100 лет назад 14 (1) июля 1915 года, в день  национальный праздника Франции - День взятия Бастилии, в Париже в торжественной обстановке состоялось перезахоронение останков автора гимна Французской республики Марсельезы Руже де-Лиля.

Об этом событии и истории создания Марсельезы рассказ по материалам июльского номера "Иллюстрированного приложения к газете Новое время" за июль 1915 года.

Перенесение останков автора „марсельезы"

ПАРИЖ, 1 (14). VII. Останки автора „марсельезы" Руже де-Лиля будут перенесены в Дом Инвалидов сегодня, 14-го июля н. ст., в день национального праздника.
Торжество будет происходить в присутствии президента республики, членов правительства, сената, палаты депутатов, дипломатического корпуса.
Торжественный кортеж сформируется у Триумфальной арки.

Творец Марсельезы

1 (14) июля, в день национального праздника французского народа, один из рассчитанных на века склепов парижского Пантеона торжественно принял в свое каменное лоно давным давно истлевший прах, перенесенный сюда с идиллического кладбища маленького уютного городка Сhоisу-lе-Rоi.

Отныне здесь, среди смертных останков всего наиболее героического, наиболее талантливого, порожденного Францией двух империй и трех республик, лежат кости скромного инженерного офицера, невидного поэта и музыканта, сумевшего, однако, в минуту величайшего патриотического восторга найти в своих средствах всю мощь вдохновенного озарения свыше и подняться до красоты и величия редкой гармонии слова и звука, которые вылились в бурных аккордах Марсельезы.

Вот уже гораздо более века, как французская национальная песнь пропитала собою все радостные и трагические страницы истории Франции. Под ее напевы полуодетая, полувооруженная армия санкюлотов отшвырнула от французских границ австро-германскую коалицию во главе с прусскими фронтовиками. Мрачно и зловеще напутствовала Марсельеза ужасную работу машины доктора Гильотэна, заглушая яростные крики потерявшей разум черни парижских предместий. Нога в ногу с неукротимым и рвущимся вперед мотивом обошли французские батальоны всю Европу, вступили в Африку, заглянули в Азию и шли во главе «двунадесяти языков».

В Марсельезе Франция черпает силу подвига, ею стонет гневом, ею выражает всю радость победы, ею идет к славе, к смерти.

В Марсельезе французское сердце, как подметил романтик Ламартин,

«слышит и мерный шаг тысяч людей, идущих на защиту границ своего отечества, и жалобный голос женщин, и крик детей, и ржание лошадей, и шипение пламени пожара, попирающего дворцы и хижины, глухие удары мщения, которое неустанно разит врагов Франции и поработителей родной земли. Ее звуки струятся, как знамя, омоченное кровью на поле битвы, еще теплою кровью. Ее призывы заставляют людей трепетать, но лишь трепетом неустрашимости, который зажигает сердца. Они сообщают порыв, удваивают силы, закрывают от взоров гибель...»

***

Марсельеза появилась на свет при исключительных обстоятельствах.

Франция переживала знаменитый тысяча семьсот девяносто второй год—младенчество ее нового режима, сменившего «старый порядок». Людовик Шестнадцатый, сидевший на престоле Генриха Великого, уступал место многоголовому властителю, вспоенному веком энциклопедистов, вскормленному пылкими речами жирондистов. Уже гремели Якобинцы, красовались фригийские колпаки, глухо сотрясался весь организм Франции накануне ужасов террора.

Старое распадалось, новое еще не налаживалось. А по ту сторону Рейна собиралась гроза. Под флагом мнимого сочувствия к судьбам королевского дома, с лозунгом — «непоколебимость монархического принципа»,—австрийцы и пруссаки готовились разгромить взволнованную внутренними переворотами страну, выбитую из обычного строя.

