В виду предстоящего в будущем 1900 г. чествования памяти генералиссимуса-фельдмаршала графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского, князя Италийского, по поводу столетней годовщины его смерти, редакция „Московского Листка" предполагает помещать в воскресных приложениях описание жизни и подвигов великого полководца, заимствуя данные из разных верных источников.

Граф А. В. Суворов-Рымникский.

(К столетию со дня его кончины)

Прибавление

к части 1

Граф Александр Васильевич Суворов- Рымникский,
князь Италийский

(1729—1800)

     См. Часть № 42

Суворов в Варшаве и возвращение его в Петербург.

1794 и 1795 гг.

Дочь Суворова

Последняя турецкая война прославила имя Суворова во всей Европе, а блестящий конец польской кампании поставил его в ряд великих полководцев. Прусский генерал Фаврат, заместитель известного генерала Шверина, прислал ему восторженное письмо, в котором откровенно сознался, что он, Суворов, быстрым окончанием кампании, помешал ему выполнить возложенное на него поручение в Польше.

Успех Суворова произвел в Вене еще большее впечатление; там при дворе уже затрагивался вопрос о назначении его командующим русской и австрийской армиями против Франции.

В то же время Порта была до того напугана, что отказалась от какого бы то ни было вмешательства при разрешении польского вопроса и удвоила свое внимание к русскому правительству, стараясь не обострять отношений. Общественное же мнение в Германии находило, что только русские войска, под предводительством Суворова, могут изменить положение дел с Францией.

Тем временем, некоторые прежние заправила Польши, рассеявшиеся по всей Европе, разносили о Суворове нелепые вымыслы о его, будто бы, зверских жестокостях к побежденным. Когда же польское государство исчезло с лица земли, виновником чего был Суворов, то, в силу зависти, успех великого полководца стали объяснять счастьем, удачей и многочисленной силой.

Наряду с этим, положение Суворова в Польше было крайне затруднительное; ни из Петербурга, ни от Румянцева, он еще не имел никаких указаний и полномочий относительно дальнейших действий в побежденной стране. Ему пришлось повести дело на свой страх и, дабы умиротворить обезоруженные войска, он именем Императрицы объявил амнистию мятежникам, а также не препятствовал восстановлению законного правительства, имея в виду этим водворить порядок в стране. Главная же его забота заключалась в том, чтобы все отобранное в Польше военное имущество досталось России.

Столь осторожные действия Суворова быстро расположили к нему городских заправил и жителей, что выразилось в следующем неожиданном для него сюрпризе: 24 ноября, в Екатеринин день, магистрат, который, правда, не был враждебен России, но во всяком случае действовал с согласия обывателей, поднес ему золотую эмалированную табакерку, украшенную лаврами из бриллиантов.

Жители столицы называли Суворова „своим избавителем“ за то, что он разрушил мост во время пражского побоища и этим спас Варшаву от подобного же кровопролития. Через неделю
Суворов получил от Румянцева предписание, с приказанием:

„Управление в сдавшейся Варшаве „на дискрецию“ возлагается на военную власть победителя; почему короля от дел следует устранить; участников революции лишить свободы; взять контрибуцию, не заботясь об инсургентах; „я надеюсь, я уверен", что все это возможно выполнить".

Это приказание поставило Суворова еще в более затруднительное положение, ибо оно шло в разрез со всеми сделанными им распоряжениями, и он писал Румянцеву, что „кабинетной политики не знает", что все следуемое взято и будет отправлено в Россию; что магистрат хотя и при своем деле, но под ведением коменданта Вуксгевдена; что контрибуции брать нельзя, по крайнему оскудению страны; что лишать свободы получивших уже амнистию—трудно: „все предано забвению"; что лучше бы не нарушать хороших отношений, „в беседах мы как друзья и братья"

В конце ноября Суворов получил Высочайшее повеление относительно дальнейших его действий в Польше, которое было почти тождественно с приказанием Румянцева, но, кроме того, повелевалось: занять войсками правый берег Вислы от устьев Вепря до Нарева; корпус Ферзена отправить в Литву; а корпус Дерфельдена в область Нарева. Гарантированную неприкосновенность имущества сохранить; членов бывшего верховного совета и главных зачинщиков арестовать и препроводить в Петербург. Короля отправить в Гродно, а всем иностранным послам объявить, что их миссия в Польше окончена. Контрибуцию взять сильную; а все казенное польское имущество и королевские регалии взять в казну. Управлять страной, от имени Императрицы, военной властью. Участь Польши будет решена с согласия союзников.

