Филиппино Липпи. «Поклонение младенцу». 1480г. (96 х 71 см).

Продолжим наше путешествие по Уффици. На очереди – весьма примечательное  явление: живое, визуально определимое воздействие общественно-политической ситуации во  Флоренции конца XV века на живописное искусство. В качестве примера обратимся к  творчеству замечательного художника Филиппино Липпи.

Картина  «Поклонение младенцу» написана примерно в 1480 г., в самый расцвет флорентийского Ренессанса под патронажем Лоренцо Медичи. Покровитель наук и  искусств, Лоренцо Великолепный всячески способствовал  распространению гуманистических идей. Гуманизм же в понимании главы флорентийской республики был сориентирован, в основном, на гедонистическое отношение к жизни. Наслаждение – именно оно ставилось во главу угла: наслаждение живописью, красотой природы, красотой человека и его творчества.

Вообще-то, гуманизм можно считать неким противопоставлением христианству. Ведь гуманисты ставили превыше всего человека, а не бога. Что это, как не своеобразное обращение к язычеству? Именно культ личности, культ физической красоты и совершенства, культ человеческого разума торжествовал в античности. Христианство, сменившее язычество,  исповедовало другие принципы: доброты, смирения, сочувствия и любви к ближнему.  В 80-е  годы XV столетия художники, обласканные и поощряемые  властителем флорентийской республики, писали в соответствии с принципами так называемого христианского гуманизма, когда христианство и гуманизм не противопоставлялись, а дополняли друг друга. При этом человек объявлялся высшим творением бога, едва ли не главной отличительной чертой которого была его способность к творчеству. Также приветствовалось самосовершенствование - умственное и физическое. Равного себе в природе человек не имел. Этот взгляд находил отражение в творчестве лучших мастеров того времени, к коим, несомненно, принадлежал и Филиппино Липпи.

Картина «Поклонение младенцу» соответствует самым высоким критериям живописного мастерства. Композиция проста и изысканна. Кстати, и вполне традиционна. Все тот же чудесный пейзаж, густая трава, на которой как на мягком ложе возлежит Божественный Младенец… Набожности в картине совсем немного. Она, скорее, светская, нежели  религиозная и доставляет больше эстетическое наслаждение, нежели духовно-нравственное. Вполне могла бы порадовать такого ценителя прекрасного, как Лоренцо Медичи, с его эпикурейством и необоримым язычеством. Христос, например, показан существом и трогательным, и забавным, и уморительно серьезным в своей детской (или не детской?) задумчивости. При желании в этом маленьком человеке без труда можно узреть черты будущего Мессии.  Мария – натура изысканно-утонченная, можно сказать – идеальная. Но и живая. Художник выполняет ювелирную по точности работу, совмещая христианскую доктрину и новое, гуманистическое отношение к повседневности. Религиозную этику и светскую эстетику. Качество живописи при этом представляется безукоризненным.

Филиппино Липпи. «Св. Иоанн Креститель» и «Мария Магдалина». 1500г. (132 х 55 см).

Но по прошествии 20 лет мы обнаруживаем совсем другую работу того же автора. К нашему глубочайшему сожалению, от интересующей нас композиции остались лишь две боковые створки: «Святой Иоанн Креститель» и  «Мария Магдалина». Центральная, самая большая часть триптиха, погибла в 1945 году в Берлине. Что же заставило автора столь резко изменить своему стилю, отказаться от преклонения  перед красотой женского образа и прелестями природы? Ответом могут послужить события, происшедшие во Флоренции в период с 1494 по 1498 год. А именно – диктаторство страстного (или бесноватого, кому как нравится) проповедника, неуемного блюстителя традиционных христианских ценностей, вдохновителя беспощадных кампаний по искоренению любых отклонений от традиционного вероучения и его духовно-нравственных императивов, человека крайне требовательного (даже жестокого) по отношению к себе и другим людям, демагога и популиста Джироламо Савонаролы. Его деятельность не могла не повлиять на творчество художников. Слишком большое впечатление произвели его зажигательные речи на жителей Флоренции, слишком много сумбура привнесли они в и так не слишком устойчивые представления современников о роли и месте человека в окружающем его мире. Художники чрезвычайно подвержены колебаниям и сомнениям. Это мы и видим.

Композиция со  «Святым Иоанном Крестителем» и «Марией Магдалиной» написана около 1500 г. Перед нами - не цветущая молодая женщина, а некое изможденное, истерзанное душевными и физическими муками существо, вызывающее жалость и сострадание. То же – и Иоанн. Трудно себе представить нечто подобное во времена Лоренцо Великолепного. Да и светской живописью это уже не назовешь. Мощнейшая экспрессия направлена не на возбуждение прекрасных чувств, а на потрясение  основ религиозного сознания. Христианских основ. Художник беспощаден к зрителю. Он требует его духовного перерождения. И теперь уже не человек – венец творения. Есть нечто (или некто) более важное, непостижимое, мистическое… Неподвластное человеческому разуму. То, во имя чего можно превратить себя в источник страдания и боли. А ведь именно разум провозглашался гуманистами первоосновой человеческого бытия. Теперь этого нет. Есть смирение, самоуничижение, самопожертвование. Сплошной Савонарола, одним словом.

Кстати, есть один нюанс, которому трудно подобрать внятное объяснение. Над головой у Предтечи - сверкающий божественный нимб. А над Марией Магдалиной? Такое впечатление, что нимб был и у нее над головой, но его убрали (оставив лишь слабый намек на него). То есть можно предположить, что данная персона вызывала у Липпи (или у заказчика его работы) большие сомнения в ее святости. И это страшно интересно. Похоже, церковь, взбудораженная обличениями и проповедями флорентийского заклинателя, лихорадочно переоценивала свои собственные религиозные воззрения. Так это или нет – лучше узнать у специалистов. Но художник (может, и невольно) дал нам повод задуматься о тех коллизиях, которые внезапно сотрясли такой устойчивый в недалеком прошлом институт, как католическая церковь. Пришел час ее испытаний? И правда: до появления Мартина Лютера оставалось совсем немного – менее 20 лет.