Светлый образ

(Памяти Н. В. Давыдова)

На том обширном кладбище русских ученых и писателей, которое выросло за время большевистского режима, могила Николая Васильевича Давыдова может остаться мало замеченной. Где же ему равняться с именами таких европейских знаменитостей, как Шахматов, Лаппо Данилевский, Фамницын, Покровский, создавших себе при жизни вечные памятники своими выдающимися трудами.

В научной области Н. В. Давыдов почти ничего не оставил после себя, в литературе он известен своими прелестными «охотничьими рассказами». Но и как общественный деятель и еще больше, просто как человек, в настоящем теперь все более исчезающем смысле этого слова, он представлял явление выдающееся, общение с ним принадлежит к числу самых отрадных воспоминаний.

Если к оценке личности применить наиболее правильный, по моему мнению, евангельский критерий сопоставления, что человеку отпущено было и что он с своей стороны дал, то долг наш Николаю Васильевичу предоставляется весьма значительным. По рождению и воспитанию Давыдов принадлежал к высшему аристократическому кругу и связи с ним он сохранил до конца. Но с этим кругом он не имел внутренне ничего общего и, сумев вполне и всесторонне от него эмансипироваться, он стал истинным, так сказать, органическим демократом.

По окончании московского университета, он, как полагалось, поступил на государственную службу и в середине девяностых годов занял крупный и сложный пост председателя московского окружного суда, но будучи с утра до вечера занят, он умудрялся подготовиться к экзамену на магистранта, с поседевшей головой пошел на экзамен и на шестом десятке начал новую университетскую карьеру.

Он страдал сердечными припадками, которые сильно мучили его, но наперекор этому всегда оставался бодро и весело настроенным. Белели постепенна его волосы, покрывалось лицо морщинами, но душа решительно по поддавалась действию времени, и он оставался неизменно свежим юношей, полным веры, влюбленным в жизнь первой любовью и беззаветно ей доверяющим.

Недаром он был другом Л. Толстого, гениального творца Войны и Мира, Анны Карениной, Семейного счастья. Подобно своему великому другу, Давыдов принимал жизнь такой как она есть, без мятежа в душе и не ставя ей неисполнимых требований. Отсюда его безграничная снисходительность к людям и прежде всего к обиженным, отсюда его благородная простота и чисто рыцарская благожелательность. Двери его дома всегда и для всех были широко открыта и не было человека, которого он не выслушал, которому он не пошел навстречу.

Живя в Петербурге, я не переставал получать от него самые разнообразные просьбы и поручения, тем или другим помочь тому или другому, когда же он сам наезжал в Петербург, которого он, — москвич всем существом своим— очень не жаловал, он привозил с собой целый короб всяких дел, и с неподражаемой чуть уловимой добродушной иронией перечислял, что он успел сделать для своих бесчисленных клиентов и в чем нужно оказать содействие.

Я никогда не забуду той волнующей радости, которая охватывала меня, когда я входил к нему в дом, в одном из кривых переулков воздвиженки. Старенький деревянный одноэтажный флигель, низкие потолки, потертая старинная мебель, натопить никак нельзя, но все неудобства исчезали в атмосфере мягкого уюта душевной приязни и чуткого гостеприимства, которое давало возможность чувствовать себя как у себя дома.

При этом Н. В. был неистощимым собеседником: чрезвычайно наблюдательный, он обо всем имел свое суждение и его рассказ всегда увлекал живостью изложения. При мне он однажды читал Л. Н. Толстому Чехова: его низкий бас и несколько напускная серьезность представляли такую противоположность комическому содержанию рассказа, что трудно было удержаться от смеха, и Толстой хохотал буквально до слез.

С переездом из Тулы, где я имел счастье близко сойтись с Н. В. Давыдовым, в Москву, для него открылось широкое поприще общественной деятельности. Москва быстро оценила Н. В. и его дом стал средоточием интеллигентной жизни. Я никак не мог понять, как его на все хватает. Университет Шанявского, юридическое общество, председательствование в третейских судах, литературные организации, ни одно общественное начинание не могло обойтись без участия Давыдова, и всюду он приносил с собой оживление, приподнятое настроение и глубокую уверенность, что поставленная задача будет осуществлена.    

Велик долг наш Давыдову и страшно подумать, как этот жизнерадостный, светившийся любовью человек должен был чувствовать себя в обстановке ненасытной и всепоглощающей вражды и ненависти созданной большевиками; страшно представить себе, как он умирал где-нибудь вдали от друзей, одинокий.

Мучительно усомниться, сумел ли он сохранить свое доверие к жизни, удалось ли ему унести с собой уверенность в том, что жизнь возьмет свое, и что обновленная Россия вернется на тот путь для расчистки которого Николай Васильевич отдал все свои силы и сделал так много, безмерно больше, чем ему было отпущено сил.

И. Гессен.

Руль, №10, 27 ноября 1920 г.

Еще по теме