Чтобы не уронить своего значения в глазах поляков, Суворову пришлось настаивать на утверждении всего того, что им уже сделано. Он донес государыне то же, что и Румянцеву, но при этом добавил:

„при сдаче Варшавы, мною была объявлена милость Императрицы, дарующая свободу и забвение. Президент и члены верховного совета будут высланы в Петербург, но при этом считаю долгом донести, что они обнадежены помилованием. Королю Высочайшая воля будет объявлена. Перемещать войска на зимние квартиры, по условиям времени года, затруднительно, а потому прошу оставить в Варшаве; о чем мною уже сообщено прусскому королю, дабы он для занятия города не присылал своих войск".

Суворову крайне не хотелось уступать своего места пруссакам, тем более, что как они, так и австрийцы, почти во все время польской кампании бездействовали. С распоряжениями Суворова, как видно, в Петербурге до некоторой степени примирились, но тем не менее, благодаря разным ложным слухам, на фельдмаршала сыпались нарекания. Ходили слухи, ни на чем не основанные, что французы в Венгрии и Польше возбуждают в распущенных польских войсках дух возмущения, и что новое восстание более, чем вероятно, при чем Суворова обвиняли за дарованную мятежникам свободу. Суворов же отвечал, что он ручается за спокойствие, ибо у поляков все уже взято — артиллерия, оружие и запасы, и что он спокойно может оставаться для оккупации Польши всего с 10,000 войском.

Тем временем Суворов, выполняя приказание, полученное из Петербурга, мирно и тихо арестовывал важных инсургентов и направлял их в Петербург. В то же время масса просьб летела от Суворова за арестованных и за польских офицеров; первым он просил возвратить свободу, а последних принять на службу в русские войска. Вообще милосердие Суворова к побежденным не имело предела, благодаря чему расположение к нему поляков росло неимоверно, что доказывается следующим фактом:    

„когда пруссаки и австрийцы двинули свои войска к местам, занятым русскими, и поведение Пруссии становилось вызывающим, то поляки заявили, что если пруссаки вздумают предпринять что-либо против России, то жители употребят оружие против них“.

Король перед отъездом в Гродно обратился с письмом к Императрице, прося ее милосердия к побежденной стране.

Одновременно с этим Суворов писал Платону Зубову:

„король польский в плачевном состоянии, он исторгает мои слезы; припадите к Высочайшему престолу Ее Императорского Величества, испросите у премудрой Монархини его величеству милосердия; вашего сиятельства великодушие известно свету“.

На это был получен ответ, что все будет решено, как того требует польза и спокойствие государства, при чем королю было предложено немедленно выехать в Гродно, что признавалось необходимым для него, так как обстоятельства могут заставить передать Варшаву пруссакам или оставить на произвол судьбы.

Король повиновался воле Императрицы и 27 декабря покинул столицу. Спустя год Станислав отрекся от престола, а союзные войска обеспечили его существование содержанием в 330,000 червонцев.

Но не долго после этого прожил Станислав; он умер в 1798 г. в Петербурге.

(Продолжение следует).

Московский листок, Иллюстрированное приложение № 37, 26 сентября 1899 г.

Еще по теме:

Граф А. В. Суворов-Рымникский. (К столетию со дня его кончины). Часть 1

..................................

Граф А. В. Суворов-Рымникский. (К столетию со дня его кончины). Часть 42

..................................

Граф А. В. Суворов-Рымникский. (К столетию со дня его кончины). Часть 44