Данте Габриэль Россетти. Beata Beatrix (Прекрасная Беатриче). 1870.

Галерея Тейт, Лондон.

Россетти – представитель так называемых прерафаэлитов. Но данная картина ощутимо отличается от других, написанных этим же автором или его товарищами. Впрочем, в главном художник себе не изменяет: мистики здесь – с избытком. Но обо всем по порядку.

Мне пришлось немного ознакомиться с сюжетом, ибо он здесь, в общем-то – главное. Известны слова самого автора: «Глядя на эту картину, важно напомнить о том, что она призвана не изображать смерть, но заменить ее формой транса, в состоянии которого Беатриче, словно парящая на балконе над городом, неожиданно оказывается вознесенной с земли на небо». Такая вот непростая психологическая коллизия, сопровождающаяся сложной аллегорической программой. Нелишне напомнить: Россетти очень чутко относился к тому факту, что его имя совпадает с именем великого итальянского поэта XIII века Данте Алигьери, в чем художнику виделась некая духовно-мистическая связь, и свое творчество он непременно связывал с великим предшественником. Так и здесь. На заднем плане – мост Веккио во Флоренции и две фигуры – Данте и Беатриче. Беатриче – в красном платье, в котором поэт увидел свою возлюбленную по прошествии нескольких  лет  вынужденной разлуки. Но он так и остался стеснительным, застенчивым юношей,  не решившимся на признание в любви. Беатриче умерла молодой женщиной, так же, как и горячо любимая Россетти его жена Элизабет Сиддал. Именно эти параллели мы здесь и  наблюдаем. Солнечные часы показывают час смерти Элизабет. Ее образ (а я все-таки думаю, что это именно она изображена на картине) – возвышенно-мистический. Но и сентиментальный. Голубка с ольховой веточкой в клюве (в чем я не очень уверен, но все же предполагаю, что это именно ольха, памятуя, что именно она  символизирует смерть), да еще и с явным намеком на святость. И почему-то - красного цвета. Как и Беатриче… Своеобразная трагическая эстафета?

Конечно, подобная нарочитость в аллюзиях несколько удивительна. Художник слишком прямолинеен в своем стремлении высказаться по мучающей его проблеме. И очень  хочет быть правильно  понятым. Все сработано мастерски, но слишком очевидно желание достичь ощущения таинственности и мистицизма, некоей потусторонней духовности. Получается наивно и театрально. Художнику нужно, чтобы и картина, и героиня были прекрасны. И это ему удается. Но в ней нет главного – тайны. Очевидность не всегда играет положительную роль. Иногда можно что-то и утаить. И еще. По-моему, Россетти так и не определился в своем отношении к образу любимого человека. Особенно это выразилось в довольно странном сочетании цветов: красном, зеленом, голубоватом. Зеленый – вроде как цвет  жизни. Но в это совершенно не верится. Больше думаешь о другом. А именно, что зеленая накидка – это все, что осталось от живого человека. Но могут быть и другие мнения.

Технически картина безупречна. Однако, женщина на ней оставлена в вечном одиночестве. Во всяком случае,  я не могу себе представить ее с открытыми глазами. Если она все же их откроет, то эффект будет совершенно ошеломительным. Значит, именно художник решил оставить ее там, в прошлом. В качестве прекрасного воспоминания. Он и сам не заметил, как открыл ужасную тайну? Мол, ничего не надо менять? Удивительно, не  правда ли? Впрочем, я могу ошибиться.

Добавлю только, что данная картина в свое время произвела фурор среди публики. Видимо, подобная игра с образом любимого человека, да еще и безвременно ушедшего из жизни, не могла остаться незамеченной впечатлительными англичанами. Есть во всей этой истории что-то необоримо языческое. И, может, именно антихристианский посыл и интересовал художника в первую очередь. Просто очень трудно уловить, в чем именно он выражается. Мистицизм свойственен христианству в полной мере. Однако, здесь мы имеем дело с мистикой не учения как такового, а с ее проявлением в образе конкретного человека. И даже не вполне понятно, какого. Судя по названию – вполне литературной героини с именем Беатриче, судя по многочисленным намекам и отсылкам – реальной, но, к сожалению, уже  умершей женщиной. Художник слишком многое  себе позволил, слишком многое перемешал. Подобное обращение с реальностью должно было шокировать публику. Позднее художники предпочитали иметь дело все-таки с менее рискованными в смысле этического восприятия проектами и образами, подпадающими под понятие символизм.