100 лет назад в ряды русской армии вернулся генерал Корнилов, бежавший из австрийского плена, где он провел почти два года.

О Корнилове и обстоятельствах его побега из плена по материалам газет и журналов  за сентябрь 1916 года.

Во всех материалах по старым газетам и журналам сохранена стилистика и орфография того времени (за исключением вышедших из употребления букв старого алфавита).

Бегство генерала Корнилова из плена

Как сообщил телеграф, генерал Корнилов, находившийся в плену в Австрии, бежал оттуда и сейчас находится в полном здравия и безопасности.

 26-го апреля 1915 года, в донесения штаба верховнаго главнокомандующаго было упомянуто о подвиге 48-й дивизии, которая при отходе нашем на дуклинском направлени была окружена со всех сторон превосходными силами неприятеля. Дивизия эта, руководимая генералом Корниловым, проявила в полной мере свои славныя боевыя качества и, пробившись с большими потерями по трупам заградившаго ей дорогу неприятеля, 24-го апреля присоединилась к родному корпусу.

26-го апреля на другом участке сражения 48-я дивизия, только что вышедшая из крайне тяжелаго положения, произвела успешную контратаку, но уже без своего командира генерала Корнилова.

Генерал Корнилов во главе немногочисленнаго отряда прикрывал отступление своей дивизия и после четырехдневнаго отчаяннаго боя, раненый в руку, принужден был сдаться в плен с несколькими оставшимися около него людьми. Он спас дивизию, пожертвовав собой.

«Русск. Сл.» приводит характеристику этого героя, сделанную одним из боевых товарищей его в ту пору, когда еще не знали, жив он им мертв:

В армии имя генерала Корнилова известно всем. Он сделался героем многочисленных легенд. Потомок севастопольскаго героя, маленький, худощавый, с лицом монгольскаго типа, он был идеалом скромности. Глаза его, обычно мрачные, оживлялись только, когда речь заходила на военныя темы. Только на войне чувствовал он себя в своей сфере.

«Безумный храбрец», «львиное сердце»—таковы были его эпитеты. Он не знал опасности.
Если верить легенде, цыганка предсказала ему, что он умрет 63-х лет. В дни его подвига ему было только 44 года, и он, как фаталист, верил предсказанию и действительно был как бы неуязвим. Солдаты говорили про него, что он знает «куриное слово».

Однажды осенью он проходил через ворота церковной ограды. Вдруг шрапнель разорвалась в нескольких шагах от него, убила того, кто шел впереди, ранила шедшаго сзади, но Корнилова не коснулась. Неуязвимость выработала в Корнилове полное равнодушие к возможное опасности. Солдат разговаривал с ним, держа котелок каши в руках. Пулей, разорвавшейся над ним шрапнели пробило дно у котелка. Солдат обомлел. Корнилов с удивлением спросил:

—    Что с тобой? Разве от такого пустяка каша испортилась?

Его приближенные говорили:

«Корнилов считает, что подвергается обстрелу неприятеля только тогда, когда снаряд упадет в его письменный стол, выбьет тарелку из его рук или влетит в кухонный котел. Все остальное—пустяки, не стоящие внимания!».

Главныя свойства генерала Корнилова,—безумная храбрость и презрение к опасности,- нашли отражение в его приемах войны. Он признавал только наступление.

—    Мы,—говорил он,—здесь слишком слабы, чтобы обороняться.

Этот парадокс был его военным сredо.

И результаты, которых он достигал, были поразительны. Во время карпатских боев он занял штурмом одну из высот. Насколько она была укреплена—показывает то, что целый месяц возами свозили с нея проволочныя заграждения и целый месяц не могли обезвредит всех фугасов, то и дело калечивших неосторожных пешеходов. Эту гору занимали две австрийских дивизии, а Корнилов взял ее штурмом только двумя полками. Когда сдавшийся в плен австрийский генерал узнал, что его выбили с этой высоты только два полка, он сначала не хотел верить, а потом разрыдался, как ребенок.

Натура Корнилова влекла его все ближе к фронту, в самые ряды солдат. Всякий новый солдат должен был пройти через его руки. Он сам водил батальоны в атаку, воспитывая в них спокойствие и невозмутимость.

—    Всякий из них проходит корниловскую школу,—говорили про солдат 48-й дивизии.

И эта была школа не только одной храбрости.

Корнилов всеми мерами старался развить в солдатах сознательное понимание военных задач. Он следовал парадоксу:

«Если хочешь учиться какому-нибудь предмету, начни его преподавать».

Перед началом операция он звал к себе из полков знакомых солдат и приказывал им самим подумать, как сделать, чтобы взять такое-то место или занять такую-то высоту, где поместить артиллерию, с какой стороны заходить, какому полку идти вперед.

—    Подумайте, посоветуйтесь и скажите мне.

