100 лет назад, 30 сентября (13 октября по новому стилю) исполнилось 50 лет литературной деятельности Анатолия Федоровича Кони (1844-1927) — российского юриста и общественного деятеля, литератора, члена Государственного совета, доктора права (1890), почётного члена Московского университета (1892), почетного академика Петербургской АН (1900), члена законодательных комиссий по подготовке многочисленных законов и положений, члена и председателя Петербургского юридического общества (1916).

Привожу материалы, размещенные на страницах журнала "Нива" и "Огонек" за октябрь 1915 г., посвященные этому событию.

Анатолий Федорович Кони

К 50-летнему юбилею государственной и общественной деятельности

30-го сего сентября исполнилось 50-летие литературной деятельности знаменитого писателя и законоведа, сенатора Анатолия Федоровича Кони.

Ровно 50 лет назад в «Журнале Министерства Юстиции» появилась его первая статья. Достигший высоких чинов и звания члена Государственного Совета, А. Ф. пользуется выдающеюся известностью и в области литературы. Его портреты таких корифеев русского слова, как Толстой, Тургенев, Достоевский, Гончаров, которые дарили его самой задушевной дружбой, его характеристики таких деятелей русской юстиции эпохи реформ, как Ровинский, Зарудный, Стояновский, Арцымович,—в своем роде классические портреты, где глубокое психологическое понимание соединено с великолепной наблюдательностью и воплощено в совершенные литературные формы.

Пробывший на посту прокурора полвека, Кони оставляет богатейшие мемуары, где живые картины недавней криминальной действительности являются превосходным комментарием к художественным трудам Толстых и Достоевских. Два больших тома—«На жизненном пути»—успели сделаться настольными книгами всякого интересующегося нашим недавним прошлым и русским судебным процессом. Едва изданные, они разошлись в несколько месяцев. Громко известны его «Судебные речи» и превосходная монография о «святом докторе» Гаазе.

Как деятель и человек, Кони—одна из кристально чистых репутаций.

Анатолий Федорович Кони

К 50-летию его общественной деятельности
1865—30 сентября—1915
Очерк К. Чуковского

I

Ровно полвека прошло с той поры, как ныне знаменитый писатель, почетный академик, действительный тайный советник, член Государственного Совета, сенатор Анатолий Федорович Кони вступил на свое многотрудное поприще, и, оглядываясь, мы изумляемся, как успел он за такой коротенький срок совершить столько великих деяний, пережить столько событий и чувств, встретить столько замечательных личностей, написать столько классических книг, произнести столько великолепных речей! Иному и трехсот не хватило бы лет, чтобы прожить такую богатую, духовно-многообразную жизнь. Он и поэт, и художник, и ученый, и философ, и судья, и тонкий эстетический критик, и неутомимый общественный деятель.

Не даром он начал так рано: ему был назначен судьбою необъятный, огромнейший труд.

Нужно было спешить, торопиться: и вот к двадцатилетнему возрасту он филолог, юрист, математик. Иначе бы ему не успеть!
Словно зная, как много у него впереди нечеловечески трудной работы, судьба с самых ранних пелен стала приготовлять его к ней. Какой гимназист, кроме Кони, слушал лекции Спасовича, Кавелина, Костомарова, Стасюлевича.  А. Кони, еще четырнадцатилетнему мальчику, выпало это великое счастье. И разве не особая щедрость судьбы, что с детства он вращался в кругу знаменитых писателей, актеров, знал Некрасова, Щепкина. Мартынова, и сам Писемский читал перед ним свои зловеще-вдохновенные рукописи.

Точно также судьба позаботилась, чтобы у него оказался необыкновенный. оригинальный отец, имевший многое множество самых разнообразных талантов—доктор философии, медик, театрал, водевилист, педагог, знаток железнодорожного дела...
Не мудрено, что полвека назад, когда эта судорожная подготовка закончилась, юноша, многоученый, многоопытный, вступил во всеоружии в жизнь.

Безусый подросток, он уже написал диссертацию, и быть бы ему двадцатилетним профессором, если бы его не потянуло к себе молодое судебное дело, веселая артельная работа восторженно-энергичных новаторов, насаждавших в бесправной России первые ростки правосудия.

То были шестидесятые годы, эпоха великих реформ. Совершалось грандиозное дело: Россия освобождалась от рабства, от подлой волокиты и ябеды, которые звались правосудием. Беззаконие заменялось законностью: нужно было вчерашних рабов приучить к свободной гражданственности.