В это время в страсбургском, тогда еще, конечно, французском гарнизоне, служил молодой инженер Руже де-Лиль, дружески принятый в доме местного мэра, 6лагороднаго зльзасского патриота барона Дитриха. Семья Дитриха любила восторженно настроенного офицера, стихами и музыкою услаждавшего вечерние досуги маленького общества.

В Страсбурге жилось тяжело. Революция смела повсеместно прежние отношения, прежние условия быта, вызвала призрак голода. На столе Дитриха, когда-то первого богача в городе, все чаще и чаще появлялись ломоть солдатского хлеба и копченой ветчины. Отовсюду шли тяжелые вести; над прекрасною Францией все ниже и ниже свисали угрюмые тучи, из-за которых не виделось просвета.

Вечером 25 апреля 1792 года Дитрих вернулся домой сильно возбужденный. Семья и Руже-де-Лиль, проводивший  в доме свободное время, встретили его недоумевающими взглядами.

Все быстро разъяснилось при первых же словах Дитриха:

— В погребе осталась последняя бутылка рейнвейна. Пусть ее принесут, мы разопьем ее за свободу и за отечество. Европа объявила нам войну!

Взрыв энтузиазма охватил присутствующих. Принесли вино, наполнили стаканы и осушили их до дна. Начались долгие разговоры, никто не думал о сне.

С поникшею, головою вышел Руже-де-Лиль уже поздно ночью на пустынные улицы. Стояла холодная ночь. Молодой мечтатель не мог идти домой. Душа гражданина, солдата, поэта, музыканта нервно дрожала всеми своими струнами, вызывая в творческом воображении неясные образы, смутные представления, едва уловимые сочетания. Долго бродил Руже-де-Лиль по сонному городу, почти не сознавая, где он, куда ведут его колеблющиеся шаги. Но туман настроения уже начинал слагаться в заметные очертания. Медленно поднялся де-Лиль в свою маленькую, уединенную комнатку и сел за клавесин. Пальцы потянулись к клавишам и, точно ведомые каким-то незримым руководителем, торопливо забегали в поисках нужных созвучий, роившихся в голове де-Лиля. Молодой человек то играл, то пел, бессвязно, не отдавая себе отчета, не различая слов от музыки, пот от стихов: все зарождалось как-то вместе и торопилось обогнать друг друга в стремлении к неясной цели. Наконец, утомление взяло свое, и де-Лиль заснул за инструментом, склонившись к нему всем телом.

Проснулся он, кода солнце уже заливало своими лучами всю комнату и ярко ответило в его воображении всю смутную картину ночных грез. Быстро схватил де-Лиль лист бумаги и дрожащими от нетерпения пальцами стал набрасывать легко уже ложившиеся в стройные ряды ноты. Вот записана последняя строфа, и де-Лиль, как был, не оправив туалета, без шляпы, со следами тяжелой ночи на лице, побежал к Дитриху.

Застав того в саду, он без слов, молча показал ему исписанный лист и увлек в комнаты. Семья еще спала. Дитрих разбудил ее, созвал нескольких друзей, все столпились возле рояля. Руже-де-Лиль запел под аккомпанемент дочери хозяина. Уже при первых стихах и аккордах лица присутствующих побледнели, затем потекли слезы, а заключение прошло при бешено разразившемся восторге. Дитрих, жена его, дочери, гости, сам автор, обнимали друг друга, не будучи в силах справиться с душившим их энтузиазмом... Гимн отечества был найден!..

***

1 (14) июля на «праздник Федерации», решивший судьбу монархической Франции, прибыл, вызванный руководителями республиканского движения, отряд наиболее революционно настроенных уроженцев юга. Первыми явились, распаленные полуденным солнцем, воодушевленные красноречием провансальских клубов, марсельцы.

Париж кинулся им навстречу, кто со страхом и негодованием, кто — и таких было большинство — с радостью и торжеством. Марсельцы произвели сильное впечатление. Покрытые сильным загаром лица; ярко сверкающие глаза; воинственная неряшливость походной одежды; на головах красные шапки, странный, не совсем понятный язык, резкость движений—все это действовало на подготовленное воображение парижан.