Это вызывало в солдатах ценную работу ума, намечало и выдвигало будущих руководителей массы, заместителей офицеров, вождей толпы, «стариков», будущих георгиевских кавалеров и унтер-офицеров. Напрягалась мысль, обострялся интерес к задаче. Устанавливалось взаимное понимание солдат и командиров, и бывало, что Корнилов находил в советах солдат полезную новую мысль.

Однажды была занята важная в стратегическом отношении высота, и на нее начались ярострыя контратаки австрийцев. Чтобы защищать ее, у Корнилова было мало солдат; он собрал их, объяснил положение, заставил воочию убедиться, что уйти с высоты нельзя, и что нет иного средства победить, как оставаться на этой горе до прихода подкреплений. Солдаты поняли и продержались.

Накануне рокового дня отступления 48-й дивизии, когда уж она была со всех сторон окружена, Корнилов вышел из избы с фуражкой, плотно надвинутой на глаза, в распахнутом брезентовом плаще, между серыми полами котораго виднелся белый Георгиевский крест.
Он спокойно посмотривал и пощелкивал хлыстом по носкам сапог. Он весь был бодрость и надежда. Точно ничего иного не мог сказать, как:

—    Все идет отлично. Все идет так, как нужно.

Только когда уже не осталось ни одного офицера он, все так же спокойно помахивая хлыстиком, все с той же улыбкой, не выдавая себя ни единым движением лица, сказал солдатам правду о положении дивизии, которой так мало соответствовали его спокойствие и улыбки.

И дивизия, припомнив его уроки, под личной его защитой пробилась.

Генерал Корнилов

Корреспондент «Русск. Сл.» пишет:

По вполне понятным причинам, сейчас нельзя сообщать подробности бегства из плена генерал-лейтенанта Лавра Егоровича Корнилова. В общих же чертах одиссея храбраго генерала сводится к следующему:

Генерал Корнилов вместе с генералом Мастиновым и двенадцатью другими русскими офицерами содержался в замке Эстергза. Чтобы не быть узнанным, генерал Корнилов достал форму солдата, которая не так привлекает внимание, как форма генерала. Часть пути генерал Корнилов сделал в вагоне железной дороги, а двадцать дней шел пешком, пользуясь картой и компасом. На шестой день этого путешествия пешком съестные припасы оказались у генерала на исходе, и он начал питаться земляникой, которую сам собирал. В Трансильвании генерал говорил, что он—русский солдат, и местные крестьяне его всюду хорошо принимали. Румынскую границу генерал Корнилов перешел 15-го августа у устья Черной реки. Пастух-румын привел его к пограничным стражникам.

Во время изобиловавшаго всякими опасностями пути с генералом Корниловым случилось несколько любопытных историй. Так, в Будапеште генерал провел ночь на постоялом дворе для солдат.

Генерал Корнилов—уроженец Туркестана. Он окончил академию генеральнаго штаба и пять лет был военным агентом в Китае, затем командовал сибирскими стрелками, а в настоящей войне, как известно, с своей 48-й дивизией, прозванной германцами «грозной», находился в арьергарде при отступлении наших войск с Карпат.

Генерал Корнилов выехал в ставку. Чувствует он себя очень утомленным.

У генерала Корнилова

В. Качанов в «Русск. Вед.» так описывает свою беседу с возвратившимся из австрийскаго плена генералом Корниловым:

Внимательные, быстрые глаза. Продолговатое лицо с волосами, чуть начинающими серебриться. Голос спокойный и ровный. Кто бы мог подумать, что он только что вынес долгий плен, потом бежал в горах, прикидываясь нищим, питался земляникой и дикими фруктами, только случайно избежал смерти.

Его тон чрезвычайно прост. Ни малейшей приподнятости и аффектации. Ни малейших следов того перваго волнения, без котораго невозможен и самый побег.  

Смотрю в спокойное, такое простое лицо и думаю о том, что такие полководцы нужны всем временам и всем эпохам. Вспоминаю хвалебныя слова немецких тактиков по адресу смелости,-основнаго начала военнаго дела. А вед. он—сама смелость.

Самый его побег был продолжением его боевой работы. Он до замка своего заточения донес 6еззаветную свою храбрость «Львиное сердце»,—он с первых же дней знал, что он опять будет во главе солдатских серых рядов. И мечта сбылась,—вот они опять близки, боевыя поля малой родины.

За окном плыл безветренный тихий вечер. Загорались звезды одна за другой. Шумом,  звонками и грохотом трамваев, скрипом телег и громыханьем грузчиков.

Мы говорили о России, о беззаветно-храбрых миллионах наших солдат, о коннице и артиллерии, о новых приемах боя, о борьбе за укрепленныя позиции, о той колоссальной роли, которую теперь играют полевыя укрепления и артиллерия.

