Два казака. Николай Голубов. Часть 3. - 10 Августа 2018 - Дневник

Голубов не был сам палачом донских вождей, палачом был другой, а он был чем-то средним между Иудою и Понтием Пилатом: то предавал, то умывал руки, сторонился и даже рыдал, когда узнавал о смерти им преданных.

В августе на круге Митрофан Богаевский обмолвился о Николае Матвеевиче Голубове:

— Я помню его гимназистом. Он всегда ходил с засученными рукавами и искал случая, с кем бы подраться.

Засученные рукава у Голубова остались на всю жизнь, несмотря на двойной просвет на погонах. Всю жизнь искал случая, с кем бы подраться. Кончил гимназию, поступил в университет, но загремели на Дальнем Востоке японские пушки и студент Голубов меняет тужурку с голубыми петличками на казачий мундир и идет в Маньчжурию добровольцем. Там лихо дерется и возвращается в Новочеркасск в чине сотника с Георгием в петлице. И казаки говорят:

— Честно заработанный Георгий!

Голубов гуляет по Московской улице, покоряет гимназисток и берет приступом рестораны и пивные. А затем, оставив после себя шлейф скандалов и дебошей, удаляется в Томск и поступает в технологический институт.

Снова скандалы и, томский редактор не вытерпел «пропечатал» Голубова. На беду редактор оказался евреем и Голубов устраивает еврейский погром. Маленький погром, но ведь Голубов же еще сотник, и не войсковой старшина, не штаб-офицер: большой погром еще впереди.

Возвеличенный громкой хвалой сибирской прессы, Голубов возвращается в Новочеркасск и здесь скучает, пока в его положение не входит Фердинанд болгарский, объявляющий войну Турции. Славяне идут на Царьград. Голубов весел, обряжается в военный мундир и едет на Балканы.

— С Голубовым я познакомился под Адрианополем,— рассказывал мне один рубака-воин штаб-ротмистр.

—Как то в солнечный день на горке блеснул широкий красный лампас. Столбы пыли, что-то гремит—катится. Ближе ближе и, из-за клубов пыли показывается сперва орудие, а за ним какой-то коренастый казак, удерживающий 6ег орудия с горы за лафет. Это был сотник Голубов. Фуражку он потерял и лоб закрывал громадный вьющийся, вихор непокорных каштановых волос, лицо было потное красное.

— Увез у турок орудие на себе.

И там, на Балканах, Голубов жил с засученными рукавами. Его ценили, славословили, как героя, но Болгария в конце концов, попросила Россию отозвать Голубова.

В Новочеркасске студенты острили:

— Голубов царя Фердинанда с королем Петром поссорил.

А старожилы по этому поводу вспомнили забавную историю об одном подъесауле. Стоял подъесаул с полком в Финляндии и от скуки пьянствовал. Поехал однажды в пьяном виде с казаками купаться в пограничной речушке. Выкупался, и вплавь переплыл речушку и, так, в чем мать родила со взводом казаков, появился на чужой территории—в Швеции.

Шведы-пограничники в смущении отступили в ближайший городок, подъесаул за ними и въехал в тихий городок тихих шведов. В городе началась паника: приехали пьяные казаки, очевидно, Россия объявила войну. А казаки погарцевали на конях—голые, в одних фуражках, и уехали обратно. У шведов же был большой переполох: войска отступали, войска группировались... А подъесаул понял все значение им содеянного только после сильного нагоняя командира полка:

— Ведь вы, батенька, чуть Россию в войну со Швецией не втянули!

Что-то, подобное творил на Балканах и Николай Голубов. Пришлось ему возвращаться в Новочеркасск. В участках отточили перья и приготовились писать протоколы и пописывали, ибо что же было делать Голубову, если на земле мир и в человецех благоволение?

Заскучал... Встрепенулся, едва началась мировая война. Опять бранные поля, опять лихие схватки.

Сколько корреспонденций написали военные корреспонденты о казачьем сотнике Голубове. Удали ему не занимать стать, лютости к врагу тоже. Мне клялся и божился один из боевых товарищей Голубова, что Николай Матвеевич на фронте сам вызывался казнить пленных и после с наслаждением рассказывал, как он расстреливал и вешал.

На полях Польши и Галиции он развернулся во всю ширь.

В одной из схваток его ранили и он снова поехал в Новочеркасск лечиться. Погоны сотника сменили погоны штаб-офицера—войскового старшины.

Герой войны был обласкан генералом Покотило, наказным атаманом, одним из самых ужасных для Дона. Все душил атаман Покотило и Дон в его дни даже черное «Русское Знамя» звало «Покотилией». Приехал на Дон царь Николай Александрович—генерал Покотило представил ему своего любимаго офицера, а фотографы запечатлели для иллюстрированнаго журнала красивую группу: государь император милостиво разговаривает с Николаем Голубовым. Голубов замер в живописной позе верноподданного с рукой у козырька, сбоку стоит генерал Покотило.

Царь бросил окутрок папиросы, Голубов стремительно поднял его и спрятал у себя на груди.

В марте семнадцатого года на митингах не было более сильных речей во славу пришедшей свободы, чем речи друга Покотило. Казаки-фронтовики на руках носили Голубова и послали своим представителем в исполнительный комитет.

Волошинов Е.А
Временный Донской войсковой Атаман

Голубову уже грезилась атаманская булава, но ее временно вручили Волошинову и Голубов стал «леветь» не по дням, а по часам. Когда власть от исполнительного комитета перешла к кругу, Голубов завладел сердцами и умами фронтовиков в военном комитете и оттуда делал вылазки на круг и здесь пытался громить стариков и упрекал их в реакционности. Старики заглушали речь Голубова криками негодования и Голубову приходилось покидать трибуну и проходить сквозь строй стариков, подчас рискуя бортами тужурки.

В корниловские дни Голубов появился в Ростове и здесь произнес пламенную речь против Корнилова.