Задача предстояла нелегкая. С одной стороны Собакевичи, Кувшинные Рыла, Ноздревы: с другой- неграмотный темный мужик, развращенный холопством и хамством. Нужны были титаны с геркулесовой силой души, чтобы совершить этот подвиг. К ним-то и примкнул А. Ѳ. Кони, ибо здесь он был нужнее всего. Он словно дал Аннибалову клятву защищать эту святыню народного права, сокровищницу народной души от всяких катастроф и посягательств.

Он скромно затерялся в толпе провинциальных судебных работников, и так ревностно взялся за работу, что не прошло и двух лет, как он уже „надорвался", „замучился" и должен был по совету врачей ехать за границу лечиться, - двадцатитрехлетний инвалид!
Не даром еще в детстве в гимназии он любил играть в крестоносцы. Он остался крестоносцем навеки, — рыцарем, воителем, бойцом за драгоценнейшее достояние России,—свободный. бестрепетный суд.

Все так и ахнули, когда, позже, по его настоянию, предстал перед новым судом миллионер-поджигатель Овсянников, уже пятнадцать раз откупавшийся взятками от прежнего продажного суда.

—    Разве можно судить человека, у которого 12 миллионов!— изумлялась обновленная Русь, помнящая свое недавнее прошлое.
Но Кони доказал ей на деле, что пред лицом правосудия миллионер и пролетарий равны.

Это было потрясающе-ново.

—    Разве можно судить баронессу „со связями", почтенную игуменью, фрейлину! — снова изумлялись непривычные люди, когда Кони призвал к ответу мошенничавшую мать Митрофанию.

Выполняя свою великую миссию, он не боялся ни угроз ни опасностей. Когда в 1878 году присяжные под его председательством оправдали Веру Засулич, на него изо всех бюрократических туч посыпались громы и молнии: он же спокойно стоял под грозою, так как знал, что ни в чем не нарушил священного долга судьи.

Если бы мне снова пришлось вести это ответственное дело, я повел бы его точно так же!  - величаво заявил он тогда.

Теперь, когда минуло полвека великого служения Кони. Россия должна понять, как много он сделал ей доброго, и любовно сопричислить его светозарное имя к славнейшим именам своих праведников.

Россия не забудет, что именно он спас,—и спасал многократно,—великий институт суда присяжных от буйного наскока врагов. Россия не забудет, что в пору бесправия он поднимал свой безбоязненный голос в защиту неприкосновенности Судебных Уставов: что в Верхней Палате он боролся (и продолжает бороться) за лучшие идеи человечества: за веротерпимость, за женские права, за высшее образование народа...

Не даром нынешние судебные деятели преклоняются пред ним, как пред учителем. „Его имя всегда для нас будет синонимом света, красоты и стремления к великому и возвышенному,—пишет один из них.- И если бы в настоящий момент нам дозволено было выразить молодому нарождающемуся поколению судебных деятелей наше заветное пожелание, мы сказали бы им только одно: будьте, как Анатолий Федорович Кони.

II

Но для меня, литератора, Кони дороже и ближе всего именно как писатель, поэт, мастер меткого, проникновенного слова.
И сказать ли?—последние писания Кони для меня прельстительнее первых. Только к старости, к седьмому и восьмому десятку, расцвело во всем своем пышном богатстве таившееся в нем дарование. Прежде он словно обуздывал порывы своих вдохновений. В прежних его сочинениях больше чинности, официальности, высокого тона и стиля. А в нынешних—сколько прелестного юмора, сколько пестрых, блистательных красок, и нет уже этих гладких, слишком красивых периодов, от коих веяло порою холодком в прежних сочинениях Кони.

Они стали проще, интимнее.

У него—жанровое, бытовое дарование. Не даром он так любит Горбунова. Всякий эпизод, анекдот, всякую „картинку с натуры" он изображает так смачно, с таким аппетитом, с таким любованием, с таким упоением деталями, что чувствуется огромный художник. Его творчество насыщено образами: жадность к жизни, к мельчайшим ее проявлениям в нем ненасытная, пушкинская.
Но всю жизнь он словно стыдился ее. Умерял ее, сдерживал, стирал слишком яркие краски. Писал некрологи, говорил официальные речи о недавно усопших друзьях, участвовал в юбилейных поминках,- где же ему было развернуть свой многоцветный, полнокровный талант!