Но вот нестройные, но плотно сомкнутые ряды марсельцев грянули песнь, и толпы, заполнявшие улицы по пути шествия марсельцев, насторожили уши. Что-то и незнакомое, но вместе с тем близкое, кровное, родное каждому.
Песнь неслась мощно и грозно, и звала к подвигам бившие по сердцу слова:
Аих аrmes, citoyens! formes vos bataillons!

—    Как называется эта песнь—наперерыв тормошили марсельцев парижане, подхватывая налету мотив.
—    Lа Маrsеillaise,—самодовольно отвечали гордые своим уличным успехом марсельцы.
—    Кто сочинил ее? — сыпались отовсюду вопросы, но спрашиваемые только пожимали плечами.

***

«Какой это революционный гимн распевает орда разбойников-марсельцев, проходя по всей Франции? Некоторые почему-то соединяют с ним и ваше имя?».

Что мог ответить де-Лиль на это письмо своей старой матери, глубоко религиозной женщине и ревностной роялистки? Занесенный в угрожающие смертью списки революционного трибунала, поставившего в вину де-Лилю, как и казненному уже Дитриху, аристократическое происхождение, укрываясь от дневного света, как загнанный зверь, по лощинам и тропинкам гор пробирался он в соседнюю Швейцарию, спасая свою жизнь. Весь похолодев, услышал де-Лиль однажды в пограничной деревушке, как компания молодых парней напевала слишком хорошо знакомые ему слова, теперь звучавшие в его ушах, словно погребальный звон.

—    Как называется эта песня?—с затаенным ужасом спросил он у своего проводника, и получил в ответ:
—    Марсельеза.

Тут только впервые автор Марсельезы узнал название своего собственного произведения...

14-е июля 1915 г. в Париже

В этом году 14-е июля — не праздник музыки и танцев. Это — праздник внутренней сосредоточенности нации, праздник патриотического подъема. Самая крупная манифестация это—перенесение праха Ружэ-де-Лиля в Дом Инвалидов.
В этот день национального праздника французского народа,—сообщает «Нов. Вр.»,—один из рассчитанных на века склепов парижского Пантеона торжественно принял в свое каменное лоно давным-давно истлевший прах, перенесенный сюда с идиллического кладбища маленького уютного городка Сhoisу-le-Rоi.

Отныне здесь, среди смертных останков всего наиболее героического, наиболее талантливого, порожденного Францией двух империй и трех республик, лежат кости скромного инженерного офицера, невидного поэта и музыканта, сумевшего однако в минуту величайшего патриотического восторга найти в своих средствах всю мощь вдохновенного озарения свыше и подняться до красоты и величия редкой гармонии слова и звука, которые вылились в бурных аккордах «Марсельезы».

Народные массы следовали за кортежем к Инвалидам и расходились затем к различным памятникам: к статуе Лилля, Страсбурга, к статуе Жанны д’Арк в Тюльери. И у каждой статуи происходила трогательная манифестация и звучала «Марсельеза». Париж был серьезен, но улицы его оживлены,—тысячи детей с трехцветными перевязями сновали по ним, и серебро щедро лилось в их кружки.
Но наиболее грандиозная манифестация—на фронте, где все полки, растянутые от моря до Швейцария, в назначенный час разом запели «Марсельезу», и все оркестры присоединили свои медные голоса к хору всей армии.

«Марсельеза», ведшая к победам наших отцов во времена Великой революции, поведет к победе и их внуков,—сказал Мальви в Сhoisу-le-Rоi, на могиле Ружэ-де-Лиля.—При звуках «Марсельезы» солдаты революции бились за право и свободу, и теперь при звуках того же гимна солдаты 1914—1915 гг. отдают свою жизнь за тот же самый идеал».

Маститый писатель Анатоль Франс обратился к солдатам:

«Дорогие солдаты, героические дети родины!

