К.С.Петров-Водкин. «Жаждущий воин». 1915. Русский музей. Санкт-Петербург.

В 1912 году Петровым-Водкиным была написана ставшая знаменитой картина «Купание красного коня» - загадочная, имеющая множество толкований. А спустя 3 года появилась другая, та, что перед нами  -  «Жаждущий воин». Тоже символистская и тоже имеющая разные толкования. Но если в «Купании красного коня» впоследствии многие узрели образ грядущей русской революции, то о «Жаждущем воине» ничего такого не говорилось. Что, кстати, ставит под сомнение приписываемое автору предвидение 1912 года.

Картина «Жаждущий воин» заслуживает самого пристального внимания. Картина представляется мне во многом экспериментальной. И вот почему. Фактически, каждый объект здесь – символичен и не очень-то связан с каким-нибудь другим объектом на картине. Но, собранные вместе, они составляют некий сюжет. Сравнить это можно с игрой в оловянные солдатики, которые можно расставить и так, и этак. Здесь художник делает то же самое. Композиция, которую он создал – сборно-разборная. Например, бегущая женщина – это просто бегущая женщина. Вернее, символ «убегающая женщина». Есть символ «купающаяся женщина», символ «спугнутая женщина». И здесь же - символ «могучий конь» с явным обращением к древности. А вот воин – весьма реалистичен, как и копье в его руке. Впрочем, и он символичен, но по-своему.

Эта картина чем-то напоминает мне восточную письменность, где каждая фигура – иероглиф. Так же, как каждый иероглиф - фигура. Я совершенно не знаток восточных языков, но наслышан, что иероглиф – это не буква, не слово, а, скорее, понятие. Надеюсь, в случае чего меня поправят. Но если я не сильно ошибаюсь, то тогда от чисто визуального изложения события, от создания правдоподобной иллюзии, от фотографии на местности художник переходит к языку символов. Но символов не обезличенно-равнодушных, а эмоционально-насыщенных. То есть это – те же иероглифы, но написанные рукой именно художника, а не каллиграфа.

Возможно, посылом для написания столь необычной картины послужили гравюры японских художников: Хокусая, Хиросигэ. В картине чувствуется их влияние. Хотя русский мастер идет дальше, добавляя чувственности и экспрессии, чего в японских гравюрах практически не наблюдается. И тогда, если мы принимаем столь необычную версию, картину следует рассматривать как попытку создания некоего нового художественного языка. И, кажется, попытку не слишком удавшуюся. Почему? Давайте попробуем ответить и на этот вопрос.

Сюжет довольно-таки незамысловат: три купальщицы и воин, спрыгнувший с коня и устремившийся к источнику, дабы утолить жажду… Почему-то потребность в ключевой воде оказалась сильнее интереса к купающимся женщинам. 1915 год – год написания картины. И он же – разгар первой мировой войны. Причем, период - не самый радостный для русского воинства. А коли так…

Взглянем на коня, гигантского и неуклюжего. Прямо-таки - «конь бледный». В крайнем случае - «конь белый». В общем, как ни крути – а прямой отсыл к «четырем всадникам апокалипсиса».

Кстати, если бы Петров-Водкин хотел снять все вопросы к своей картине, он легко мог бы это сделать. Например, снабдив воина луком и стрелами. Или косой. Он же дает ему в руки копье. То есть напрямую ссылаться на Откровения Иоанна Богослова мы, вроде, уже  не можем. Зато появляется мотив «Копья Лонгина». Художник отходит от общепризнанной и в какой-то степени определенной трактовки евангельского сюжета. Но это вовсе не означает, что картина не имеет к Евангелию никакого отношения. Просто возникает подозрение, что художник обращается  ко всему Новому Завету, а не к какому-то конкретному сюжету из него. Что ж, художник имеет на это право. Другое дело, сумеем ли мы после этого его понять. Тем более, если намеки столь двусмысленны.  Я склонен усматривать в этой картине некие евангельские мотивы как отклик на свершающиеся события. И наоборот: происходящую ныне катастрофу как следствие евангельских предсказаний. И тогда мы видим, что природа здесь - словно неживая, дальние берега – мертвенно синие, ближний берег – чистый желтый песок. Вода, где плещутся купальщицы – маслянисто-металлическая. Полное ощущение ночной сцены. Лунный свет – мертвящий. Сами купальщицы - бесплотные. Собственно, более или менее реалистичен  только спрыгнувший с коня и тянущийся к источнику воин. Но и он окрашен в красный цвет, необычный и настораживающий, от которого становится тревожно на душе. Черты лица стерты, сглажены. Там, где должна лежать черная тень – сплошь  красная краска... Будто залито кровью... Все, абсолютно все - нарочитое, искусственное, нереальное…Символика  в чистом виде. Зловещая символика. Женщин этот образ должен пугать в особенности. Что он и делает.

Автор намеренно лишает сцену жизни. И тогда это - действительно всадник апокалипсиса. Но все-таки он стремится к источнику с ключевой водой. Напиться? Смыть поскорее с себя кровь? Это стремление к холодной, прозрачной воде дарит некую надежду, что еще все может  измениться… Может, он несет надежду на избавление? Хотя бы такое, которое подарило когда-то Христу копье стражника по имени Лонгин? Только вряд ли именно такого избавления ждут от него женщины. Ни для себя, ни для кого бы то ни было вообще.

Такое впечатление, что художник не смог удержаться в рамках им же самим выбранной схемы. Привнесено слишком много эмоций. Русский художник не может изъясняться чистыми символами. В отличие от художника японского. Поэтому эксперимент можно считать не удавшимся. И, на мой взгляд, это хорошо.