейербаха материалистическая диалектика Маркса-Энгельса становится идеологией рабочего класса, орудием его эмансипации.

Следуя заветам великих западников 60-х и 40-х годов, Плеханов в половине 80-х годов приносит это орудие из Европы в Россию. Опираясь на неоспоримые факты жизни, на данные статистики, на собственные и своих товарищей наблюдения, он устанавливает, что Россия, хотя и медленно, но все же идет по западно-европейскому пути, что в ней развивается капитализм, а вместе с ним и рабочий класс. К сознанию, силе и росту этого класса Плеханов и его товарищи по группе „Освобождение Труда" приурочивают все свои прогрессивные, революционные надежды.

Теоретические взгляды названной группы идут навстречу развивающемуся движению пролетариата и, освещая его классовой идеологией, способствуют его оформлению, укреплению, организованности. Философия в собственном смысле слова заменяется социологией и политикой, вопросы чисто „просветительные"—вопросами практическими, вопросами тактики.

Столь мучившая Белинского „идея отрицания" воплощается в жизни. Конкретное миросозерцание вступает в свои права.

Но это еще не все. Только тогда, когда конкретная жизнь создала условия, необходимые для решения вопросов, мучивших Белинского; только тогда, когда вопросы эти были решены, стало возможно правильно понять и самого Белинского, определить его место в истории русской общественной науки и литературы.

Плеханов, как мы видели, дает исчерпывающий ответ и на этот вопрос. Он подхватывает оборвавшуюся было нить развития нашей передовой общественной мысли и ведет ее дальше. Он не только соединяет современное рабочее движение с освободительным движением 60-х и 40-х годов. Он делает русский пролетариат прямым наследником той идеи, которая зародилась в уме гениального Белинского и тридцать пять лет пролежала под спудом, чтобы воскреснуть и развиться в работах группы „Освобождение Труда" и получить свое воплощение в программе российской социальной демократии.

П. Дневницкий.

Дело : Еженедельный социал-демократический журнал.- М.,1918 № 13 (1 августа)