Сегодня — ваш праздник. Сегодня — день 14-го июля, день славный и кровавый. Мы празднуем его, преклоняясь перед вашими братьями, перешедшими в бессмертие с полей славных битв, а вам мы посылаем свой привет: живите и побеждайте, солдаты Франции! В этой войне народов дело, которое вы защищаете, справедливо, прекрасно и достойно самаго страшнаго напряжения, самых великих жертв. Родина, свобода и жизнь детей Франции,—вот что доверено вашей защите. Вот почему вы без жалобы несете долгий, тяжелый труд, вот почему вы победите! А вы, женщины, дети и старики, украшайте цветами и зеленью все дороги Франции,—наши солдаты вернутся победителями!»

Президент «Лиги патриотов», писатель Морис Баррес, заместивший на этом посту покойнаго Деруледа, не дождавшегося дня реванша, сказал краткую, но выразительную речь:

— Друзья мои! В последний раз подходим мы к этой статуе, повитой трауром. В будущем году столица Эльзаса, город Страсбург, будет освобождена. Да здравствует армия!..

Все обнажили головы. В этот же момент над площадью Согласия показался французский летчик, сбросивший букет красных, белых и синих цветов. Какая-то молодая женщина подобрала букет и возложила его на цоколь статуи среди других венков.

Но грандиознее всего было перенесение в Дом Инвалидов останков офицера-композитора Руже-де-Лиля, автора «Марсельезы», — в этой патриотической манифестации принял участие сам президент республики.

Кортеж, сопровождавший останки, сформировался у Триумфальной арки. Гроб был поставлен на лафет и прикрыт трехцветным знаменем. Стотысячная толпа двинулась за кортежем, в котором приняли также участие войска всех видов оружия и раненые солдаты. За гробом шли: президент республики Пуанкаре, президент сената Дюбост, президент палаты Дешанель, все министры, послы и посланники, сенаторы, депутаты, генералитет, представители общественных учреждений.

Перед тем, как кортеж тронулся, с эстрады, воздвигнутой у Триумфальной арки, хор оперы, певица Дельна и баритон Альбер пропели слова святой патриотической песни. Толпа обнажила головы. В этот же момент над Триумфальной аркой появились два французских летчика, паривших над процессией, растянувшейся по широкой авеню Елисейских полей, а затем по мосту Александра III к Дому Инвалидов.

Двор Дома Инвалидов был весь украшен флагами. Там, на эстраде, собрались президент республики и все официальные лица. Была произнесена только одна речь. Говорил президент Пуанкаре.

Напомнив об обстоятельствах, которые вдохновили Руже-де-Лиля написать бессмертную песню и которыя так напоминают переживаемый теперь Францией момент, президент Пуанкаре сказал:

— Не мы начали войну. История установит, кто виновник ее. Будущее поколение с изумлением узнает, что некий германский посол, тщетно пытавшийся провоцировать толпу и вызвать оскорбление своей особе населением Парижа, представил французскому министерству иностранных дел с серьезным видом, как истинный повод к войне, вымышленное немцами нападение французских летчиков на город Нюренбери, где французских летчиков никто никогда не видел. Нас заставили вынуть меч из ножен, и поэтому мы не имеем права прекратить войну, пока не отомстим за наших убитых. Только тогда, когда общая победа союзников позволит создать все разрушенное, восстановить Францию в ее прежних границах,— только тогда мы сложим оружие. Мы уверены в победе. Неприятель не ошибается, заявляя, что победа будет на стороне того, кто проявит больше моральной силы, больше терпения. Направим же все наши силы к единой цели. Направим все силы страны на защиту нашей родины. Будем думать только об одном, что война, продолжающаяся уже так долго, должна продлиться до полного уничтожения врага,—до того момента, когда исчезает давящая всю Европу кошмарная мегаломания германцев. Мира неполного, похожего на перемирие, быть не должно. Мы пойдем до конца...

Еще по теме:

26 апреля 1792 г. 220 лет назад День рождения революционного гимна «Марсельеза»