Я рассказывал генералу обо всех тех изменениях, которыя произошли в армии и в тылу за время его невольнаго отсутствия из России. Снабжение наладилось, и дни бесснарядья, даст Бог, не повторятся. Зимняя подготовка армии сказывается решительно на каждом эпизоде боев. Земския и городской союзы оказывают армии превосходныя услуги во всех областях. О банях генерал расспрашивал особливо подробно, придавая им огромное значение в борьбе с эпидемиями.

Невольно я навожу разговор на тему о том, каковы должны быть действия полководца в современном бою.

— Да ведь тут, кроме многаго другаго, нельзя быть нерешительным. Колебаться можно только до принятия решения. Раз решение принято, надо неуклонно довести его до конца. Коли только новыя обстоятельства не изменят в корне и самаго плана.

Вспоминаю всю его боевую работу во главе «суворовской» дивизии. Это—рубака, но рубака вдумчивый, хорошо учитывающий все современныя условия.

Но я засиделся слишком долго. Ухожу. Уношу в душе образ смелаго и спокойнаго полководца. В него можно верить с перваго взгляда Львиное сердце и спокойная голова.

Дни плена генерала Корнилова

Недавно, как сообщает «Р. Сл.», вернулся в Москву из австрийскаго плена вырвавшийся оттуда с 64-м транспортом инвалидов сын известнаго русскаго адвоката, ныне уже покойнаго П.

Пробыв в плену 22 месяца, он побывал во многих лагерях для военнопленных за это время и в одном из них,—лагере Эстергази, в местечке Лекка,—прожил зиму 1915— 1916 года бок-о-бок с генералом Корниловым.

П. прекрасно владеет немецким языком, почему его и прикомандировали к офицерскому лагерю в качестве переводчика, хотя он—только нижний чин.

В лагерь Эстергази Корнилов был переведен из лазарета после трехмесячнаго лечения. Раны, полученныя в роковом бою, дали себя знать.

Сумрачный и молчаливый, он чуждался всех, очень редко разговаривая даже с товарищами по плену.

Он, видимо, томился пленом особенно. С каждым днем он становился все бледнее, и его монгольскаго типа лицо, вследствие худобы, приобрело еще больше чисто-восточных черт.
Он прямо таял на глазах. Никто из товарищей по плену не сомневался, что он не протянет долго,—настолько болезненно выглядел он.

И, конечно, никто не допускал и мысли об его побеге. Корнилов, очевидно, ни на одну секунду не оставлял мысли бежать. Он тщательно обдумывал побег.

П. виделся с Корниловым чаше других, так как был единственным шахматистом среди пленных и по вечерам обычно играл с ним. Генерал Корнилов интересовался только двумя вещами—войной и шахматами. Больше ничего для него не существовало.

Много путешествовавший по Средней Азии и Индии, он был лично знаком с лордом Китченером и не раз отзывался о нем, как об идеале военнаго.

Мысль, что он, Корнилов, в плену обречен на бездеятельность, а его любимая дивизия сражается с тевтонами, угнетала его все время.

Он почти не говорил о последних минутах до плена, но, по некоторым признакам и сведениям со стороны австрийцев, было ясно, что живым сдался он не по охоте. Виною этому только рана в руку да расстрелянные заряды револьвера.

Из отряда, бывшаго при нем в последний момент, попал в плен еще только начальник его штаба, которому оторвало ногу; остальные полегли мертвыми.

Под влиянием всего пережитаго генерал Корнилов возненавидел австрийцев и германцев ненавистью особенной.

За время своего пленения он никогда не подал руки и не сказал по своей охоте ни одного слова с лагерным конвоем.

Своей непоколебимой ненавистью он терроризовал начальника лагеря лейтенанта Альмоши до того, что тот боялся сказать ему слово.

Вскоре после прибытия своего в лагерь Эстергази генерал Корнилов захотел отправить телеграмму своему начальнику штаба в госпиталь, где тот лечился от ран.

Лейтенант Альмаши отказался отослать телеграмму, опираясь на пункт устава, не позволяющий сношений между военнопленными.

Генерал Корнилов продолжал настаивать на своем.

— Я требую, чтобы телеграмма была отослана,—заявил он таким тоном, что лейтенант не нашел ничего лучшаго, как выйти, надеть полную форму для торжественности и вновь явиться с уставом в руках.

Генерал Корнилов, вскипев, обозвал его «комедиантом» и выгнал вон.

Началось судебное следствие, кончившееся, в конце-концов, строжайшим выговором генералу, что, конечно, очень мало обеспокоило его.

Незадолго до своего побега генерал Корнилов, очевидно, уже обдумавший его план, перевелся в резервный госпиталь в город Кессек, откуда и состоялся его побег.
Скрытый и молчаливый, он, конечно, никого не посвятил в свои планы.

Но как он стремился бежать,— видно из следующей его фразы, сказанной П.

— Только того можно уважать, кто старается убежать из плена.

Еще по теме