—Не выношу рамок. Они меня душат. Представьте себе, что мне говорят „отсюда до сюда", а я хочу как раз оттуда. Скандал.
У меня руки связаны, а я по натуре бродяга, самый настоящий. Но видно Бог надо мной сжалился и с 1915 года был сформирован Кубанский партизанский отряд. Вот туть-то я и увидел Божий свет.
Вы понимаете, полная свобода действий, в моих руках инициатива. Я подобрал себе лихих ребят и то-то уж и выкрутасы заворачивал, любо—дорого. Немало крови было испорчено австриякам.
Через некоторое время начальству понравились партитизаны, сформировалось еще два отряда и все они под моим начальством были приданы к корпусу графа Келлера.
Между прочим, наш донской партизан есаул Василий Чернецов состоял у меня младшим офицером.
Эх, и лихой же был парняга!
После переворота и прочих неприятностей мне пришлось самоопределиться на Кубань, а оттуда опять потянуло на волюшку вольную.
Отправился в Персию, к генералу Баратову и не пожалел. Там поле деятельности для меня предоставилось самое широкое, но скоро и в Персии „похужело".
Началось „без аннексий и контрибуций“ и все, что только могло и хотело стало "драть" с фронта и от моего отряда в 1000 человек осталось всего человек 80.
Прослышал про разруху на Кубани и при поддержке англичан стал собираться туда, но „товарищи" не пропускали.
Генерал Баратов отдал приказ расформировать отряд, но мои ребята не согласились расходиться и пошли вместе со мной бродяжничать по обходным путям.
Через весь Терек прошел с боем, а около Минеральных Вод пришлось распустить отряд и самому уехать в Кисловодск.
Жил себе там тихо и мирно, но с апреля меня стали посещать казаки, а это повело к моему аресту.
Посадили в тюрьму и, по слухам, спустили бы там с меня шкуру, да фамилия спасла.
Был у большевиков матрос Шкура, тоже сидевший в то время в тюрьме и вот, через несколько дней после моего ареста, вышел приказ освободить Шкуру.
Я отозвался меня и выпустили; понятно, что в ту же ночь я „драпнул" в горы. На другой день меня, говорят, искали и телеграфировали во все концы, да как же, ищи ветра в поле.
Добрался до леса около Бекешевской станицы и почти моментально набрал отряд 5 офицеров, да 6 казаков. На отряд 4 винтовки. Стал делать налеты на хутора и станицы и попросту грабил их, главным образом, конечно, оружие, а в конце мая объявил в станице Суворовской мобилизацию.
Когда у меня набралось согни две, я наскочил на Кисловодск. Вот то мы поживились и оружием и снаряжением и прочим добром.
Через некоторое время ко мне присоединился Лабинский отряд подъесаула Солодкого и скоро у меня получился отряд в 10 тысяч человек.
Тут уже я обнаглел и решил прорваться к добровольческой армии через Ставропольскую губернию.
Подошёл к Ставрополю и послал телеграмму, чтобы город сдался иначе разгромлю. Сдали дураки, а у меня и пушек порядочных не было, все больше деревянные для „психологии".
Оборонял Ставрополь месяц, а потом, передав оборону его полковнику Улагаю с 4-мя сотнями прорвался в Баталпашинский Отдел и вскоре там сформировал 7 казачьих полков, 4 горских и бригаду пластунов и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал 2 1/2 месяца, т. е. до соединения с добровольческой армией.
Патроны сами набивали, а действовали все больше шашками.
Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабье таки прямо чудеса стало рассказывать обо мне.
— Расстегнуле это, говорит, Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает.—Понятно я не стал разуверять их.
Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползал.