Но едва (лет семь или восемь назад) он попробовал дать ему волю, мы почувствовали, что на Руси появился новый первоклассный беллетрист. В его книгах оказалось что-то диккенсовское. Та же радуга смеха и грусти, та же лирическая влюбленность в людей. Прежде он писал по определенному, строгому плану, по заранее заготовленной программе, а теперь ему так привольно-легко на беспорядочно-пестрых страницах!

Для меня его обе последние книги „На жизненном пути" были откровением, радостью. Прежние томы его сочинений я только уважал и почитал, а эти -полюбил от души. Эти новые томы—огромные: в них больше полторы тысячи страниц, но всякий раз, когда я их читаю, мне кажутся они ужасно маленькими. Хочется, чтоб длилось без конца их светлое и благодатное очарование. Кажется, внимал бы им вечно, как какой-то упоительной арии.

И когда отложишь их в сторону и отойдешь от них, в душе почему-то останется веселое, ясное чувство: "Человек прекрасен! Прекрасна и божественна жизнь!" Эти книги принято называть мемуарами, но для меня они безмерно ценнее.

И прежде была им написана книга, посвященная воспоминаниям о минувшем. Она так и называлась "Очерки и воспоминания". Но то были парадные комнаты, а это - жилые, интимные. Там ни за что он не стал бы рассказывать о своих домочадцах, служанках, о забавном "синьоре Беляеве", о том, как он, А. В. Кони, напяливал на своего лакея цилиндр и посылал его вместо себя делать сослуживцам визиты, о том, как, по милости другого лакея, он нечаянно оказался мздоимцем.

Перелистайте эти новые книги. Как живописен Овсянников, как колоритна игуменья мать Митрофания, как ослепительно-ярки все эти фальшивомонетчики, сыщики, содержатели игорных притонов, полицеймейстеры, убийцы, сумасшедшие, которыми так и кишат эти романы и повести, скромно названные взыскательным автором „Записками судебного деятеля".

Только теперь мы увидели, какого большого художника таил в себе всю жизнь этот деятель.

III

Но, конечно, его главная мощь не в жанре, не в бытовых анекдотах, не в мимолетных набросках и очерках.
У него есть особый талант: властно влюблять в человека.

Здесь главная задача его творчества.

Вспомним его книгу о Гаазе, к которому он сумел возбудить столько умиления и нежности. Или возьмите его последнюю книгу: "Отцы и дети судебной реформы". Когда я впервые рассматривал приложенные к этой книге картинки,—скучные портреты сановников, они казались мне такими чужими. "Кому это интересно и нужно?"—думал я, зевая в душе. Но теперь эти фотографии мне милы и даже как-то родственно близки. Пред некоторыми я благоговею. К этому привел меня Кони, когда я прочел его книгу. Кони - иконописец единственный. Мы отвыкли благоговеть. преклоняться, он учит нас этому великому чувству.

Жалок тот, кто не умеет восхищаться величием человеческой души. Кони властно принуждает нас к этому. Он ввел в литературу новый род апологий, "eloges" полу-гимнов, полу-од, похвальных слов. Таковы его статьи о Пирогове, о Милютине, о кн. Одоевском, о Кавелине, Ровинском, Градовском. Читая об этих людях у Кони, чувствуешь умиление молитвенное. „Боже мой, да неужели и вправду на Руси была такая святая душа, как этот поразительный В. Ф. Одоевский!",  взволнованно повторяет читатель, и, дойдя до рассказа о нравственных муках Н. И. Пирогова, претерпеваемых им от бездарных и пошлых начальников, не понимающих его бескорыстного подвига, дрожит от негодования и гнева.

Благодаря любовному наваждению автора, все драмы этих великих людей переживаешь, как собственные, а не любуешься ими откуда-то издали, с холодным восхищением постороннего зрителя.

С годами это волшебное умение влюблять в человека усилилось. Тот новый интимный стиль, о котором я сейчас говорил, которого он прежде чуждался, помог ему рассказать столько патетически-трогательного о Тургеневе, Чупрове, Льве Толстом, Достоевском. Некрасове, Писемском...

„Обогащая запас наших сочувствий",—эти жизнеописания замечательных русских людей, отдавших всю душу на служение родному народу, будут воспитывать в наших детях и внуках высокие гражданственные чувства, и как жаль, что доселе никто не собрался присоединить к апологиям этих самоотверженных праведников—еще одну, посвященную их творцу и создателю, Анатолию Федоровичу Кони!

Еще по теме